Анатолий Афанасьев Реквием по братве - Анатолий Афанасьев

— Я к чему веду-то, Борь. Тут одна дамочка желает с тобой потолковать.

Боренька насторожился, представив себе почему-то голую Кэтрин.

— Что за дамочка?

— Телка в отпаде, но не по нашим зубам.

— Чего ей надо?

Санек учтиво раскланялся с каким-то пожилым дядькой, вышедшим из подъезда. Дядька рябой и прилично одетый.

— Тут такое дело, Борь, я ведь временно в бегах. Пасет кое-кто. Светиться в городе не могу. Дам телефончик, позвонишь ей вечерком, лады? Она сама скажет, чего ей надо.

Телефон, записанный на бумажке, Боренька взял. Помешкал немного.

— Сань, не обижайся, но я к вашему бизнесу касательства не имею. Никаких данных. Я же, во-первых, трус. А во-вторых…

— Все мы трусы, — успокоил его Санек. — Пока зеленью не запахнет. Верно, а?

— Верно, конечно… Ее как зовут?

— Таина… Попросту Тайка или Инка.

— И чего ей сказать?

— Скажи, что от меня… Ну я потопал, ладно? Торчу тут уже битый час. Опасно, Борь…

ГЛАВА 6

У Клима под гипсом нога чесалась так, словно туда забрался целый муравейник. Дора Викторовна, костоправ, просверлила в гипсе дырки, чтобы кожа дышала, но это мало помогло. Клим терпел три дня и три ночи, не спал, ел без аппетита, приставал к медсестрам, чтобы сгоняли за водярой, но девушки только отшучивались. На четвертый день объявил Доре Викторовне ультиматум. На утреннем обходе.

— Я молчаливый герой, Дора Викторовна, но терпение на исходе. Или снимайте гипс, или выписывайте.

Его поддержал Иван Иванович с дальней койки:

— Действительно, доктор, мучается паренек, по ночам ревет, как бык в стойле.

— Страшно, да, — подтвердил хачик Зундам. — Как волк в ущелье. Мы сочувствуем. Вдруг помрет.

— Чего не надо, не говори, — упрекнул хачика Клим. — Почему я должен помирать? Выпишусь к чертовой матери — на воле полегчает.

— Нет, брат, — возразил Зундам. — Выписываться нельзя без разрешения. Надо лечиться.

Горец-сиротка вторую неделю пребывал в восторженном состоянии: ходить он по-прежнему не мог, для малых и больших дел пользовался судном, но Клим раздобыл ему старый пластмассовый костыль с короткой рукояткой в виде ракушки. Костыль замыкал одну из дверей в подвале, оттуда Клим его и выдернул. Получив подарок, Зундам пришел в неописуемое волнение. Он рассуждал так: если есть один костыль, вскоре обязательно объявится второй. В этой мысли его поддерживала вся палата, и особенно слесарь Зиновий, мужик с переломанной рукой. Руку он сломал, когда с похмелья полез в домашний погреб за рассолом. Все свои суждения Зиновий высказывал в виде коротких притч. К примеру, он так утешал Зундама: «Ты, земеля, при одном костыле все равно что пахарь без плуга. Вот со мной в прошлом году похожий случай был. Пошел я по грибы, прямо скажу, с сильного бодуна. И грех попутал, наклал в корзину преимущественно поганок. Ну то исть, что бросалось в глаза, то и клал. Принес домой, а баба моя сослепу все грибы и уварила в котле. При этом картошки нажарила. Славно с ней закусили, похмелились, конечно, бабу мою к вечеру в больницу свезли, а мне — хоть бы хны. Понял, земеля, к чему я это рассказал?»

Последний вопрос Зиновий непременно задавал каждому собеседнику, потому что привык к тому, что мало кто улавливал смысл его присказок. В тот раз только Иван Иванович, профессор с переломом шейки бедра, хмуро поинтересовался:

— И что же, померла ваша супруга, Зиновий?

— Почему померла? — засмеялся слесарь. — Натуральную бабу грибами не убьешь. И надеяться нечего. К примеру…

Дора Викторовна на ультиматум Клима не ответила, не хотела дискутировать в палате, попросила зайти через час в ординаторскую. Когда ушла, Зундам приподнялся на локтях (у него это ловко получалось, как у гимнаста), с жаром заговорил:

— Чего делаешь, Клим? Зачем нарываешься? Возьмут и выпишут. Нога сломана, глаз худой — куда пойдешь? Кто кормить будет?

— Много ты понимаешь, — подмигнул Клим. — Захотела бы, давно выписала. Чего меня держать? Вон в коридоре десять человек покалеченных, некуда класть. И каждую ночь новеньких подвозят.

— Я тебя прошу, как брата, — сказал Зундам, — не обижай Дору Викторовну. Она хорошая. Второй костыль обещала дать. Телеграмму послала мне в аул. Нельзя на нее кричать.

— У вас в ауле почта есть? — поинтересовался Клим.

— У нас все есть. Приедешь в гости, увидишь, как живем, с ума сойдешь. Получше вашего.

— Зачем же в Москву приперся?

Когда Клим об этом спрашивал (в десятый раз), горец смущенно отводил глаза.

— Ошибку сделал. Шайтан попутал.

— Ага, шайтан. Думал, тут бабки на улице валяются? Травкой думал торгануть?

Зундам испуганно оглянулся на Ивана Ивановича, читающего газету «Московский комсомолец» (других в больницу не приносили).

— Не надо так, Клим. Думаешь, мы дикари, только травкой торгуем?

— Да шучу, не обижайся.

Он действительно не хотел задеть самолюбие простодушного абрека, привык к нему. Как и к остальным соседям по палате. Клим вообще легко сходился с людьми, но это ничего не значило. Он так же быстро с ними расставался, не помня ни зла, ни добра.

Дора Викторовна была в ординаторской одна. Клим, гремя костылями, вошел, развалился на стуле. Трагически произнес:

— Знаю, что вас смущает, дорогая Дора Викторовна.

— О чем вы, Клим? — пожилая женщина смотрела на него со странным, растерянным выражением, появлявшимся у нее, когда они разговаривали наедине.

— Разница в возрасте.

— Что — разница в возрасте?

— Разница в возрасте не бывает помехой в любви. Как и инвалидность.

— Клим, или ты издеваешься надо мной, или тебе надо показаться психиатру.

Клим выдержал ее разгневанный взгляд. Седая, темноволосая, с худеньким торсом, с крепкими ногами — жен-цщна-врач-костоправ… Он не хитрил, он по ней с ума сходил, который день только о ней думал. Блажь, конечно, пройдет скоро, но Клим давным-давно пришел к мысли, что все хорошее случается с человеком именно тогда, когда на него накатывает блажь.

— Вы замужем, Дора Викторовна?

— Зачем тебе знать?

— У вас нет мужа. Но вы боитесь.

— Чего боюсь?

— Многого. Что люди подумают. Что сама о себе подумаете. Боитесь быть смешной. А ведь все так просто, Дора. Я мужчина, хотя временно на костылях. Вы женщина, хотя и в белом халате. Вон удобная кушетка. Запрем дверь и посмотрим, что из этого получится. Слабо, Дора Викторовна?

Дора Викторовна закурила.

— Глупый, самоуверенный мальчик, ты, наверное, кажешься себе героем… А у меня сын постарше тебя.

— Я же не в сыновья набиваюсь.

— Откуда вы только такие народились?

— Если вы обо мне, то я московский озорной гуляка. Что на уме, то на языке. Никаких хитростей.

— Вот тебе ноги и переломали за твой язык.

— Нет, не за язык. Совсем другая история. Чисто мужская. Женщины сюда не замешаны.

— Хочешь выписаться?

— Не знаю… Тошно как-то.

— Завтра сделаем рентген, посмотрим, как срослось.

— Вы сегодня дежурите?

— Да, а что?

— Спите здесь, в ординаторской?

— Прекрати, дурачок.

— Или — или, — сказал Клим. — Или сегодня, или никогда.

В ее глазах возникло выражение, которое его завораживало: словно все кости, какие она вправила за свою жизнь, встали перед ней непреодолимым частоколом. Тьма египетская. Во всем ее облике было что-то безумно дразнящее. Из-за нее он рисковал башкой — это чистая правда. По-хорошему ему давно пора слинять, в больнице опасно.

В тяжком раздумье побрел к себе в палату. Санек не наведывался уже неделю, глубоко залег, на связи оставил Галку, но и она куда-то пропала. Что это значит? Повязали ее? Санек отбил большие бабки, такую сумму ему не простят. И скрываться долго не имеет смысла. Всю жизнь в ухо-роне не просидишь. Ситуация, конечно, хреновая. Как ни крути, получается маленькая война. И в ней они с Саней вдвоем против всех. Какая-то безысходность, а помирать неохота. Когда-нибудь все равно придется, но лучше не сегодня. Столько хороших дел не переделано, взять хотя бы Дору Викторовну.

Приближаясь к палате, как сердце вещало, наткнулся на незнакомого парнишку с испитым, искуренным лицом. Климу одного взгляда хватило, чтобы догадаться — вот он, гонец.

— Вы Клим Стрелок? — обратился к нему паренек, отвалясь от стены и затравленно косясь по сторонам. Шестерки всегда боятся собственной тени.

— Ну? — сказал Клим.

— Может, отойдем? Потолковать надо.

Клим молча развернулся и, стуча костылями, повел гостя на лестничный переход, в курилку возле телефонного автомата. Сейчас здесь никого не было — время процедур и обходов.

— Ну? — хмуро повторил Клим, устроившись на подоконнике.

— Дело такое… Один человек разыскивает Саню Маньяка. Но его нигде нету.