Археоскрипт - Василий Бережной

Первым вышел на поверхность планеты Штурман. Ветерок шевелил его седые волосы, все сверху видели, да это зафиксировала и стереофотоаппаратура, — как вышел он за черный круг, выжженный дюзами на почве планеты, вышел, поднял руки, словно хотел кого-то обнять, и упал. Именно так — не лег, а упал как подкошенный.

Спустились люди, подбежали к своему вожаку — он лежал ничком, раскинув руки, пальцы сжимали траву…

Похоронили Штурмана под ракетой — первая смерть и первая могила на новой планете. Ракета эта и могила под нею, залитые позже прозрачным пластиком, стоят и поныне — Монумент Высадки.

Собираясь на Землю, Туо взял с собой несколько фильмокристаллов, но они пропали во время катастрофы в Сахаре, и сейчас нет возможности продемонстрировать фильм из жизни Филии.

Марта опустила глаза, — посмотрела на свои худые руки, а увидела этот высокий обелиск, и могилу, и седовласого Штурмана — вот он снова падает в траву. Она и без фильма все себе представляет — слушая Туо. И ее нисколько не удивляет, что видит и могилу, и живого человека, волосы которого колышет легкий ветерок.

Началась Эпоха заселения планеты.

Сначала космонавты жили, конечно, в ракете — это была их крепость в чужом, совершенно незнакомом, а возможно, и враждебном мире. Но вскоре выяснилось, что мир этот пусть не такой уж гостеприимный, но, во всяком случае, не враждебный. К величайшему удивлению, ни животных, ни птиц на континентах не обнаружили. Растительный мир богатый, а животный просто-напросто отсутствует. Зато моря и океаны кишмя кишели рыбами и млекопитающими. Судя по всему, имел место когда-то период жестокой радиации Веги. Вода защитила своих жителей, а суша потеряла…

Целый вечер рассказывал Туо о своей далекой планете. Описывал материки, пересказывал легенды, исторические события.

— Все у нас есть: производственные комплексы, институты, стадионы, театры. Нет только тюрем. Никогда не было и нет. В голове филийца не может возникнуть даже мысль о насилии над членом своего общества.

— А что, вы думаете, у нас такого не может быть? — спросил Робер.

15

— Наша историческая наука утверждает, что такая же общественная система, правда на более низком уровне, была когда-то и на Земле — в нынешней Африке. Почти весь север этого огромного материка — именно там, где теперь Сахара, — занимал один грандиозный город — Центрум. На Филии думают, что этот город существует и сейчас. Если я вернусь туда и скажу, что вместо прекрасного гигантского города-террасы, сады которого поднимались выше туч, видел бескрайнюю пустыню и что от этого создания человеческого гения не осталось и следа не только на поверхности планеты, но и в памяти людей, — мне не поверят. Разве только отец. Мой отец — историк, и с самого детства я увлекался его рассказами о Земле. Если мне удастся организовать раскопки в Сахаре, человечество убедится, что его цивилизация насчитывает сотни тысяч лет…

— А вы видели, Туо, снимки фресок Тасильи? — спросила Марта.

— Видел. Мне кажется, что это отражение той высокоразвитой древнейшей цивилизации, которая уже достигала космоса.

— И железный столб в Индии…

— И расплавленное стекло в Сахаре…

— Следовательно, даже и сейчас имеются следы той культуры, но, к сожалению, всего лишь только следы.

— А какая нам в конце концов разница, с кого начинать историю — с шумеров или от Центрума? — пожал плечами Лаконтр. — Тысяча лет туда, тысяча лет сюда…

— Истоки истории отодвинулись бы не менее чем на сто тысяч лет, — сказал Туо.

— Ну, на сто так на сто. Что дальше? Заработок у меня как был маленьким, так и остался. Мне-то все эти абстракции ни к чему.

Туо взглянул на него то ли с жалостью, то ли с укором.

— Ошибаетесь, уважаемый Робер. Абстракции эти имеют самое прямое и непосредственное отношение к современной жизни. Вы убедитесь в этом. Все убедятся в этом, как только мы найдем Археоскрипт.

— Как вы сказали? Археоскрипт? Кес кесе?[2]

— Археоскрипт — это древний документ, спущенный в глубину земной коры в Центруме. Ну, если говорить точнее, не один документ, а целый бункер. В нем — видеозаписи, на которых зафиксировано все, что считали в то время важным и интересным; имеются там — в натуре — и разные экспонаты технических изделий и искусства. И макет самого Центрума, изготовленный из мамонтовой кости.

— Интересно, — задумчиво произнесла Марта. — Подобная капсула была зарыта в Нью-Йорке во время Всемирной выставки 1939 года.

— На которой, кстати, я был, — вставил Лаконтр. — Тогда я еще не был лысым.

— Неужели и эту капсулу скроет пустыня? — разволновалась Анита. — Какой ужас!

— Это не исключено, — сказал Туо. — Тем паче что людьми командуют Фраги. Да, так вот, стало быть, Археоскрипт. Он был замурован в тот самый день, когда космический корабль во главе со Штурманом сошел с околоземной орбиты и, набирая третью космическую скорость, углубился во Вселенную. У нас, на Филии, есть снимки Центрума, сделанные из космоса, грандиозное сооружение! Там жило, быть может, три четверти населения земного шара.

16

Каждый раз, когда Туо начинал сеанс внушения, Марта старалась уловить момент перехода от реальной действительности в мир иллюзий. Но как ни старалась, а не могла. Сперва она слышала голос Туо, видела его сосредоточенное лицо, а особенно — глаза. Постепенно лицо это тонуло в сумрачном тумане, или это Туо уходил в глубину комнаты? Глаза его неотступно смотрели в самую ее душу, и голос, такой ласковый и добрый, сливался воедино с этим взглядом.

Не раз видела она себя у реки — шум, смех, веселье. Юноши и девушки прыгают в воду, обдают друг друга брызгами, где-то рядом включили транзистор, и приятная легкая музыка поплыла над водою солнечными зайчиками. «А разве тогда была музыка?.. — всплыла неясная мысль. — И транзистор упал в воду и сломался». Сомнение это исчезает, как облачко, но оставляет какую-то слабую тень — появляется ощущение недостоверности всего того, что видит она и переживает. Голоса какие-то приглушенные, движения то суетливые, то медлительные. Вот она направляется к кабине, чтобы переодеться. Сделала не больше двух шагов — и уже в кабине, и уже в купальнике. Не заметила, когда успела надеть. Мгновенье — и она уже у воды, на мокром песке. А как приятно войти в воду! Помаленьку, постепенно входит, все глубже, глубже. На ногах играют серебряные искорки, и вот вода уже выше колен. Уже по пояс, подступает к груди — щекотно! — и Марта бросается вплавь, энергично размахивая руками и ногами.

О недостоверности она уже забыла, река плещется. Марта в воде, с силой выдыхает воздух ртом, и брызги летят мелкой дробью. Все так, именно так, на самом деле! А потом неизвестно почему закрадывается мысль, что все это уже было, что она уже переживала всю эту сцену. И даже знает, что будет дальше. Вместе с Пьером побегут они к тем вон корягам, и с них можно прыгать в воду. Она взбирается на сломанное дерево, высохшее на солнце дерево греет пятки, на него стекает вода, только под пятками сухо. Марта приседает для прыжка, распрямляется как пружина и летит, летит прямо в воду. Страх пронизывает ее тело, она знает, что после этого прыжка уже не сможет ходить, Пьер вытащит ее на берег и, перепугавшись, начнет созывать всю компанию. Марта падает головой в воду, ждет страшного удара, в висках стучит, она плывет, плывет и… выныривает. Лицо у Пьера испуганное, но ведь ничего страшного не случилось, ее не парализовало. Стоит себе на берегу, улыбается Пьеру: «А ты уже думал, что я сама не выплыву? Ты хотел бросить меня, забыть свою искалеченную девушку, да? Ну не спорь, это ведь так, ты ведь уже бросил меня!» Марта отворачивается от него и идет, утопая в песке, потом по горячему асфальту, потом по аллее зоопарка. Господи, как же это приятно — ходить, ходить! А ты где был, разбойник? Она берет тигренка на руки и садится в кресло…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});