Загадки творчества Булата Окуджавы: глазами внимательного читателя - Евгений Шраговиц

Источник, откуда появилась «гроздь» образов, сказочный и шутливый; внимательный читатель, поняв это, получает сигнал, что Окуджава разыгрывает сюжет «Молитвы» в ироническом литературном ключе: «мудрому» лишняя голова может пригодиться, если настоящую ненароком оторвут; а для трусливого Окуджава просит не храбрости, а коня, который понадобится, если тот захочет сбежать с поля боя. При этом кони упомянуты и в 19-м Псалме, где речь идет о раздаче благ. А тема денег и счастья появилась в связи с тогдашними жизненными обстоятельствами Окуджавы (переезд в Ленинград ко второй жене и трудности с деньгами), которые, конечно же, наводили на мысль, что деньги все-таки нужны и счастливым. Финальная строчка «И не забудь про меня» уравнивает лирического героя с остальными просителями, делая его немножко и «мудрым», и «трусливым», и «счастливым».

Во второй строфе, еще раз напомнив, что жизни на Земле положен предел законами физики, лирический герой переходит к следующей категории «нуждающихся» – это «рвущиеся к власти». Окуджава просит Бога дать им возможность «навластвоваться всласть». Это пожелание должно насторожить читателя и заставить его задуматься над смыслом текста, так как оно звучит парадоксально. Или Окуджава настолько благодушен, что его забота распространяется и на тех, чьи мечты, сбывшись, могли бы дорого обойтись окружающим, или тут мы имеем дело с приёмом, привносящим в стихотворение какое-то дополнительное содержание. По поводу адекватности буквального восприятия этих строк в данном случае нужно заметить, что если учитывать исторический контекст, просьба Окуджавы равносильна призыву помочь вурдалаку, который алчет напиться «всласть» человеческой крови. Нам трудно себе представить, что Окуджава действительно хотел бы, чтобы такое пожелание осуществилось. Тут мы должны вспомнить о приёмах Вийона и констатировать, что в этой строчке скрытый иронический характер «Молитвы» проявляет себя в полной мере. Ко времени написания «Молитвы» уже были опубикованы в переводе Эренбурга[102] отрывки из «Большого завещания» и такие произведения Вийона, как, например, «Баллада поэтического состязания в Блуа» с её парадоксами типа: «глухой меня услышит и поймёт»; «Баллада истин наизнанку» с ее «Весна за летом настает» и другие его баллады, опять же наполненные парадоксами. Формула Окуджавы, использованная в «Молитве», построена на антифразисе, приеме, столь любимом Вийоном; можно говорить об употреблении антифразиса, когда в тексте истинное значение сказанного противоположно прямому значению.

Толчком к появлению темы дарования и удержания власти, присутствующей в стихотворении, возможно, послужили псалмы. В Псалме 19 (Пс. 19. 5) говорится о царе Давиде: «Да исполнит Господь все прошения твои», а в Псалме 20: «Ты дал ему, чего желало сердце его, и прошения уст его не отринул» (Пс. 20.2), а в стихе 5 из того же Псалма: «Он просил у тебя жизни, – Ты дал ему долгоденствие на век и век» – и всё это о правителях. Окуджава синтезировал приведенные выше строки из псалмов в афористическую формулу: «дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть», предоставив слушателю возможность размышлять о том, что может получиться, если «исполнить прошения» каждого властителя.

В следующей строке: «…дай передышку щедрому, хоть до исхода дня…» тоже присутствует вийоновская двусмысленность; ее легко воспринять серьезно, как просьбу, вызванную сочувствием по отношению к людям, делающим добро; однако возможно иное прочтение. «Благими намерениями вымощена дорога в ад», и автор взывает к Богу с тем, чтобы он приостановил благодеяния «щедрых», а слово «хоть» указывает на то, что лучше было бы и вовсе положить им конец. Эта строчка – еще один пример антифразиса, «выворачивающего наизнанку» популярное выражение: «Да не оскудеет рука дающего». Далее мы читаем: «Каину дай раскаяние» – здесь несомненно присутствует игра слов, отмеченная В. П. Григорьевым[103]. Библейский Каин – сын Адама и Евы – не мог жить вечно, а значит, Каин у Окуджавы имя нарицательное. И воспринимается это так, будто Окуджава просит за современных последователей библейского героя, которые за свое преступление еще не наказаны. Вряд ли они могли действительно вызывать в нем сострадание. Строчку: «Каину дай раскаяние…» можно было бы еще понять буквально, если бы за ней не следовало: «И не забудь про меня». Такое сочетание просьб ставит в один ряд братоубийцу – одного из самых страшных грешников – и самого поэта, и, таким образом, это ещё один пример применения антифразиса.

В третьей строфе ставится вопрос о том, насколько Бог в силах выполнить какие-либо просьбы. Она начинается так: «Я знаю: ты всё умеешь, я верую в мудрость твою.». Здесь сразу привлекают внимание слова «ты все умеешь». Умение – это приобретаемое качество (а канонический Бог вряд ли подвержен какой бы то ни было эволюции). О Боге говорят как о «всемогущем», а «могущество» далеко перекрывает умение. «Все умеет» говорят о «рукастом» человеке. Следовательно, здесь можно зафиксировать антропоморфизм. После фразы: «я верую в мудрость твою» слушатель ожидает, что Окуджава поставит эту мудрость в ряд каких-то неоспоримых истин, чтобы указать на объективность и твердость своей веры, но сравнения, которые он предлагает, совершенно обесценивают эту веру и заставляют сомневаться в мудрости Бога: «…я верую в мудрость твою,/ как верит солдат убитый, что он проживает в раю,/ как верит каждое ухо тихим речам твоим,/ как веруем и мы сами, не ведая, что творим». Ситуацию с убитым солдатом трудно нарисовать в воображении, хотя у неё, скорее всего, корни из военного опыта поэта. Строчка: «как верит каждое ухо тихим речам твоим» отсылает к 30-му Псалму, в третьем стихе которого есть обращение ко Всевышнему: «Приклони ко мне ухо Твое», и перекликается также с Псалмом 33: «Очи Господни обращены на праведников, и уши Его к воплю их». В 3-й Книге Царств (Гл. 19, стихи 11–12) Господь присутствует в «веянии тихого ветра» (последнее упоминается в книге Д. Быкова об Окуджаве в главе «Молитва» (с. 449)). Однако из стихотворения не ясно, кто обладатель уха, а кто произносит «тихие речи». То ли ухо – это ухо Бога, а «тихие речи» исходят от просителя, то ли Бог шепчет что-то на ухо человеку. А может быть, имеются в виду и вовсе какие-то земные любовные дела. Во всяком случае, представления, возникающие у слушателя в связи с этой строчкой, весьма размыты. Оборот «не ведая, что творим» в последней строчке третьей строфы многократно встречается и в Новом Завете. Остается непонятным, подразумевал ли Окуджава, что все человечество объединяет вера в Бога (а это утверждение заведомо ложно), или он имел в виду, что человек, совершая какие-то действия, убежден в том, что последствия будут благотворны (а такая убежденность не имеет под собой почвы). В любом случае, Окуджава намеренно демонстрирует необъективность высказывания о Господней мудрости и могуществе, с которого начинается строфа.

Обращение к Богу «зеленоглазый мой» – это опять антропоморфизм и, с точки зрения канона, фамильярность, неуместная в обращении к Вседержителю. Сам же Окуджава позже говорил, что ввел в песню эти слова, думая о глазах своей жены, которой посвящено это стихотворение. Не пытался ли Окуджава сказать читателям, что для него Богом является его жена? Уже привычное «пока земля еще вертится» во второй строке получает неожиданное продолжение: «и это ей странно самой», придающее тексту пантеистический оттенок, несовместимый с библейским представлением об устройстве Вселенной[104]. Стихотворение оканчивается скромной просьбой к антропоморфному и беспомощному Богу дать хотя бы «всем понемногу», включая лирического героя.

Здесь можно было бы вспомнить строчки из «Моей комнаты» о «ереси», соседствующей «с богами», а также утверждение «Не верю в Бога и судьбу» из одноименного стихотворения, в котором есть и такое высказывание: «бессилен Бог – ему неможется». Концепция иронического характера «Молитвы» подтверждается, например, при попытке объединить просьбы к Богу какой-то общей идеей. Мелочи вроде «коня» в «Молитве» перемежаются просьбами вполне фундаментального и экзистенциального характера; автор молится и за благотворителя, и за Каина, и все приправлено снижающим рефреном «И не забудь про меня». Мысли, которая объединяла бы эти просьбы, за текстом угадать невозможно, хотя комментаторы безуспешно пытались это сделать. Трудно поверить, что смысловая разноголосица не намеренная: именно она придает просьбам чуть ли не шуточный характер, поддерживаемый и последующим перечислением оснований для веры в Бога, которые не могут быть восприняты серьезно. А заканчивается все почти явной насмешкой: уже выяснив, что Бог неспособен ничего никому дать, Окуджава просит его в таком случае «дать хоть чуть-чуть».

Еще один аспект, сближающий Окуджаву с Вийоном – ирония по отношению к библейскому пониманию Бога, которое уподобляет его человеку. В своей статье о творчестве Вийона О. Мандельштам пишет: «…в душе его смутно бродило дикое, но глубоко феодальное ощущение, что есть Бог над Богом». Судя по «Молитве», а также по стихотворению «Не верю в Бога и судьбу, молюсь прекрасному и высшему…»[105], которое мы будем обсуждать ниже, об Окуджаве можно было бы сказать, что его мировозрение скорее пантеистическое.