Девушка моего шефа - Наталья Калинина

— Оденься, — велел я, таща Полину к лодке.

— Мне нечего надеть. Я утопила купальник.

Я перехватил ее взгляд, устремленный на Джо. Мне показалось, в нем была похоть.

Я втолкнул Полину в прихожую и запер дверь изнутри.

— Начинай, а я продолжу, — сказала она, стоя перед зеркалом и вихляя бедрами. — У меня получается. Ура!

Я подскочил и хлестнул Полину по щеке. Я видел, как из ее глаз в буквальном смысле слова брызнули слезы.

— Ты соображаешь что-нибудь? — громко спросил я.

Она покачала головой и посмотрела на меня очень печально.

— Нет. Ничего не соображаю. С тех пор, как увидела тебя с этой сисястой теткой.

— Ах ты Боже мой! — Я в бессилии опустился на кровать. — И что же мы теперь будем делать?

— Не знаю. Я не смогу забыть этого. Я… Нам лучше не заводиться, правда, Метис?

— Ты трахалась со всеми тремя?

— Какая теперь разница? Я у тебя ничего не спрашиваю.

— Потому что ты все сама видела. Да ничего особенного и не было. Эта тварь подсунула мне сигарету с травкой.

— Наивный Голубой Метис. — Полина всхлипнула и громко шмыгнула носом. — Мне бы так хотелось тебе верить. Ты даже представить себе не можешь, как мне хочется тебе верить.

Она обошла вокруг кровати и села с противоположного края. Я обратил внимание, что у нее облезает спина.

— Верь. — Я протянул к ней руку, но она оказалась такой тяжелой, что мне было не под силу ее удержать. — Думаю, ты об этом не пожалеешь.

— Это угроза, да, Метис? — Она повернула голову. Я увидел мокрые щеки и дрожащие губы. — Я ненавижу угрозы.

— Это пальмовая ветвь. — Я шумно вздохнул. — Здесь пальмы растут даже на помойках и их листья сжигают, как у нас листья тополей и каштанов. Прости, но мне не нравится это выражение. Наверное, я возьму его назад.

— Мы зря сюда приехали.

— Твой Тим и его приятели вряд ли так думают.

Она набросилась на меня как дикая кошка. Прежде, чем я успел схватить ее за руки, она поцарапала мне шею. Я взвыл от боли.

— Ублюдок! Гнида вонючая! Сучий потрох! — Она изрыгала ругательства своего барачного детства. Ее лицо исказила гримаса. Я с трудом сдерживался, чтобы не плюнуть в эту отвратительную рожу незнакомой мне шлюхи. Вдруг она вся обмякла. Откинулась на спину и затихла, уставившись в потолок.

Я стащил вставшие колом джинсы и пошел в ванную смыть соль. Когда я вернулся минут через десять, Полины в комнате уже не было.

Я немедленно разобрал постель, включил телевизор и приемник одновременно. И там и там передавали песенки в стиле регги. Какофония льющихся со всех сторон звуков заполняла пустоту, вдруг образовавшуюся внутри меня. Я погасил свет и погрузился в сон.

…Я отдавался заполнившему меня желанию, пребывая в состоянии дремы. Еще никогда не получал я такого наслаждения от любви. Полина предвосхищала каждое мое движение. Она была мягким воском, который нежно обволакивал меня.

— Чудесно, — прошептал я. — Ты колдунья. Ты…

Вдруг я вспомнил не столь давние события и громко простонал.

Она тут же припала к моим губам. Казалось, она собралась отнять у меня этот стон. Увы, он уже был где-то под потолком.

— Не надо, не надо, — шептала Полина, осыпая меня поцелуями. — Все это нам приснилось, приснилось. Мы спали, а сейчас проснулись и любим друг друга…

Я оттолкнул ее и сел в кровати. Потом раздвинул плотные шторы, распахнул дверь на лужайку и вышел.

Темнело. Какая-то птица, протяжно вскрикнув, прохлопала крыльями над моей головой.

Полина с разбега повисла у меня на шее. Мы медленно опустились на прохладную траву.

— Я шлюха, — сказала она, снова мне отдаваясь. — Но тебе очень нравится заниматься любовью со шлюхой.

— Осталось неполных четыре дня, — сказал я, направляя водный мотоцикл к берегу.

Полина хранила молчание. Мы высадились на безлюдной песчаной косе, вдоль которой тянулись заросли. Мне показалось на какую-то долю секунды, будто я в России, в деревне у бабушки. В низовьях Волги в солнечные августовские дни бывает почти такая же ярко-голубая вода.

— Скорей бы домой, — сказала Полина, растягиваясь на песке лицом вниз. — Мне тут осточертело.

Она дулась на меня со вчерашнего вечера. За то, что я проспал весь день, а за ужином напился так, что, по ее словам, стал клеиться ко всем без разбора женщинам. Что-то мне в это не верилось — последнее время я испытывал к женщинам презрение и другие недобрые чувства. Я понял это, когда утром мы занимались с Полиной любовью. Она стонала от наслаждения, но за завтраком заявила, что ей больно ходить. Меня это сообщение так возбудило, что я почувствовал, как дрожит рука с кофейной чашкой. Не так ли превращаются в сексуальных маньяков?

Я зашел в заросли пописать. В кустах наткнулся на настоящую индейскую пирогу. Сел на дно и закрыл глаза. Нет, мне не хотелось домой — я знал это абсолютно точно.

Я попытался проанализировать собственные чувства к Полине, а заодно к окружающему миру и в частности к своей далекой родине, благо что голова была трезвая.

Женщина, лежавшая на песке возле воды, влекла меня к себе, как магнит. Она была связующим звеном со всем окружающим меня миром. Я боготворил ее тело и презирал ее душу. Похоже, в этой расстановке чувств уже ничего нельзя было изменить. Итак, я презираю и одновременно боготворю окружающий меня мир, частью которого является и моя родина тоже. Возможно, я умру без нее физически, душой же всегда буду ее презирать. За все те унижения, через которые я прошел.

Нет, я останусь здесь, в этой пироге. И больше не подойду ни к одной женщине. В конце концов можно научиться онанизму. Или стать голубым. Наверное, мужчин невозможно презирать так глубоко.

Я вспомнил последние три года моего рабства, Льва. Попытался представить, какие он испытывает ко мне чувства. Увы, даже обладая богатой фантазией, это представить невозможно.

Но самое главное заключалось в том, что я вдруг почувствовал раскаяние. От того, что так обошелся со своим боссом.

Я видел, как Полина подняла голову и огляделась по сторонам. Я лег на дно лодки и сжался в комок.

Потом я тихонько вылез и, двигаясь по-пластунски, перебрался поглубже в заросли. На небольшой, лысоватой от костров лужайке, куда я вышел, начиналось несколько узких тропок. Я наугад выбрал одну из них.

С Москвой меня соединили почти мгновенно, хотя бар, из которого я звонил, смахивал на сарайчик в каком-нибудь дачном кооперативе под Домодедово.

В Москве уже была ночь — я понял это по сонному голосу Анатолия.

— Как дела, аборигены?

— Хуже не придумаешь. Какого черта меня занесло на этот треклятый остров?