Синий маяк - Ксения Литвинова

девочка.

— Ты что! — содрогается она. — Потонем!

А! То есть мы до сих пор в лесу. Если верить её зрению. А если верить моему, до рассвета мы не дотянем.

— Ты же волшебник! — напоминает она, отбивая ногой камень.

— По-твоему, на тот берег они не сунутся?

Звери быстро наглеют, теперь уже целый десяток карабкается к нам. Они пригибаются под ударами камней, но назад не поворачивают. Их собратья мечутся вдоль стены с нетерпеливым рычанием.

— Разумеется, не сунутся! — убеждённо подтверждает мой спутник.

Чудно. Я спихиваю на волков груду щебня, и хватаю загадочного ребёнка поперёк туловища. От неожиданности он начинает вопить и брыкаться, даже пытается достать свой шампур, но я швыряю его на другую сторону. Добросовестно заточенное лезвие чиркает меня по щеке, и волки оживляются, почуяв кровь. Я достаю нож — тот, что подлиннее — но не могу решить, куда прыгать: вниз или на тот берег? Так и так поломаешь ноги. И проводник, как назло, пропал! Хотя куда бы ему деться? Там голый пустырь!

Больше я ни о чём не успеваю подумать: чёрная тень бросается на меня из предрассветной мглы, и мы катимся с лестницы. От удара головой в глазах темнеет, но всё же я успеваю воткнуть нож. Почему-то лезвие проходит сквозь воздух, и вместо утра настаёт кромешная ночь.

Глава 4

Я прихожу в себя у подножия лестницы. И, по-моему, не совсем в себя, я себя как-то не чувствую. Рот полон крови, перед глазами колышется алый туман, правое плечо горит огнём. И волки здесь. То есть они уже не волки, а… А ещё неизвестно, что хуже. Теперь стало понятно, почему я не попал ножом в зверя! И хорошо, что не попал. Нож отобрали и уже вытряхивают мешок. Вся свора разбежалась, кроме десятерых. У них звериные движения, оранжевые глаза, чёрные всклокоченные волосы и куртки из волчьего меха. Прочая одежда тоже связана из собственной шерсти.

Туман перед глазами обращается розовой рассветной дымкой, но голова всё равно трещит. И на меня опять направляют меч. О! Сразу пять мечей! Клинки из иссиня-чёрного металла пугают одним видом. Угрюмые люди о чём-то спрашивают, но я не разбираю слов. То ли оглох, то ли опять новый язык: гул, глухое ворчание — и ни тени смысла. Поневоле я сосредотачиваю внимание на самом свирепом оборотне. Это вожак, судя по тому, что у него шрам через всё лицо, и только один глаз, и скалится он особенно выразительно. В этот момент остальные замолкают в почтении и избегают встречаться с ним взглядами.

Но я не могу отвернуться, потому что в руке у него единственная вещь, которую я не готов уступить. Одноглазый оставляет надежду со мной договориться и показывает жестами, что я должен взять у него Перо. Мечи при этом придвигаются ближе, а я трясу головой — спасибо, обойдусь. Получаю кулаком в челюсть, и Перо подсовывают снова.

Они, видимо, хотят, чтобы я что-то сделал. Но если сделаю не так, меня убьют. Идея неплоха, но непонятна. Для понимания я медленно повторяю заклинание с хитрой загогулиной на конце. Золотистые знаки тают в воздухе, и Перо опять отбирают. Вся десятка начинает горячо спорить, опасно размахивая мечами. Они не хотят верить, что я волшебник, им не нравится, что я волшебник, надо меня зарубить и сбросить в канал.

— Не надо, — возражаю я, поспешно сглотнув кровь, — мёртвый я бесполезен.

Все разом утихают, а вожак застывает на корточках перед моим лицом. Перо снова у него, и я стараюсь смотреть в единственный оранжевый глаз.

— Стало быть, понимаешь по-нашему, — он усмехается, но усмешка перетекает в оскал, — зачем глухим притворялся?

— Это не притворство, — объясняю я устало, — это магия. Вы же сами меня проверяли.

Опять получаю в челюсть, уже с другой стороны. Если они хотят, чтобы я говорил, то зачем лишать такой возможности? Видимо, это у них тоже элемент общения. От удара мысли проясняются, и я озираюсь по сторонам. Я хочу понять, что с моим спутником? Кажется, на него не обратили внимания. Иначе поинтересовались бы, где второй.

— Корабли вернулись? — вожак будто вгрызается каждым словом.

Я ощупываю языком внутреннюю поверхность щеки, рассечённую ударом, и отвечаю как можно более внятно:

— Приплыла целая армада. Сейчас камня на камне не оставят от ваших развалин!

— Врёт, — произносит надтреснутый голосок за моей спиной.

Худая лохматая девчонка деловито разглядывает книжку. Интересно, на какой странице она это подсмотрела? Учитывая, что том она держит вверх тормашками.

— Вру, — соглашаюсь я, чтобы не сразу замахивались, — это и ребёнку понятно! Никому вы не сдались. И других магов не найдёте.

Девчонка недовольно кривится и переворачивает книгу нужной стороной — видимо, дошла там до картинок.

— Не похож он на волшебника, — убеждённо заявляет она, — какой-то тощий и конопатый. Старый Уркис, тот ещё ладно! А этого надо съесть ночью.

Стерва. Зато я ей нравлюсь. Хотя бы как еда.

— Помолчи, Шустрая, — ласково щерится вожак, — если нет кораблей, откуда ты взялся?

На меня он смотрит ещё ласковее, но взгляд леденеет.

— С берега. Я там живу.

— Больше не живёшь, — решает одноглазый, — поднимайся и потопали.

Легко сказать! Помогать мне никто не рвётся. Я тихонько отодвигаюсь от мечей и встаю, держась за лестницу. Меня ведёт в сторону, но очередной толчок помогает устоять на ногах.

— Книжки откуда? — резко осведомляется вожак.

Оборотни из его свиты тревожно принюхиваются и поглядывают за стену, но мне их опасения непонятны. Там же нет никого — голый пустырь! Я медлю с ответом только потому, что пытаюсь проглотить кровяной сгусток.

— Из дома, — поясняю я, наконец.

Вожак недоверчиво щурит глаз.

— С собой зачем их таскаешь? На обмен?

— Читать люблю, — я пытаюсь пожать плечами, но выходит только одним, — я ничего не продаю и не меняю. Книги мои.

Он усмехается. Понятно почему. И тем не менее.

— Еду могу отдать даром. Раз магия вам без надобности, — предлагаю я в виде компромисса.

— Да мы не едим, — размышляет он, почёсывая свою гриву, — Шустрая, верни его писанину! Всё равно нам не разобрать эти каракули.

Девица резко пихает мне обе книжки, безошибочно находя самую уязвимую точку.

— Я не ребёнок, — просвещает она свирепым шепотком.

Вот что за люди, а?

Справедливости ради, днём они чуть симпатичнее, нежели при свете маяка. Я утешаюсь этим по дороге через мёртвые улицы, над которыми вяло поднимается осеннее солнце. И весь последующий месяц не нахожу других утешений. Улиц я больше не вижу, как и дневного света.

Что сказать?