История цивилизации в Европе - Франсуа Гизо

В учреждениях та же неустойчивость, тот же хаос. Три системы учреждений существуют друг подле друга: королевская власть, аристократические учреждения, или взаимный патронат людей и земель, и свободные учреждения, т. е. совещательные собрания свободных людей. Ни одна из этих систем не владеет обществом, не преобладает над ним. Свободные учреждения существуют, но лица, имеющие право участвовать в собраниях, редко и неохотно собираются. Столь же беспорядочно отправление господского (сеньорального) суда. Королевская власть – самое простое, легко определяемое учреждение – не имеет никакого определенного характера, оно представляет смешение принципов избирательного и наследственного: иногда сын наследует отцу, иногда избирается один из членов семейства, иногда, наконец, избирательный принцип проявляется в своем простейшем, чистом виде – посредством избрания какого-нибудь дальнего родственника или даже чужеземца. Ни в одной системе не найдете вы прочности определенности; все учреждения, все общественные положения существуют одновременно, беспрестанно смешиваются между собою и изменяют друг друга.

В государствах господствует та же подвижность: они создаются и уничтожаются, соединяются и разъединяются. Нет ни границ, ни правительств, ни народов. Повсеместное смешение положений, принципов, фактов, рас, языков – такова варварская Европа.

В каких же пределах заключена эта странная эпоха? Начало ее отмечено весьма ясно – оно совпадает с падением Римской империи. Но где она оканчивается? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо понять, откуда проистекал такой общественный строй, в чем состояли причины варварства. Мне кажется, что главных причин было две: одна материальная, внешняя, заключающаяся в ходе событий; другая – нравственная, внутренняя, зависевшая от природы самого человека.

Материальная причина – это продолжение переселения народов. Не следует думать, что нашествие варваров прекратилось в V веке. Римская империя пала, и на ее развалинах основались варварские государства, но этим еще не окончилось движение варварских народов. Оно продолжалось еще долго после падения империи; доказательства очевидны.

Уже первая династия франкских королей вынуждена вести постоянную войну по ту сторону Рейна: Клотарь, Дагобер беспрестанно предпринимают походы в Германию, борются с тюрингами, датчанами, саксами, занимавшими правый берег Рейна. Почему? Потому что все эти народы стремятся перейти через реку и захватить свою долю из остатков империи. Откуда происходят в то же время обширные вторжения в Италию франков, поселившихся в Галлии, особенно восточных франков? Они бросаются в Швейцарию, переходят Альпы, являются в Италии. Почему? Потому что с северо-востока их теснят иные народы. Походы их не простые набеги с целью грабежа – они вынуждены необходимостью; народ, тревожимый в своих владениях, идет искать счастия в другие страны. На арене исторического мира является новая германская нация и образует в Италии Лангобардское королевство. В Галлии переменяется франкская династия: Меровингам наследуют Карловинги; теперь признано, что эта перемена династии в сущности была не чем иным, как новым вторжением франков в Италию, движением народов, вследствие которого восточные франки вытеснили западных. Перемена совершилась; господствует вторая раса; Карл Великий действует против саксов точно так же, как Меровинги действовали против тюрингов: он в беспрерывной войне с этими зарейнскими народами. Кто теснит их к нему навстречу? Оботриты, вилькцы, сарабы, богемцы, все славянское племя, тяготеющее над германским и заставляющее его, в промежуток времени между VI и IX столетиями, отодвинуться далее на запад. Повсюду на северо-востоке движение народов продолжается и имеет решающее влияние на ход событий.

На юге обнаруживается движение такого же рода: появляются арабы. В то время, когда по течению Рейна и Дуная друг друга теснят германские и славянские народы, на берегах Средиземного моря начинаются набеги и завоевания арабов. Нашествие арабов носит совершенно своеобразный характер. Оно соединяет в себе дух завоевания и дух прозелитизма. Нашествие предпринимается с двоякою целью: покорить территорию и распространить веру. Между этим движением и движением германцев весьма важное различие. В христианском мире духовная сила отделена от материальной. Потребностью религиозной пропаганды и жаждою завоеваний одушевлены там не одни и те же люди. Германцы, приняв крещение, сохранили свои нравы, чувства, наклонности; земные страсти и интересы продолжали господствовать в них; они сделались христианами, но не миссионерами. Арабы, напротив того, были в одно и то же время и завоевателями, и миссионерами; в одних и тех же руках соединялась у них сила меча и сила проповеди. Это обстоятельство впоследствии придало гибельное направление мусульманской цивилизации: тирания, нераздельная, по-видимому, с этою цивилизациею, произошла именно от единства властей духовной и светской, от слияния нравственного авторитета и материальной силы. В том же, я думаю, заключается и главная причина застоя, в который повсюду впала мусульманская цивилизация. Но все эти результаты обнаружились не вдруг. Сначала вторжение арабов отличалось изумительною силою. Руководимые духовными страстями и идеями, оно началось с блеском и величием, чуждыми нашествию германцев, развилось с большою энергиею и энтузиазмом и произвело на умы несравненно более сильное впечатление.

Таково было в промежуток между V и IX столетиями положение Европы, теснимой с юга магометанами, с севера – германцами и славянами. Ясно, что противодействие такому двойному вторжению должно было поддерживать в европейской территории постоянный беспорядок. Народы беспрерывно меняли свое местопребывание, теснили, давили друг друга; не могло установиться ничего прочного; повсюду возобновлялась бродячая жизнь. Между различными государствами существовало, конечно, в этом отношении некоторое различие. В Германии хаос был больше, чем в остальной Европе, – Германия была центром движения, Франция волновалась больше, нежели Италия, но общество нигде не могло установиться, успокоиться: варварство продолжалось повсюду и по той же самой причине, которая положила ему начало.

Вот в чем состояла материальная причина тогдашнего положения Европы, причина, коренившаяся в самом ходе событий. Теперь перейдем к другой, не менее важной причине – причине нравственной, заключавшейся во внутренней природе человека.

Каковы бы ни были внешние события, мир создается преимущественно самим человеком; от его чувств, идей, нравственных и умственных наклонностей зависит устройство и движение мира; от его внутреннего состояния зависит и состояние общества. При каких же условиях люди могут основать сколько-нибудь устойчивое, правильное общество? Они, очевидно, должны иметь известное число идей, которые по обширности своей соответствовали бы такому обществу, применялись бы к его потребностям и отношениям. Необходимо, кроме того, чтобы эти идеи были распространены среди большинства членов общества и чтобы они имели некоторую власть над их действиями и волею. Ясно, что если люди не имеют идей, выходящих за пределы их личного существования, если их умственный кругозор ограничивается только собственною личностью, если они преданы случайностям своих страстей и своей воли, если у них нет известного числа общих понятий и чувств, которые их соединяют, ясно, говорю я, что такие люди не могут образовать общество; каждое отдельное лицо будет причиной смут и раздоров в том союзе, в который оно вступило.

Там, где личность господствует почти безусловно, где человек сообразуется только с самим собою, где идеи его не простираются дальше его самого, он послушен только собственным страстям, там общество (т. е. общество сколько-нибудь обширное и устойчивое) невозможно. Таково было в рассматриваемую нами эпоху нравственное состояние завоевателей Европы. В предыдущей беседе я заметил, что мы обязаны германцам могучим чувством личной свободы, индивидуальности человека. Но в состоянии крайней грубости и невежества чувство это есть не что иное, как эгоизм во всей зверской необузданности. В таком виде является оно у германцев от V до VIII века. Германец заботился только о своих собственных интересах, своих страстях, о своей воле; каким же образом мог бы он примениться к чему-нибудь, похожему на общество? Были попытки ввести германцев в общественную жизнь; они сами пытались вступить в нее, но тотчас же оставляли ее, вследствие своей непредусмотрительности, недостатка благоразумия или преобладания диких страстей. Стремление общества к образованию, к благоустройству постоянно встречало противодействие в самом человеке, в отсутствии нравственных условий общественного быта.

Таковы были два главных условия варварского состояния Европы. Пока они существовали, существовало и варварство; посмотрим, как и когда они прекратились. Усилия Европы были направлены к выходу из этого состояния. Желание оставаться в нем было бы противно природе человека, хотя бы его падение произошло и по собственной его вине. Как бы он ни был груб, невежествен, предан личным интересам и страстям, в нем есть голос, инстинкт, говорящий ему, что он создан для иной жизни, что он имеет иную силу, иное назначение. Среди беспорядка его преследует и мучит неодолимое влечение к порядку и прогрессу. Под игом самого слепого эгоизма его волнует потребность правосудия, мудрости, развития. Он чувствует в себе призвание преобразовать и внешний мир, и общество, и самого себя, не отдавая себе даже отчета в потребности, побуждающей его к тому. Варвары жаждали цивилизации, не будучи способны восприять ее – скажем более – питая к ней ненависть, лишь только становилось ощутительным ее влияние.