Открытый счет - Анатолий Медников

«Интересно, куда сейчас перевезёт свои картины Герман?» — подумал Дениц, но спросил о другом:

— Рейхсмаршал посетил линию фронта?

— Да, и выступил перед солдатами. Я слышал, — добавил Мунд, — как потом солдаты говорили: «Раз уж такие высокопоставленные лица приходят к нам, то этот участок действительно очень серьёзный».

— Это хорошо, но пусть они также знают, что сзади стоят войска СС, которые в случае бегства перестреляют их, как куропаток.

— О, это они знают, — сдвинул свои гусеницы Мунд. — Немецкий солдат благодаря нашему фюреру лишён размагничивающих иллюзий!

Дениц промолчал. Странно, что ему вспомнился один давнишний разговор с Герингом, ещё в начале войны. Они сидели где-то за бутылкой вина, и Геринг поведал ему о своей мечте когда-нибудь сделать так, чтобы остались жить только белокурые немцы, а темноволосых немцев постепенно уничтожить.

— Но это, конечно, не сразу, не сейчас, потом, в будущем, — прошептал ему Геринг на ухо. — Это пока ещё только моя заветная мечта! — повторил он.

Дениц тогда удивлённо посмотрел на Геринга — неужели он так пьян, что болтает такое?

— Ну, ну, мой дорогой, будем считать, что я ничего не слышал, — сказал Дениц.

— А я могу повторить, — Геринг стукнул по столу своим тяжёлым, как гиря, кулаком.

— Это уж слишком, мой дорогой рейхсмаршал!

Дениц принуждённо рассмеялся, как бы превращая этим странный разговор в пьяную шутку.

Но всё-то дело было в том, что Геринг, кажется, не шутил. Да, он определённо тогда не шутил.

Сам Дениц был шатен. Но вот этот штурмбанфюрер темноволос. «Хорошо, чёрт побери, что он не знает о мечте Геринга. Нет, всё это было уже бредом! Геринг просто надутый болван, болтун и прохвост, — решил Дениц, — и вот печальный результат: мы обороняемся на Одере».

— Поедем к фронту? — спросил Мунд, пристально вглядываясь в хмурое лицо гроссадмирала. — Солдаты вас ждут с нетерпением.

Он определённо раздражал, этот «чёрненький», своим настойчивым желанием вытащить Деница поскорее в первую траншею, как будто бы Дениц и сам не знал, что и когда ему делать.

— Нетерпеливым не место на фронте. Немецкий солдат всегда терпелив, майор! — резко и сухо ответил Дениц и пошёл к своей машине.

От города до фронта было совсем недалеко. Пришлось оставить машину в укрытии и пойти пешком, когда показались пойма реки и канал, ограждённый береговыми дамбами. Правый берег, занятый немецкими войсками, был высокий, господствовал над местностью, а если учесть ещё и то, что пойма реки была затоплена, на дамбах разрушены мосты и шлюзы, форсировать русским это водное пространство было весьма и весьма затруднительно.

Встретивший Деница на своём командном пункте командир дивизии морской пехоты генерал-майор Шури объяснил систему укреплений и заградительного артиллерийского огня. Первая позиция, за ней, в глубине двух километров, — вторая позиция. Много артиллерии. Крупные калибры. Бетонные доты, врытые в землю танки! Здесь чувствовалась сила! Солдаты крепко сидели в обороне за весенними, серопенными водами разливающегося Одера.

— Огневой мощи у нас достаточно! — сказал Шури.

— И крепкие части. Морская пехота — это отборный людской материал! — похвастался Дениц.

Настроение его стало улучшаться.

— Русские обломают зубы об этот оборонительный орешек, — сказал Шури.

— Приятно видеть в вас такую преданность долгу, генерал, — улыбнулся Дениц.

Несмотря на протесты Шури, пренебрегая опасностью, он всё же решил пройти вдоль первой траншеи.

— Я такой же солдат фюрера, как и все! — громко произнёс Дениц, рассчитывая, что его слова услышат офицеры из штаба дивизии и передадут солдатам, как крылатую его, Деница, фразу.

— Русские сейчас, кажется, обедают? — понизив голос, спросил он у Шури. — Как будто бы затишье?

— Да, вообще, но у русских нет нашей точности в распорядке дня, — заметил Шури с осуждением, — так что осторожность!..

Дениц усмехнулся, как человек, которому не надо занимать храбрости. Затем он прошагал по ходам сообщения первой позиции, прокричав всем, кто его мог слышать в ячейках, окопах и на артиллерийских позициях: «Хайль моряки! Вся надежда на вас! Не позорьте флага военно-морского флота!»

И солдаты морской пехоты, ещё не бывавшие в боях на Восточном фронте, физически сильные, все взятые во флот по особому отбору, крепыши-матросы с эсминцев и крейсеров, выносливые подводники отвечали простуженными на весеннем ветру голосами: «Хайль Гитлер!», «Хайль гроссадмирал Дениц!»

Довольный, Дениц прошёл по линии обороны дальше, на участок, где к морской пехоте примыкали части из дивизии «Герман Геринг», дивизии «Шведт», полки фольксштурма, батальон берлинских зенитчиков.

Здесь в траншее Дениц задержался около пулемётной ячейки. Молодой, ещё безусый солдат в запачканной глиной шинели и ефрейтор лет тридцати пяти, гладко выбритый, вытянулись перед гроссадмиралом. Дениц остановился.

— Что за вид! — зло сказал он молодому солдату, который в волнении зачем-то снял с себя каску, обнаружив комок спутанных волос, а затем снова надел. — Вывалялись в грязи, как свинья. Разве это немецкий солдат? Вот каким надо быть! — Дениц показал на ефрейтора. — Фамилия?

— Георг Эйлер, — ответил ефрейтор.

— Давно на фронте?

— Больше года.

— Это немало, молодец! Я вижу достойного представителя нашего хорошего, прилежного, верного народа, который фюрер из ничтожества возвёл на несокрушимую вершину истории! Наши временные неудачи мы преодолеем, надо только оставаться верными фюреру! — уже с меньшим пафосом добавил Дениц. Он почувствовал, что перехватил насчёт «несокрушимых вершин». Такие речи были хороши год назад, но не на Одере.

Дениц хотел ещё что-то ободряющее сказать ефрейтору, но в этот момент услышал громкий голос, по-немецки читающий сводку последних известий. Голос доносился из-за Одера, от русских.

— Русская пропаганда, — прошипел у него над самым ухом штурмбанфюрер Мунд.

— Гм! — произнёс Дениц удивлённо. — Однако как хорошо слышно! Что же, мощная установка?

— Мы ведём по ней огонь, но трудно поймать, — это кочующая установка, — вмешался Шури.

— И ветер, как назло, с их стороны! — воскликнул Мунд.

— Я бы хотел немного послушать, чтобы лично доложить фюреру о методах большевистской пропаганды. Фюрер уверен, что она не оказывает никакого воздействия на наших доблестных солдат, — сказал Дениц.

В конце концов он мог позволить себе такое щекочущее нервы любопытство, хотя бы потому, что сам он пропаганде никогда не придавал большого значения, это дело политиков, а не военных.

Так он и остался стоять около пулемётной ячейки с еле заметной снисходительной улыбкой на губах, смотря на покатое, лесистое правобережье Одера с болотами и низинками, затянутыми лёгкой дымкой. Оттуда вела передачу эта русская МГУ. Дениц слышал голос с резким саксонским выговором какого-то солдата по фамилии Вендель, сдавшегося в плен, несмотря на то, что Карл Мунд и его эсэсовцы вывесили в городе плакаты: «Русский плен — хуже смерти! Пусть уж лучше солдат застрелится, чем сдастся в плен!»

И вдруг ему в голову пришла неприятная мысль, что и он, по воле нелепого случая, может оказаться в русском плену, не успев застрелиться, как того требуют плакаты эсэсовцев. «Но когда это может случиться? Не сейчас и не через месяц. Может быть, только через полгода. Мы ещё продержимся», — подумал Дениц.

А если и случится, решил он затем, успокаивая себя, то в тот последний час, когда уже, верно, не будет ни фюрера, ни рейха, ни СС и некому будет вздёрнуть его на виселицу, как это сделал Мунд с бургомистром маленького городка Кёнигсберг.

И мысль эта позабавила Деница на какое-то мгновение как раз тогда, когда очередь дошла до выступления детей, какой-то женщины и коммюнике Ялтинской конференции.

И тогда Дениц резко бросил стоящему рядом Шури короткое: «Огонь!»

О, эта проклятая конференция, слухи о которой уже дошли до немецкого народа, само упоминание о которой вызывало у Гитлера приступы бешеной и бессильной ярости, когда он падал на пол своего кабинета и кусал ковёр.

— Огонь, генерал, по-моему, она работает вон в том леску. Видите, срочно перенацельте туда огонь батареи, нет, двух, трёх! И подавите установку, — приказал он.

И пока Шури передавал команду своему начальнику артиллерии, а тот побежал на командный пункт батальона, чтобы по телефону связаться с командирами батарей, этот пленный солдат продолжал безнаказанно говорить о гибели нацистского государства и предстоящем разделе Германии.

А затем произошло нечто странное: бравый ефрейтор Георг Эйлер, тот самый, которого Дениц ещё десять минут назад выставил как примерного солдата фюрера, вдруг обратился к нему: