Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

Его подхватила приливная волна анархии, поднятая наркозаправилами; женщину, которую он любил больше всего на свете, безжалостно убили подонки из подонков, а он, в свою очередь, покарал зачинщика. Дионисио обнаружил в себе глубокий кладезь жестокости, ненависти и сверхъестественную способность избегать хитроумных ловушек. Он оказался отцом целой кучи не похожих друг на друга своеобычных ребятишек от разных матерей, а его жизненная философия съежилась до двух несомненных фактов: важно лишь противостоять варварству и укреплять узы любви, соединяющие людей.

Глаза Дионисио были столь пронзительно голубыми, что лишь их и могли потом припомнить те, кто встречался с ним в этом краю чуть ли не поголовно кареглазых. «Его глаза видят Бога», – говорили про него, а он и вправду никогда не смотрел под ноги, не бегал глазами, в которых не читалось его настроение, и не мигал. На самом-то деле перед его внутренним взором представал тот краткий миг, когда он познал нечто похожее на счастье, отравляющее жизнь своею неповторимостью. Повсюду он видел Анику: ее медовую кожу мулатки, ее ноги, такие длинные, что, казалось, они растут с небес. Он видел узлом завязанную под грудью зеленую рубашку и мягкую гладь плоского живота. Краем глаза отмечал, что она подкрадывается, чтобы затеять игривую возню. На мизинце он носил ее кольцо и порой задумчиво смотрел, как преломляются пойманные камешком лучи заходящего солнца или лунный свет. Аника будто находилась внутри крохотного, но безграничного пространства, а Дионисио навеки заточили в огромном мире.

Теперь Дионисио Виво отпускал длинные волосы – в память о Рамоне Дарио; тот, бывало, его подстригал, а потом Рамона тоже замучили до смерти подручные Пабло Экобандодо. Полицейский пистолет Рамона Дионисио носил за ремнем и так же держал в стволе тонкую сигару, чтобы преподнести тому, кто окажет любезность или приглянулся. Он всегда ходил в рубашке навыпуск и индейских ременных сандалиях с подошвами из автомобильных покрышек. Про него говорили, что он ходит, как индеец, разговаривает на языке ангелов, в постели – демон, а спит – точно бодрствует. Все знали, что он – огромной силы чародей, равный, может, только Аурелио или охотнику Педро, но не такой колдун, что выводит бородавки или находит пропавших любовников и коз. Дионисио творил только впечатляющие чудеса.

Необычайный «Реквием Ангелико» позволил ему оставить должность: произведение стало настолько популярным, что приносило твердый доход вдобавок к гонорару за еженедельную колонку, которую он теперь писал для «Прессы» на любую глянувшуюся тему. Без преувеличения можно сказать – он стал самым знаменитым журналистом в стране благодаря популярности этой колонки, а также серии писем, которые написал в ту же газету в дни кокаиновой войны. Справедливости ради следует отметить: публикации были абсолютно лишены печати его легендарности, но убедительны, гуманны и изысканны в стиле серьезной европейской или колумбийской прессы, в них не было и следа того непостижимого мира, где Дионисио теперь обитал.

Он быстро прижился в Кочадебахо де лос Гатос. И вовсе не из-за огромных ягуаров – тут хватало и своих совершенно ручных кошек, свободно разгуливающих по городу. Просто Дионисио очень естественно вошел в жизнь тех, кто допускает руководство над собой по общему согласию, а не по результатам выборов: охотника Педро, обладателя своры молчаливых собак и одежды из шкур животных; совестливого и одержимого дикими метафизическими идеями отца Гарсиа с видом грустного зайчика; любителя гулянок чернокожего Мисаэль с честным взглядом; Ремедиос – обладательницы «Калашникова» и дара воинской смекалки; Хосе, с его способностью находить всех устраивающие компромиссы; содержащего трех жен Хекторо, кто слезал с лошади, только чтобы выпить или улечься с кем-то в постель, и до кончиков ногтей выглядел конкистадором; Консуэло и Долорес – шлюх, напоминавших мужчинам, что обладание яйцами еще не делает богами; индейца аймара Аурелио, который пересекал пелену, разделяющую этот и прочие миры, и, казалось, мог находиться повсюду одновременно; генерала Фуэрте, кто, инсценировав собственную гибель, дезертировал из армии и теперь заносил в блокнот все, что касалось чешуекрылых, орнитологии и людских нравов.

Но сначала Дионисио подружился не с ними. Его естественно привлекло к учителю Луису, одаренному педагогу-импровизатору, который умел построить безупречные прямоугольные треугольники из трех кусочков веревки и все на свете объяснить с помощью того, что удачно отыскивалось на горных склонах и в сточных канавах. Это учитель Луис смастерил ветряки, вырабатывавшие электричество для зарядки автомобильных аккумуляторов, отчего в домах с потолков светили фары, а в борделе крутился проигрыватель. Это он рассчитал нужную высоту валов, чтобы удерживать реку под контролем, и он же с угломером и шестом вычислил ширину и оптимальный для орошения угол наклона террас, поднимавшихся по склонам горной цепи.

Дионисио много вечеров провел с учителем Луисом и его женой Фаридес. Та, завзятая повариха, не пускала мужа в кухню, чтобы не развел грязи и беспорядку. Учителя томило всеохватное чувство вины – жена трудится, а он нет, – и мешало насладиться вечерним покоем. «Мужики все портят и пачкают, потому что мужики», – говорила Фаридес, и под тяжестью этого огульного обвинения Луису приходилось с озабоченным видом околачиваться в дверях, пока жена свежевала морских свинок и шинковала маниоку.

Но когда с бутылкой под мышкой и гаванской сигарой в дуле пистолета приходил Дионисио, учитель Луис расслаблялся и утешался вечером, который проходил в общительном молчании или спорах, и не старался не обращать внимания на грохот кастрюль, которым жена обычно напоминала о своем презрении к мужской мазне в художественной галерее кухни. Друзья сидели, закинув ноги на стол, но тут же их стаскивали при малейшем подозрении, что сейчас войдет Фаридес, или разваливались в гамаках, подвешенных к стойкам крыши. В один из таких вечеров, когда они безуспешно пытались разгадать секрет выпускания колечек табачного дыма, Дионисио заметил:

– Городу необходимы трактор и библиотека или, может, книжный магазин.

– Это точно, – ответил учитель Луис. – Я очень горжусь, что почти всех научил читать.

– По моим наблюдениям, – сказал Дионисио, – здесь такая тяга к чтению, что люди сплошь и рядом перечитывают надписи на сигаретных пачках. Думаю, что без труда смогу достать какие-нибудь книги.

– Трактор – это бы здорово; у дона Эммануэля и Антуана тракторы имелись, но те занесло илом в поселке, откуда мы родом. Наверное, не выйдет их сюда привезти. Даже если починим на месте, что вряд ли, им не переехать через горы. Мы-то пешком шли.

– Я знаю, как это сделать, – сказал Дионисио.

– Тогда сделаем. Глянь-ка, у меня колечко получилось.

11. представление Святой Палаты его преосвященству (3)

И говорил Я:…ты будешь называть Меня отцом твоим и не отступишь от Меня.

Но… как жена вероломно изменяет другу своему, так вероломно поступили со Мною вы, дом Израилев.

Иеремия 3:19

Ваше преосвященство, мы представляем этот раздел как третью и заключительную часть нашего доклада о состоянии духовного здоровья нации и берем на себя смелость дополнить его приложением, где обрисовываем, какие действия, мы полагаем, следует предпринять в свете наших изысканий.

Но прежде всего мы исследуем явление еретической веры. Для этого нам пришлось определиться в терминологии, точно установив, что подразумевается под словом «ересь». Тертуллиан («De Praescriptione Hereticorum», 200 г. н. э.) определяет ее как доктрину, которой нет в подлинном учении апостолов. Мы справились в «Сумме теологии» и «Сумме против язычников» святого Фомы Аквинского, помня, что он первым из богословов утверждал: ересь – это грех, «заслуживающий не просто отлучения от церкви, но также смерти» (взгляд, как мы надеемся, более не принимаемый Церковью). Мы справились в булле «Ad Abolendam» Папы Луция III (1184 г.) и особенно внимательно изучили рассмотрения Латеранских Соборов, проходивших под понтификатом Иннокентия III начиная с 1215 года. Мы отметили Канон Третий Четвер-. того Латеранского Собора, который намечает, какие меры предосторожности необходимо предпринять против ереси, породив тем самым инквизицию, чья деятельность оказалась наиболее постыдным из всех позорных пятен в истории нашей веры. Единственное смягчающее обстоятельство действий Папы Иннокентия в том, что он, как и все, был охвачен ужасом от неизбежности шестьсот шестьдесят шестого года Зверя Апокалипсиса, выразившегося в притязаниях исламистов на христианские территории. Мы утверждаем: сама идея инквизиции – по своей природе еретическая, поскольку впервые была отмечена во время царствования аль-Мамуна (813–833 гг.). Его «михна» была институтом ислама, предназначенным для того, чтобы вырвать у общества признание: Коран является «сотворенным речением Бога». В результате мы согласились взять определение ереси как «доктрины или совокупности доктрин, применяемых вопреки установленному учению католической Церкви». Мы опускаем взгляды, нашедшие выражение в протестантских верованиях и различных мусульманских сектах, и озаботимся единственно теми, что поддерживаются людьми, претендующими на звание католиков. Мы предоставляем Вашему преосвященству решать, что действительно является еретическим, а что – просто любопытно.