Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо

и самого особенного рода во всем Риме: богиня Венера возлегла с пастухом Анхисом, так появился Эней. Сына Энея звали Юлий, а ты – его прямой потомок. Ты – наследник героев Трои…

Суд II

Divinatio

Во время divinatio суд решает, кто из явившихся обвинителей предъявит главное обвинение.

VII

Неожиданный противник

Священная дорога, Римский форум

77 г. до н. э.

Цезарь и Лабиен шагали по главной городской улице, вымощенной булыжником.

Цезарь размышлял, гладя под ноги: мать согласилась, чтобы он по просьбе македонян выступил обвинителем в деле бесчестного сенатора Долабеллы. Как он понимал, Аврелия испытывает гордость и тревогу одновременно. Она гордилась тем, что ее сын, несмотря на юность, готов сразиться с одним из самых коварных политиков. А тревожилась по той причине, что надежда на победу была… ничтожно малой.

К ним подошел парень с довольно свирепой физиономией и что-то сказал на ухо Лабиену. Последний заплатил целой ватаге отъявленных негодяев и людей самого низкого пошиба, чтобы те собирали новости в тавернах и прочих местах, где распространялись слухи, прежде чем дойти до Форума.

– Я хочу знать обо всем, что связано с Долабеллой, – сказал Лабиен своим осведомителям.

– Что угодно? – уточнил один из парней, которые терлись среди отбросов римского общества.

– Что угодно, – решительно подтвердил Лабиен, вручая ему несколько серебряных денариев.

Тит Лабиен хотел каким угодно способом помочь своему другу Цезарю: он был обязан ему стольким, что любая услуга выглядела пустяком.

Услышав по дороге в базилику Семпрония слова юного вестника, сообщавшего новости с городского дна, Лабиен недоверчиво усмехнулся. К сожалению, серьезный вид парня говорил о том, что его утверждения, скорее всего, правда: его друг столкнулся с трудностями задолго до суда и до того, как было открыто дело.

– Что случилось? – спросил Цезарь в ответ на молчание Лабиена и кислое выражение его лица. Тот ответил прямо, будто это могло смягчить тяжесть его слов:

– В портовых тавернах ходят слухи, что сам Цицерон явится на divinatio, чтобы посоревноваться с тобой. Он тоже хочет быть обвинителем по делу против Долабеллы.

– Цицерон? – повторил Цезарь, не замедляя шага. – Марк Туллий Цицерон?

– Он самый.

Цезарь не выдержал и улыбнулся.

– Клянусь всеми богами! – продолжил он, подавив неуместный смешок. – А мы еще беспокоились о защитниках Долабеллы, моем дяде Аврелии Котте и Гортензии. Неужели ты не видишь, как это все комично или, лучше сказать, трагикомично? Теперь я, скорее всего, не буду обвинителем по делу македонян, о котором сам хлопотал. Цицерон с блеском выступил на Форуме в нескольких успешных разбирательствах. Он молод, но старше меня. Сколько ему, лет тридцать? А мне всего двадцать три. У него есть опыт публичных выступлений, а его ораторское мастерство известно всему Риму. Я проиграл еще до начала.

Он снова рассмеялся. Однако Лабиен слишком хорошо знал Цезаря: вряд ли тот считал divinatio проигранной. Лабиен наблюдал за тем, как друг перестал смеяться, чтобы привести в порядок мысли, поймал знакомый кошачий взгляд, который ловил во время боя у стен Митилены. Легкая хромота Цезаря навевала воспоминания о тех временах, когда все, казалось, было проиграно… Лабиен не мог понять одного: зачем Цицерону участвовать в этом суде.

– Вряд ли это хитрость Долабеллы, нацеленная на то, чтобы отстранить меня от дела, – заметил на ходу Цезарь, словно читая мысли друга. – Цицерон, как и прочие, стремится к славе. Он выиграл несколько судов, а тут речь идет о всемогущем Долабелле. Цицерон не примкнул ни к оптиматам, защищающим Долабеллу, ни к популярам, противостоящим его ужасному покровителю Сулле, подобно моему дяде или Серторию в Испании.

– Или тебе, – перебил его Лабиен.

– Нет, – поспешно возразил Цезарь. – Мои отношения с Суллой были не противостоянием, а чистым безумием.

Теперь рассмеялись оба.

Цезарь продолжил:

– Цицерон сам за себя. Но рано или поздно он непременно примкнет к одной из сторон. Ни один известный защитник не рискнул выступать против Долабеллы, македоняне обратились ко мне, и я подал иск. Благодаря этому делу Цицерон рассчитывает войти в историю. Добившись осуждения Долабеллы за бесчестное поведение, он заслужит уважение и оптиматов, и популяров.

– Но суд, скорее всего, проигран, все в этом уверены, – возразил Лабиен: такое объяснение участия Цицерона в divinatio его не удовлетворяло.

– Я неопытен и проиграю, но столь искусный оратор, как Цицерон… Как знать? Он стремится к известности, славе, почету, – настаивал Цезарь. – И всегда может пойти на попятную или, в отличие от меня, смягчить окончательное обвинение против Долабеллы и тем самым приобрести расположение оптиматов. Они знают, что я никогда не соглашусь на это.

– Тогда… судьи, желая предъявить более мягкое обвинение, в любом случае выберут его.

Несколько мгновений Цезарь не говорил ни слова.

– Да, ты прав, – наконец согласился молодой защитник, прервав короткое, но тягостное молчание. – Если только не…

Цезарь не закончил. Они входили в базилику Семпрония.

– Ты выдвинул обвинение, – напомнил Лабиен, поразмыслив. – И ты выступаешь первым.

– Да, я выступаю первым, – подтвердил Цезарь.

Базилика Семпрония, Рим

И действительно, Гай Юлий Цезарь выступил первым.

Все произошло стремительно, однако Лабиен и большинство присутствующих были немало удивлены. Не удивились только судьи, не ждавшие от Цезаря ничего другого. И записали его слово в слово.

Когда он закончил, послышался ропот – и ни единого хлопка.

Наконец Цезарь вернулся на место. Лабиен накрыл руку друга ладонью:

– Ты был на высоте.

– Нет, клянусь Геркулесом, вовсе не на высоте, – решительно возразил Цезарь. – Из тебя плохой лгун, Тит. Ты отличный друг, но врать не умеешь.

– Ты сказал все, что мы подготовили, и ничего не забыл, – попытался утешить его Лабиен.

Действительно, Цезарь выглядел неопытным юнцом, неуклюже выражался и несколько раз путался в показаниях. Тем не менее он выложил все, о чем они договорились накануне вечером.

– Нет, не настаивай, – резко добавил Цезарь, пытаясь разглядеть мать среди публики, толпившейся в базилике Семпрония.

Суд над Долабеллой, правой рукой всемогущего Суллы, привлек внимание всего Рима. В городе не говорили ни о чем другом. Даже события в Испании – восстание Сертория – в тавернах теперь обсуждали не так горячо. За стаканом вина велись разговоры о вожде испанских популяров и о сенаторе Квинте Цецилии Метелле-младшем по прозвищу Пий, видном оптимате, отправленном в Испанию для подавления мятежа. Вспоминали и пятидесятитрехлетнего ветерана Метелла – patres conscripti, воспользовавшись тем, что последний вернулся из Испании на похороны старухи-матери и собирался пробыть в Риме несколько недель; назначили его председателем суда, который рассматривал иск против Долабеллы.

Сам Долабелла