Такси! - Анна Дэвис

Его губы плотно сжались. Глаза не подмигивали, а скорее мерцали.

— Встречаете вы кого-то вроде меня и говорите себе: она другая. Грубоватая, одиночка, дух может вышибить, если встать у нее на дороге. Вам это понравилось. Показалось занятным. Мы же поэтому сейчас здесь, верно? Телефон вы держали для выкупа.

Попала. Моргун сидел молча, уставившись на грибы в своей тарелке. А потом поднял голову и произнес:

— Мы здесь, потому что глаза у вас цвета первых колокольчиков в весеннюю пору, потому что волосы у вас густые и мягкие, и мне хочется зарыться в них лицом и вдыхать их аромат. Мы здесь, потому что вы ушли той ночью, а я не мог думать ни о ком, кроме вас. Потом я нашел ваш телефон — и счел это знамением. Я думал, у меня есть шанс.

Он сунул руку во внутренний карман пиджака, извлек мой мобильник и положил его на стол.

— Извините, если я вынудил вас прийти сюда против воли. Это никак не входило в мои намерения.

Глаза Моргуна были полны печали и боли. Я этого не хотела. Что я наделала?

Задний ход.

— Слушаете, Мор… Крэйг, на самом деле я вовсе так не думаю. Я просто валяла дурака. Играла. Мы же развлекаемся, верно? Верно?

Он достал бумажник и выложил на стол три купюры по полсотни.

— Этого должно хватить по счету.

— Вы что, шуток не понимаете? — Я сидела как пришибленная.

Моргун замер с открытым бумажником в руках. Посмотрел мне в глаза и слегка вздохнул. Вид у него был такой, будто он вот-вот расплачется.

И вдруг…

— А, попалась! — И он безудержно моргает, оскалив в обезьяньей улыбке неровные, редкие зубы.

— Ну, ублюдок…

Но я смеюсь с ним вместе.

5

Я снова сидела в такси; теперь дорога вела меня к Стефу. Настроение было хорошее, я барабанила пальцами по рулю и подпевала Томми Винетт, призывавшей по радио: «Держись за своего мужчину!» Классический номер от Королевы Трагедии, которая улыбалась сквозь слезы и плакала сквозь смех.

Должна признаться: ужин с Моргуном мне понравился. Он знал, как повести дело — выбрал классный ресторан, угощал и охмурял меня, изобразил растрепанные чувства, когда я стала заводиться. А о себе почти ни слова не сказал; я понятия не имела, чем он зарабатывает на жизнь, обзавелся ли детьми, какие у него увлечения и интересы, — да мало ли что еще. Все это время мы говорили исключительно обо мне. Моргун спрашивал, а я отвечала. Любой мой вопрос оказывался перевернут и нацелен обратно на меня. Да, умный тип — редкий случай. И галантный к тому же: подал мне куртку, на улице взял под руку, чтобы я не потеряла равновесие со своим сломанным каблуком, и при этом вовсе не старался всячески подчеркнуть свою любезность. Да и никаких закидонов не делал — не зазывал к себе домой и не пытался залезть мне языком в глотку посреди улицы. От мужчин, угощающих ужином, только и ждешь, что Они потребуют чего-то подобного взамен, но Моргун оказался не из таких. Он, по-видимому, считал, что вечер в моей компании уже сам по себе развлечение. Даже не предложил увидеться снова. Что меня абсолютно устраивало.

Дождь уже прекратился, когда я миновала Ливерпуль-стрит, но небо оставалось непроглядным и мглистым. Ни луны, ни звезд. Воздух как будто сгустился, а предметы обступили тебя со всех сторон, словно кто-то затолкал весь Лондон в коробку и накрыл крышкой. Я свернула на Брик-лейн, где живет Стеф.

Спитлфилдз — это место, где Сити граничит с Ист-Эндом; теперь его называют Банглатауном — из-за разросшейся бангладешской общины. Чтобы отметить переименование, по всей улице развесили бангладешские флаги, а весной 99-го заявился психованный фашист и рванул там самодельную бомбу, начиненную гвоздями. Стеф жил на противоположном конце улицы, там этот взрыв почти и слышно не было, но оттуда всех тоже на всякий случай эвакуировали на тридцать шесть часов. Когда полиция пришла их вытуривать, Джимми, сосед Стефа, перепугался, что теперь найдут все видеомагнитофоны, которые он хранил под кроватью, а его самого арестуют. Но у полиции были дела поважнее.

Я припарковалась напротив дома Стефа. Терпеть не могу оставлять здесь машину. Может, Фурнье-стрит и Фэшн-стрит и стали на что-то похожи, когда хиппующие молодые художники и киношники перебрались следом за Гилбертом и Джорджем[5] в большие старинные дома со ставнями, но на Брик-лейн ты по-прежнему как на передовой. Здесь так и кишат орущие по ночам придурки, на углах ошиваются проститутки и всякий сброд выползает из индийских ресторанчиков, чтобы подраться в канавах. Прошлым летом в квартиру Стефа забрались два типа, которые облазили по крышам всю улицу, взламывая люки. До сих пор с моей машиной здесь ничего не случалось, но это всего лишь вопрос времени.

Пшикнув пару раз освежителем для рта, я вылезла на тротуар и заперла машину. В воздухе висела крепкая смесь запахов — масала, корма, карри.[6] От одного из ресторанчиков ко мне уже спешил официант с меню в руках, но я отмахнулась и зашагала к дверям дома 134А. Квартира прямо над «Ле Тай», модной пурпурно-раззолоченной пивнушкой. Я позвонила.

— Да? — отозвался по интеркому голос Стефа.

— Это я.

— Кэт! Сладенькая…

Раздался гудок, я открыла дверь и поднялась наверх. И вот я уже у него в объятиях, мы целуемся, прислонившись к стене. Во время поцелуя Стеф никогда не закрывает глаз. Я вдыхаю запах, который так люблю, — его кожи, его шеи, его волос. Этот запах трудно описать — напоминает только что открытую бутылочку чернил. Мне не хватало его. Я потянулась, чтобы взъерошить копну белокурых волос Стефа, и он тотчас отпихнул меня. Терпеть не может, когда я лохмачу его волосы.

— Кэт, выглядишь…

— Ага, знаю. Ты еще посмотри, что у меня под этим.

Я взяла Стефа за руку, чтобы отвести его наверх, в спальню, но он вырвался:

— Обнаглела! Является… сколько там? Без четверти одиннадцать, когда ужин чуть медным тазом не накрылся, — и прямиком в койку?

О господи. Он занимался стряпней. Я уловила запах, плывущий из кухни. Похоже, это… жареный цыпленок. Стеф сиял от гордости, на щеках играли ямочки. А все по моей вине. Нечего было перед самым его отъездом устраивать ему взбучку за то, что он никогда для меня не готовит.

— Дружок, но ведь целых три недели! Три недели без секса! Я же на стенку лезу. Со мной такое творится — слов нет.

— Не сомневаюсь. — Ямочки стали еще глубже. Он сдул со лба прядь волос. — Но я как проклятый у духовки пахал. Пошли.

Мне оставалось только последовать за ним на кухню, очень сомневаясь, что смогу проглотить еще хоть кусочек.

В прихожей высилась целая гора коробок, похожих на обувные.