Театр эллинского искусства - Александр Викторович Степанов

Женщины не меняют ракурса, как и мальчики на аверсе. Эта аналогия наводит на мысль, что, если юноши хотят с ними подружиться, придется им завоевывать симпатии желанных подруг: насильно мил не будешь. Роскошно одетые гетеры испытывают юношей на зрелость. Испытуемые (кстати, они здесь с посохами) представлены в такой же смене ракурсов, как на аверсе: сначала женщины оценивают юношей, в завершение же истории юноша оценивает женщину. Закутавшийся в гиматий юнец в первой паре выглядит столь же жалко, сколь авантажен юноша в последней. Меняется и поведение женщин. Первая кажет собеседнику фаскелому, гонит его прочь. Средняя протягивает своему визави, несравненно более привлекательному, цветок. Третья, скромно склонив голову, приподнимает правой рукой подол великолепного хитона, и, хотя жест левой напоминает отторжение, оно выглядит скорее как колебание между «да» и «нет». Перипетии желания говорят о презрении эллинов к тем, кто отдается легко. Они высоко ценили «сопротивление телесному соитию до тех пор, пока потенциальный партнер не покажет себя достойным»[791].

Наверное, Пейфин или его заказчик решили вставить в тондо на дне килика приручение Фетиды Пелеем, чтобы эта сцена метафорически пояснила дидактику, развернутую на внешней стороне чаши.

Следуя совету Хирона схватить Фетиду и держать ее, какой бы облик она ни принимала, Пелей подстерег ее и унес. Фетида превращалась то в огонь, то в воду, то в зверя, но Пелей не отпускал ее, пока не увидел, что она возвратила себе свой первоначальный облик[792].

Фетида — образ и образец женщины, добиться благорасположения которой непросто.

Но не надо воображать гетер неприступными крепостями. Продолжим разговор Сократа с Феодотой после его рассказа о том, как ловят зайцев:

— Да какие же у меня сети? — спросила Феодота.

— Есть одна, — отвечал Сократ, — и очень ловко обвивающаяся вокруг человека, — твое тело, а в нем душа: она учит тебя, как смотреть на человека, чтоб ему доставить удовольствие; учит тебя, что человека, заботящегося о тебе, надо принимать с радостью, а кто надут чванством, от того держать двери на запоре; заболел друг — принять в нем участие, навестить его; улыбнулось ему счастье — от всего сердца разделить с ним радость; много внимания оказывает он тебе — быть преданной ему всей душой. А в любви, я уверен, ты можешь быть не только нежной, но и заботливой; что друзья тебе дороги, в этом ты их убеждаешь, я уверен, не словом, а делом.

— Нет, клянусь Зевсом, — отвечала Феодота, — я никаких таких способов не употребляю.

— Однако гораздо лучше, — продолжал Сократ, — обходиться с человеком как должно, сообразуясь с его характером: ведь силой, конечно, не поймаешь и не удержишь друга; надо делать добро и доставлять удовольствия этому зверю, чтобы он попался и никуда не убежал.

— Правда твоя, — согласилась Феодота.

— Ты должна, стало быть, — продолжал Сократ, — прежде всего у людей, относящихся к тебе со вниманием, просить лишь таких услуг, которые им доставляют возможно меньше хлопот, а затем и со своей стороны отвечать им такими же услугами: при этих условиях люди скорее всего могут стать друзьями, всего дольше любить и всего больше оказывать добра. Всего приятнее им будет, если то, что у тебя есть, ты будешь дарить им, когда им это нужно: как видишь, даже самое вкусное блюдо кажется невкусным, если подают его, когда еще нет аппетита; а когда человек сыт, оно производит даже отвращение; но если подать кушанье, возбудив в человеке голод, то оно, хотя бы было и плоховато, кажется очень вкусным.

— Так как же я могла бы возбудить голод к тому, что у меня есть? — спросила Феодота.

— А вот как, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ. — Прежде всего, если ты не будешь ни предлагать этого, ни поминать, когда люди сыты, пока не пройдет у них чувство пресыщения и не явится вновь желание; затем, когда у них будет желание, будешь напоминать им о нем лишь в самой скромной форме, так чтобы не казалось, что ты сама навязываешься им со своей любовью, а, напротив, что ты уклоняешься от этого, пока наконец их страсть не дойдет до высшего предела: в такую минуту те же самые дары имеют гораздо более высокую цену, чем если предлагать их, пока еще нет страсти[793].

Выдержав с честью эротическое испытание, эллин готов к испытанию вином.

Злое дитя, старик молодой, властелин добронравный, Гордость внушающий нам, шумный заступник любви![794] —

вот с кем он встречается на симпосии. Возникнув в VII веке до н. э. как частная антидемократически-эскапистская форма сплочения узких дружеских кружков[795], симпосии и впоследствии в какой-то мере сохраняли аристократический дух.

Строго говоря, симпосий — не пир, а время совместного питья, ибо начинается симпосий обычно после еды.

Это социальный институт, который объединяет взрослых мужчин, граждан, и в рамках которого они пьют, исполняют лирическую поэзию, играют на музыкальных инструментах и обмениваются всевозможными речами[796].

Пью — так пей, а люблю — тоже люби! Вместе возьмем венки!

Я шалею — шалей! В разуме я — в разум и ты войди[797].

Участники хором исполняют пеан, прославляющий бога, после чего

под началом руководителя пира, симпосиарха, устанавливаются правила, которым пирующие должны подчиняться. Определяются музыкальные темы или предмет беседы… фиксируется количество кратеров, которые предполагается выпить, и пропорции смешения, которые могут варьироваться в пределах от трех частей воды на одну часть вина до пяти к трем или трех к двум[798].

Хитрая цель коллективного испытания