Открытый счет - Анатолий Медников

— Бомбёжку я больше уважаю, — разглагольствовал Бурцев. — Когда самолёты в небе — видишь, куда они летят и как бомбы капают. Если их относит в сторону, то нечего и волноваться. Теперь возьмём артобстрел. Ничего не видишь, что и откуда?! Бухнуло здесь, бухнуло там. А третий, может, летит к тебе?

— Вот именно. Я тоже испытываю это мучительное чувство ожидания. Каждую секунду может ударить. Я согласен с вами, старшина, — признался Сергей, прислушиваясь к звуку разрыва.

Как будто бы икотный будильник в желудке остановился.

— Прошло, — с облегчением сообщил он… но тут же снова громко икнул.

Петушков закрыл лицо газетой, но плечи, выдавая его, дрожали от смеха.

— Привычка свыше нам дана, товарищ младший лейтенант, — с серьёзно-невозмутимым лицом продолжал Бурцев. — Привычка — это главное. Я, повторяю, к бомбёжке быстрее привык. И потом есть такая песенка: «Не страшна нам бомбёжка любая».

— Бомбёжки я переношу лучше, — сообщил Сергей и снова не удержал предательскую икоту.

— Может, спустимся, — предложил Бурцев, — немец что-то разозлился.

— Да, спустимся, товарищи, — уступая всё нарастающему в нём чувству липкой тошноты, согласился Сергей, и, пока они втроём перебегали по двору к тёмной дыре подвала, он, уже не стесняясь подчинённых и проклиная своё тело, дал себе волю и, плюясь и икая и снова плюясь, шёл за Бурцевым, низко наклонив голову.

В подвале было сыро, пахло прелым навозом, ещё какой-то гадостью. Грохот снарядов доносился сюда уже слабее, только разрывы передавались подземными толчками, высыпая на шинель, на пилотку, на лицо опилочную труху с бревенчатого потолка.

Немцы стреляли методично, с перерывами, словно бы для отдыха, но, спохватившись, что разбили ещё не все дома на восточном берегу Одера, снова начинали молотить по нашей обороне.

Как хорошо, что в подвале было темно и Бурцев лишь изредка зажигал свой фонарь. Разведчики не видели лица Сергея, и слава богу!

«У командира дивизии не может быть сына труса!» Так сказал отец, и он, Сергей, с возмущением отверг саму мысль об этом.

«Неужели я трус? — думал он с болью в сердце. — Это было бы ужасным открытием. Разве это не зависит от человека, от его воли? Разве я могу быть трусом, если я не хочу этого? Привычка, — говорит Бурцев. У меня нет привычки. И эта проклятая икота! Но, может быть, я привыкну, я должен привыкнуть!»

Ещё несколько часов назад Сергей чувствовал себя отлично, в душе его пели фанфары, и казалось ему, он готов и способен на любой подвиг. А сейчас он сидел в подвале, подавленный своей слабостью и ошеломлённый случившимся, той неуправляемостью тела, которую он вдруг почувствовал в себе.

— Как вы себя чувствуете, товарищ младший лейтенант? — участливо спросил Бурцев. Может быть, он услышал, как Сергей что-то бормочет про себя.

— Лучше, — соврал Сергей. — В общем-то немного лучше, — уточнил он. — Спасибо!..

…Всё кончается рано или поздно, даже артиллерийские обстрелы. Когда разведчики вылезли из подвала и вошли в дом, Самсонов как ни в чём не бывало разговаривал с кем-то по телефону.

Сергея поразила тишина, воцарившаяся кругом, от тишины словно бы резало уши. Взрывная волна выбила стекло в окне, и Сергей ясно слышал чириканье немецких воробьёв, таких же серых, непоседливых и драчливых, как и их русские сородичи. Возможно, они обменивались впечатлениями об артналёте?

В воздухе ещё носилась гарь, как после потухшего пожара, но небо быстро очищалось, восточный ветер уносил дымное облако за Одер, как бы возвращая немецким артиллеристам смрадный запах горелого дерева, спёкшейся глины, раздробленного камня, запах разрушений.

Самсонов, наверно, заметил рыжие пятна глины на шинели Сергея, но глаза его не выдали этого огоньками насмешки. Сергей, всё равно смущённый и подавленный, остановился у косяка двери и не слушал, о чём Самсонов говорил по телефону.

— Слушай, Свиридов. Ты пойдёшь к своему взводу или пообедаем сначала? — спросил Самсонов.

— Мне не хочется есть, — сказал Сергей и не соврал. Тошнота постепенно проходила, но сердце всё ещё неприятно ныло, и волнение убило аппетит.

— Дело хозяйское. Ну бывай!

— Я пошёл, — сказал Сергей, забыв козырнуть и щёлкнуть каблуками, и с понурой головой вышел из дома, глубоко презирая себя сейчас и за икоту, и за проявившуюся внезапно слабость духа, и за то чувство неуверенности в своей воле и храбрости, которое, обнаружив себя, долго ещё, наверно, будет мучить его.

Таким был первый, памятный и позорный для Сергея, день. Он и потом попадал под артиллерийский обстрел немцев из-за Одера. И снова испытывал липкое чувство тошноты и икоту. Но раз от разу Сергею удавалось всё быстрее справляться с этим. Он утешал себя тем, что, наверно, молодые матросы вот так же постепенно преодолевают в себе приступы морской болезни, но до поры ненавидят свою плоть — слабую оболочку духа. «Пройдёт со временем, пройдёт и это», — утешал себя Сергей.

В остальном военная его служба в разведке протекала нормально. Правда, серьёзных заданий Сергей не получал, в разведку на передний край его не брали, давали время привыкнуть к фронту, «акклиматизироваться», как говорил Самсонов.

С отцом Сергей не виделся, только несколько раз разговаривал по телефону. Наверно, телефонисты удивлялись краткости их родственных бесед.

«Как самочувствие, что пишет мама?» — спрашивал генерал. Сергей чувствовал, что всё остальное хорошо известно ему.

«Ну, давай, воюй, воюй с умом, я слежу за тобою!» — обычно заканчивал напутствием отец, а Сергей отвечал не «прощай» или «пока», а «слушаюсь, товарищ третий!».

…«Зачем Окунев меня вызвал?» — снова с шевельнувшейся тревогой подумал Сергей, вслед за связным влезая в дверь хорошо замаскированного под двумя соснами блиндажа.

— Сергей Михайлович явился! — приветствовал его майор Окунев, величая по имени и отчеству, с той игриво-подчёркнутой интонацией уважения, в которой, однако, не чувствовалось заискивания перед «сынком нашего генерала». — Категорический привет, садись рядом! — Он показал на скамейку, где уже сидел и, дуя на кружку, пил чай капитан Самсонов.

— Я слушаю вас, товарищ майор!

Сергей по лицу Окунева пытался догадаться — что ждёт его?

— Ну, слушай, готовим выброс разведпартии. Группа сопровождения пойдёт через Одер и вернётся. Оставим там двух-трёх разведчиков. На командира группы сопровождения есть твоя кандидатура.

«Наконец-то!» — подумал Сергей, и сердце его забилось сильно и тревожно.

— Капитан тебя поддерживает, Сергей Михайлович.

Самсонов чуть повёл бровями и кивком головы подтвердил.

— Теперь так. Можешь отказаться, тут нужен доброволец. А ты ещё молодой у нас и в поиск не ходил, можешь отказаться, — добавил Окунев, и Сергей понял: майор в нём не уверен, и, возможно, до прихода Сергея, он спорил с Самсоновым — можно ли ему доверить задание?

— Нет, я готов выполнить, товарищ майор, а то, что в первый раз, то ведь когда-то надо начинать, раз я в разведке…

Он даже привстал, начав говорить это, потому что понимал, что берёт на себя ответственность за целую группу и успех операции. Лоб у Сергея слегка вспотел, и он вытер его платком.

— Ты садись, садись! Скажи только… там… возражений не будет?

И Окунев сделал неопределённый жест рукой, показывая не то в потолок блиндажа, не то в сторону стены, и Сергей понял, что он думает о генерале Свиридове.

— При чём тут он? Я служу в разведке. Конечно, вы доложите, я думаю, он… утвердит. — Сергей пожал плечами, не находя слов, но всё в нём протестовало против мысли о возможности каких-либо поблажек ему со стороны командира дивизии.

— Значит, просишь доверить. Ясно. Теперь пей чай, вот консервы, хлеб, — сказал Окунев.

— Спасибо.

Сергей поискал взгляда Самсонова, к которому ещё со дня поездки на фронт из Москвы питал уважение и симпатию.

— Да, воина к концу, а людей ещё терять будем, — раздумчиво произнёс Самсонов, пододвигая к Сергею чайник. И вдруг он улыбнулся, и улыбка эта просияла для Сергея одобрением и поддержкой.

— Война есть война! — вздохнул Окунев. — Между прочим, я предполагал, что она ещё в прошлом году окончится.

— Немец крепко держится за каждую пядь: глубокие он здесь пустил корни, — сказал Самсонов.

И тут вмешался Сергей. Он даже не знал, почему он сейчас вспомнил про Бурцева. Просто ему хотелось что-то сказать, чтобы подавить в себе охватившее его возбуждение.

— Мой Бурцев-то как разыграл меня? Я, говорит, товарищ младший лейтенант, недавно за Одером на самую высокую отметку вылез и смотрел в бинокль на запад. А «Его» не увидел! Спрашиваю — кого не увидел? А он отвечает — конца, мол, войны!

— Шалун старшина, но парень жох. Ты его с собой возьмёшь, Сергей Михайлович, и можешь на него вполне опереться, — сказал Окунев.