Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

Божьи.

– Мы, анархисты, не верим в Бога. Не можем считать себя Его детьми, – возразила Хосефа даже с некоторым ехидством.

– Но вы голодаете так же, как и те, кто верит в Него.

С этим Хосефа, подумав немного, согласилась.

– Преподобный, – сказала чуть погодя ровным и спокойным голосом, – моего мужа держат в Монжуике и жестоко пытают. Вероятно, его приговорят к смерти. Он не бросал бомбу, но против Церкви всегда боролся. Вы думаете, что я, его супруга, воспользуюсь вашей милостью, пока он, не щадя жизни, высоко держит знамя освобождения в стенах проклятого замка?

Преподобный Педро понимающе кивнул.

– Если ты передумаешь или когда-нибудь захочешь меня повидать, приходи, – предложил он, уже направляясь к двери.

– Спасибо за то, что вы сделали для моей девочки, – поблагодарила Хосефа, провожая его на площадку. – И за ваше предложение тоже, – добавила она, когда священник уже спускался по лестнице.

Зато на следующий день посредник, заказывающий шитье, который не раз отправлял Хосефу восвояси, доверху наполнил ее корзину, ничего не объясняя. Хосефа ни о чем не спросила, но про себя подумала о добром человеке, побывавшем накануне у нее дома. В тот день она работала чуть ли не двадцать четыре часа, наверстывая упущенное время. Шила на руках с самой зари при скудном солнечном свете, который так неохотно просачивался меж тесно сомкнутыми домами бедняков, а ночью зажигала огарки парафиновых свечей, за которые отчаянно торговалась со старьевщиками.

– Монсеррат умерла, – начала Хосефа разговор с преподобным Педро: вдруг священника интересует судьба девочки, которую он защитил девять лет назад.

– Знаю, – к ее удивлению, ответил клирик. – Твоя дочь была популярна в квартале. Я за нее молился, – признался он.

Хосефа пожала плечами:

– Мы, преподобный, не верим в загробную жизнь. Мертвым не нужны молитвы.

– Ладно, – кивнул тот, устремив на женщину остекленевшие, усталые глаза, – если Монсеррат нет нигде, ни в каком загробном мире, ее мои молитвы не побеспокоят, а если загробный мир все-таки существует, это ей не повредит, правда?

Хосефа позволила себе улыбнуться:

– Если все так, как вы проповедуете, моя девочка в аду.

– Бог милостив. Он и тебе готов помочь, – добавил священник, давая ей возможность высказаться: она ведь явно пришла за помощью.

Ее внучка Хулия голодает, начала рассказывать Хосефа, самовольно присвоив себе родство. Ей всего годик, и она на грани истощения. Того гляди, заболеет или, в лучшем случае, вырастет рахитичной, как большинство детей рабочих. Она, Хосефа, теперь снова шьет на руках, а мать малышки работает за нищенскую плату. У них нет денег, и да, они нуждаются в помощи. Она готова выполнить требования, какие Церковь предъявляет к тем, кто пользуется благотворительностью прихода Святой Анны? – спросил священник. Хосефа закивала: да, она сделает все, что нужно, душу черту продаст, если черт существует, только чтобы достать еду для малышки. Правда, она ничего такого не сказала вслух, зная, что преподобный Педро может попросить ее о том единственном, чего она не могла принять.

– Я помогу тебе, – пообещал преподобный, – ведь сама по себе ты никогда не примешь условия, каких требует приход.

– Вы знаете, что я никогда не приму веру, – согласилась Хосефа. – Зачем же вы станете мне помогать?

– Затем, что, несмотря на ваше мнение о Церкви, Господу угодно показать, что Его служители – хорошие люди.

Преподобный Педро внес Хосефу в список бедняков прихода и убедил попечительский совет, который проверял нуждающихся, что эта женщина достойна помощи: речь не идет о тунеядстве или попрошайничестве, таких отвергали сразу; она швея, но на вырученные за работу деньги не может содержать маленькую внучку, которая находится на ее попечении, солгал монах, не упомянув о матери.

Преподобный Педро вручил Хосефе карточку, на которой было указано ее имя и адрес, а на оборотной стороне – обязательства, какие брал на себя получающий помощь. Прежде чем поставить подпись, Хосефа их внимательно прочла. «Не богохульствовать и не браниться». В ушах у нее зазвучали оскорбления, какими Томас и Монсеррат осыпали Церковь; да и она сама бранила и безжалостно нападала на легковерных женщин, отдающих себя во власть попов и монахов; Эмма всю свою жизнь со страстью делала то же самое; и еще неистовее, с еще большей ненавистью сейчас, после унижения, какому подверг ее дон Мануэль во время недавней встречи. Мертвые не станут беспокоить ее, разве что ночами, когда не приходит сон; а вот Эмма… как она воспримет решение Хосефы? Хулии нужна еда, оправдывала она себя, переходя ко второму требованию, обозначенному на карточке: «Не посещать питейных заведений, игорных притонов и тому подобных мест». Пустое: Хосефа туда и не ходила. В-третьих, она обязуется «почитать священнослужителей и представителей власти» и, наконец, «вести себя достойно, как истинная христианка». Зная, что преподобный Педро смотрит на нее, Хосефа молча перечитала смертный приговор своим идеалам, борьбе, всему, во что она верила вместе со всей семьей. Когда она подняла от карточки глаза, полные слез, преподобный Педро потупил взгляд, будто не желая созерцать унижение женщины честной и цельной, которая вынуждена поступиться принципами ради любви к голодающей внучке.

– Ты так ее любишь? – прошептал монах, осмелившись наконец поднять глаза.

Слезы уже струились по лицу Хосефы. Она попыталась ответить, но в горле стоял комок.

– Всем моим существом, – наконец сказала она, сглотнув. – Я должна видеть, как она смеется. Хулия – всего лишь девочка, она имеет право быть веселой и счастливой. Если с ней что-то случится, я