Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

душу, чем она сама.

— Была она сама? — подсказала-поправила Онирис.

Госпожа Игтрауд задумалась, хрустальные бокалы её глаз мягко светились грустью и нежностью.

— Мне непривычно говорить о ней в прошедшем времени.

Онирис смутилась.

— Прости, госпожа Игтрауд... Если тебе больно говорить об этом...

— О нет, нет, — быстро сказала та, кладя тёплую ладонь на предплечье Онирис. — Дело не в боли, её уже нет. Мой самый родной на свете волк не умер... Его душа бессмертна.

Внутри у Онирис что-то ёкнуло — гулкое, немного холодящее озарение. Самый родной на свете волк... Она сама не знала, откуда у неё взялось это выражение. Ей просто хотелось так называть Эллейв, и всё. А оказывается, и госпожа Игтрауд так называла свою возлюбленную.

Но Онирис просто удивилась этому, ни на какую другую мысль это её не натолкнуло.

Она захотела этой же ночью попробовать исцелить Эвельгера, потому что не могла, просто не могла этого так оставить! Он не должен был носить в себе этот страшный, дышащий смертью кристалл, потому что это укорачивало его жизнь. Госпожа Игтрауд перед сном поставила ей защиту; она водила своими изящными руками над её грудью, а потом взяла по очереди обе её кисти и провела по ним ладонями, будто бы натягивала на них перчатки.

— Над твоим сердцем основательно потрудились, — заметила она. — Эвельгер хороший целитель. Ему бы во врачи идти, но он выбрал море... Впрочем, не могу сказать, что его выбор неверный. Не существует верных или неверных выборов. Просто они имеют разные последствия.

Смолкнув, она чему-то улыбалась, но так и не сказала Онирис, чему именно.

Игтрауд подумалось, что такую особенную и необычную целительную защиту на сердце мог поставить только кто-то самоотверженно любящий. Он её поставил, соединив сердце Онирис со своим собственным, и теперь подпитывал его своей силой, защищал его... Похоже, тут кое-кто влюблён. Этой мысли и улыбалась Игтрауд, сидя у постели и поглаживая засыпающую Онирис по волосам. Она не стала трогать эту защиту и нарушать её: это было бы просто возмутительно и кощунственно. Энергетическим прикосновением она ласково погладила сердце Онирис, а второму сердцу, отважному, нежному, жертвенному, благородному и, безусловно, влюблённому, просто мысленно кивнула и пожелала счастья.

А Онирис, ёжась от холода, брела босиком по песчаному берегу. Холодное море, столь непохожее на ласковое море Силлегских островов, колыхалось тревожной и угрюмой зыбью волн, а вдали на берегу возвышался тёмный, полуразвалившийся остов выброшенного штормом и разбитого корабля. Глянув на тучи, Онирис узнала их: это были тучи над мысом Гильгерн.

Уже не рассекать этому судну своей грудью морскую стихию, не бежать под парусами легко и отважно... Ему суждено разваливаться, превращаться в труху. Но действительно ли это так? Или, быть может, что-то можно исправить?

Грудь Онирис была покрыта серебристым изящным панцирем с цветочным узором и россыпью драгоценных камней, а руки покрывали перчатки, которые лишь блестели, как металл, а на самом деле были гибкими и упругими. Её волосы реяли за её спиной золотыми струями, а в глазах сиял мягкий свет утренней зари. Высмотрев неподалёку от останков корабля знакомую фигуру, она улыбнулась и засияла глазами ещё ярче, ещё теплее. Песок был обжигающе холоден, как лёд, но она шла по нему босиком.

Когда она приблизилась к сидевшей на песке фигуре, та поднялась ей навстречу.

«Госпожа Онирис... Что ты здесь делаешь?»

«Ты не рад меня видеть?» — улыбнулась она.

Эвельгер смотрел на неё задумчиво. Он видел её изящные босые ступни, которым было холодно на песке его печали, но ничем им помочь не мог. Разве что подхватить их милую обладательницу на руки, но разве он мог посметь?

«Я не это хотел сказать... Просто я удивлён», — ответил он.

Онирис смотрела на него с ласковым прищуром.

«А по-моему, ты должен догадываться, зачем я пришла. Не беспокойся, на мне защита, как видишь... Я в безопасности. Позволь мне помочь тебе, дорогой Эвельгер! Пожалуйста, позволь!»

Он и во сне держал свой кристалл боли под щитом, оберегая её, и она протянула к нему руки. Он отступил назад.

«Нет, милая госпожа Онирис».

«Я же в защите! — засмеялась она, продолжая надвигаться на него. — Прошу, сними свой щит, твоя боль не причинит мне вреда. Или... — Её осенило печальной догадкой, она вскинула брови горестно и удивлённо. — Или ты сам не хочешь с ней расставаться?»

Горьким ледком поблёскивали его глаза. Он усмехнулся невесело.

«Я так сросся со своей болью, что если её убрать из меня, боюсь, как бы на её месте не осталась пустота...»

Онирис приблизилась ещё на два шага, стоя к нему уже почти вплотную — оставалось только протянуть руку.

«Эту пустоту можно заполнить чем-то светлым и хорошим».

Ледок в его глазах стал серым, как сталь.

«Боль — это всё, что осталось у меня от неё. Если я исцелюсь, я забуду её... А я не хочу забывать».

Заря горела в глазах Онирис ласково и обнадёживающе.

«Произнеси её имя», — попросила она.

Он, помолчав несколько шелестящих прибоем мгновений, проговорил:

«Ро́нолинд...»

Имя, слетев с его губ, светлым облачком сгустилось над рукой Онирис, а потом из облачка проступили очертания хрустального цветка, переливающегося всеми цветами радуги. Вторую руку она положила ему на грудь, и защита, воздвигнутая им вокруг кристалла, сама рассыпалась. Он хотел отпрянуть, но Онирис рукой в серебристой перчатке проникла к нему в грудную клетку. Её кисть прошла сквозь его плоть, как сквозь воду, ухватила кристалл боли и сжала. Тот начал таять и вытекать наружу по её руке, точно ртуть, и серебристые холодные капли тяжело падали на песок. Когда весь растаявший кристалл вытек, на его место Онирис вложила хрустальный цветок.

«Вот и всё, — сказала она с улыбкой. — Ронолинд никуда не делась. Ты не потерял её. А от боли... ничего не осталось».

Лужица ртути, которой когда-то был кристалл, впиталась в песок, и на нём темнело лишь несколько пятен. Потом и они начали бледнеть, пока совсем не исчезли у них на глазах. Песок стал тёплым, а заря в глазах Онирис разгорелась так, что сквозь тучи проступило закатное небо с точно такими же отблесками в просветах. Заря в глазах и на небе полностью совпадали и по цвету, и по блеску, рождённые из одного источника, который прятался под серебристым панцирем — в груди Онирис.

Полуразвалившийся остов исчез, вместо него в море виднелся великолепный корабль с розовыми в отблеске зари