Куда ты пропала, Бернадетт? - Мария Семпл

– отчуждение от семьи и друзей;

– отказ ходить в школу;

– садистское, агрессивное поведение.

Если в течение ближайших лет вы отметите у своего ребенка один или несколько симптомов из этого списка, немедленно обратитесь к специалисту и расскажите о событиях, имевших место в доме Одри Гриффин. Впрочем, я отнюдь не утверждаю, что это произойдет, и даже оцениваю вероятность этого как низкую.

Я предложила Гвен Гудиер свои услуги консультанта для учеников обоих первых классов. Пока мы еще не решили, в какой форме нам лучше организовать коллективное осмысление этого травмирующего события: на общешкольном собрании, собрании первоклашек или во время родительского собрания. Хотелось бы узнать ваше мнение.

Искренне ваша, доктор Хелен Дервуд

* * *

Для полноты картины скажу, что погода тем утром стояла просто адская: впервые с 11 сентября было остановлено паромное сообщение.

Мы с мамой позавтракали в ресторане, а потом, как всегда по субботам, заскочили на рынок. Мама ждала в машине, а я сбегала сначала в рыбные ряды за лососем, потом за сыром и напоследок – к мяснику за костями для собаки.

У меня тогда был период Abbey Road, потому что я прочла книгу о последних днях The Beatles. За завтраком я пересказывала ее маме. Например, что мешанина на второй стороне диска изначально задумывалась как отдельные песни. Уже в студии Пол решил слепить их в одно целое. Кстати, когда он писал Boy, you’re going to carry that weight, он точно знал, что происходит. Джон хотел, чтобы группа распалась, а Пол ему возражал. Boy, you’re going to carry that weight – это Пол обращается к Джону. «У нас неплохо получается вместе, – как бы говорит он. – Развал группы будет на твоей совести. Ты уверен, что готов с этим жить?» А заключительная инструментальная композиция, где битлы по очереди солируют на гитаре и где звучит единственное соло Ринго на ударных? Кажется, что это трагическое прощание с фанатами… Так и представляешь себе, как битлы в хипповской одежде играют эту последнюю часть альбома и смотрят друг на друга. Боже, думаешь ты, как же они, наверное, плакали. Ага. Все это Пол монтировал в студии, так что сентиментальность поддельная.

Между тем, когда мы добрались до паромной пристани, там собралась огромная очередь – она тянулась от погрузочной площадки под виадуком через всю Первую авеню. Никогда такой длинной не видела. Мама заглушила мотор и под проливным дождем пошла к кассе. Вернувшись, она рассказала, что ливневая канализация затопила паромную станцию на Бейнбридже. Три парома, битком набитые машинами, не могут причалить. Короче, полнейший хаос. Но паромы – такая штука: все, что ты можешь с ними сделать – это встать в очередь и не терять надежды.

– Когда вы выступаете? – спросила мама. – Не терпится на тебя посмотреть.

– Я не хочу, чтобы ты приходила.

А я-то надеялась, что она забыла. У мамы аж челюсть упала.

– Выступление будет для тебя слишком душещипательным, – объяснила я. – Ты умрешь от умиления.

– Но я мечтаю умереть от умиления! Обожаю это дело.

– Все равно не скажу.

– Ну ты и вредина.

Я поставила диск Abbey Road, который записала утром. Убедилась только, что задние динамики выключены, потому что сзади спал Пломбир.

Первая песня, конечно же, Come Together. Начинается с такого клевого странного «шшшуумп», а потом идут басы. А когда Джон запел Here come old flattop – с ума сойти, оказалось, мама знает ее наизусть! Не просто каждое слово, но каждую голосовую модуляцию. Она знала все эти all right, aww и yeaaaah. Все песни до единой! Когда дошло до Maxwell’s Silver Hammer, мама сказала: «Дурацкая песня. Детский лепет какой-то». А потом что сделала? Спела ее с начала до конца.

Я нажала на паузу.

– Откуда ты все это знаешь?

– Abbey Road? – Мама пожала плечами. – Понятия не имею. Его все знают. – И снова включила музыку.

А знаете, что случилось, когда началась Here Comes the Sun? Нет, солнце не засияло, зато мама просветлела, как будто солнце и правда выглянуло из-за туч. Помните, как звучат первые аккорды? Так, будто гитара Джорджа надеется на что-то. Мамин голос тоже был полон надежды. Во время гитарного соло она даже захлопала. Когда песня закончилась, она остановила диск.

– Ой, Би, – сказала она со слезами на глазах. – Эта песня напоминает мне о тебе.

– Мам!

– Хочу, чтобы ты знала, как мне иногда трудно все это выносить.

– Что выносить?

– Пошлость жизни. Но это не помешает мне отвезти тебя на Южный полюс.

– Мы не на Южный полюс едем!

– Я знаю. На Южном полюсе сто градусов мороза[14]. Туда только ученые ездят. Я начала читать те книжки.

Я высвободила руку и включила музыку. Самое смешное вот что. Когда я нарезала диск, то не сняла галочку в меню, и iTunes по умолчанию оставил между песнями двухсекундные паузы. И вот началось то обалденное попурри, и мы с мамой спели You Never Give Me Your Money и Sun King, – ее, кстати, мама знает всю, и испанскую часть тоже, а ведь она по-испански не говорит, она французский учила.

А затем пошли двухсекундные дырки.

Если вам непонятно, насколько ужасно это раздражает, попробуйте подпевать Sun King. Под конец вы бормочете по-испански, уже готовясь насладиться Mean Mr. Mustard. Чем прекрасна концовка Sun King? Тем, что, с одной стороны, вы будто плывете по течению, а с другой – уже предвкушаете барабаны Ринго, которыми взрывается Mean Mr. Mustard. Но если ты забыл убрать галочку в iTunes, то звуки Sun King замолкают, и наступают…

ДВЕ СЕКУНДЫ СУРОВОЙ ЦИФРОВОЙ ТИШИНЫ.

А после Polythene Pam, только стихнет look out – бац! – ДЫРКА перед She Came in Through the Bathroom Window. Это пытка, серьезно. Мы с мамой выли в голос.

Наконец, диск закончился.

– Би, я тебя люблю, – сказала мама. – Я стараюсь. Иногда получается. Иногда нет.

Очередь на паром вообще не двигалась.

– Может, домой вернемся? – предложила я. Конечно, это был облом, потому что в Сиэтле Кеннеди не захочет у нас ночевать. Она боится нашего дома. Однажды она поклялась, что видела, как под ковром что-то шевелится. И как заорет: «Там что-то живое, там живое!» Я ей объяснила, что это просто ежевика растет сквозь пол. Но она была уверена, что там прячется призрак одной из стрейтгейтских учениц.

Мы с мамой взобрались на Холм королевы Анны. Она как-то сказала, что сплетение электропроводов над головой похоже на лестницу Иакова. Каждый раз, когда мы там проезжаем, я представляю себе, как запускаю растопыренные пальцы в эту паутину и играю в «колыбель для кошки».

Мы свернули на нашу дорожку и уже наполовину въехали в ворота, как увидели Одри Гриффин. Она двигалась в нашем направлении.

– Боже, – охнула мама. – У меня дежавю. Что еще ей надо?

– Поаккуратней там с ее ногами.

Это я так пошутила.

– Только не это! – сдавленно простонала мама и закрыла лицо руками.

– Что? – не поняла я. – Что это?

Одри Гриффин была без куртки и босая. Штаны до колена покрыты грязью. Грязь налипла и на волосы. Мама открыла дверцу, но мотор не заглушила. Не успела я вылезти, как Одри принялась истошно орать:

– Ваш склон только что сполз ко мне в дом!

У нас такой огромный двор, что газон заканчивается далеко внизу. Я не сразу поняла, о чем она.

– Во время приема в честь будущих родителей «Галер-стрит»!

– Я понятия не имела… – Мамин голос дрожал.

– Не сомневаюсь, – сказала Одри. – Вы же абсолютно не участвуете в школьной жизни. Там были оба первых класса!

– Никто не пострадал? – спросила мама.

– Слава богу, нет! – Одри улыбнулась улыбкой безумицы. Мы с мамой обожаем таких людей и называем их «злобносчастливыми». Бенефис Одри стал лучшим образцом этого явления за всю историю наблюдений.

– Ну вот и хорошо. – Мама тяжело вздохнула. Было заметно, что она в первую очередь пытается убедить в этом себя.

– Хорошо?! – взвизгнула Одри. – Мой двор на шесть футов затоплен грязью! Выбиты окна! Погибли цветы, погибли деревья! А мой паркет?! А стиральная машина и сушка?! Их с мясом выворотило из стены!

Одри говорила все быстрее и уже начинала задыхаться. С каждым словом она все больше заводилась, и стрелка на счетчике счастливой злобы уверенно ползла вверх.

– Мангал разбит! Оконные шторы испорчены! Теплица уничтожена! Рассада погибла. Яблони, над которыми я билась двадцать пять лет, вырваны с корнем! Японские клены стерты с лица земли. Фамильные сортовые розы завалены мусором! Очаг, который я лично выкладывала плиткой, разбит!

Мама сжала губы, изо всех сил сдерживая улыбку. Мне пришлось уставиться на свои ботинки, чтобы не прыснуть. Но внезапно нам стало не до смеха.

– Я уже не говорю про знак! – прорычала Одри.

Мама сникла.

– Знак? – едва слышно выдавила она.