Ахульго - Шапи Казиев

– А на деле – тот же ультиматум. А пока Шамиль будет думать, и транспорты со снарядами подоспеют, и мы левый берег займем.

– Капитуляция! – стукнул кулаком по столу Граббе.

– А вам, господа, мое почтение.

Все козырнули и вышли, кроме Милютина, которому Граббе велел остаться и писать ультиматум.

Взволнованный открывающимися перспективами, Граббе никак не мог сформулировать свои требования в надлежащей форме. Он понимал, что этот документ может стать частью истории, и желал придать ему сообразное величие. Составив первый вариант, он обнаружил, что забыл упомянуть в нем императора, а это было непростительной ошибкой в смысле дальнейшей карьеры генерала. Головиным можно было пренебречь, но государь должен был ясно присутствовать. Управившись с императором, Граббе заново перечитал документ и обнаружил, что упустил окружение имама, судьбу которого тоже надлежало определить. Потом Граббе вспомнил про оружие, которого непременно следовало лишить горцев, прежде чем брать их в плен. Кроме того, Граббе решил предначертать будущность и самого Ахульго – этого грозного бастиона мятежных сил. Граббе с удовольствием сравнял бы его с землей, будь такая возможность. Но так как это было немыслимо, то Ахульго нужно было каким-то образом обуздать, взять в плен, изъять у горцев, хотя бы в виде контрибуции, и подчинить императору.

Джамалу предстояло оставаться в лагере до утра, и ему разрешили пойти проведать своего сына Исмаила. Джамал нашел его в палатке, стоявшей в ашильтинских садах. Исмаил несказанно обрадовался, увидев отца. И еще сильнее, когда узнал, что, может быть, дело скоро закончится миром. Служба его тяготила, и, хотя он занимался лишь набором черводаров – перевозчиков грузов со своими арбами, на душе у него скребли кошки каждый раз, когда он слышал сигналы горна, зовущие солдат в атаку.

Исмаил хотел еще многим поделиться с отцом, но им помешал Биякай. Отрядный переводчик как бы случайно завернул в палатку к земляку, деланно радовался встрече с Джамалом и заводил длинные разговоры, пытаясь узнать у него, как обстоят дела Шамиля, каковы его силы, сколько на Ахульго семейств, хватает ли им еды и многое другое, что могло заинтересовать отрядное начальство. Но Джамал был человеком опытным и отвечал уклончиво. Он ссылался на то, что сам на Ахульго не был, а только слышал что-то от человека, которого прислал к нему Шамиль с просьбой отправиться к Граббе и предложить ему вступить в переговоры.

Биякай не хотел уходить ни с чем, и принялся убеждать Джамала в том, что горцы сами навлекли на себя ужасные бедствия. Он расписывал все выгоды службы царю и выставлял Шамиля смутьяном, подбивающим народ на войну из личных для себя выгод. Утверждал, что ханы вовсе не тираны и деспоты, а богобоязненные люди, пекущиеся лишь о благе своих подданных, а мюриды – чистые разбойники, алчущие чужого добра. Биякай еще долго рассуждал в том же духе, пока Джамал не спросил его:

– Выходит, во всем виноваты простые горцы, а ханы и их хозяева – генералы не виноваты ни в чем?

Так ничего и не добившись, Биякай начал зевать, а затем и вовсе отправился спать в свою палатку. Утром ему предстояло перевести письмо, которое Граббе собирался отправить Шамилю.

Джамал говорил с сыном, узнавая о его жизни в лагере и о том, что могло быть полезно имаму. Среди прочего Исмаил рассказал, что солдатам опротивела эта война, что в отряде много людей, не согласных с действиями Граббе, что есть и такие, кто готов сам перейти к Шамилю, если представится возможность, и что чем дольше держится Ахульго, тем сильнее брожения в отряде, уставшем от бессмысленного братоубийства. К тому же ропщет милиция, чувствуя, что ей не доверяют, а лошадям уже не хватает корма. Было далеко за полночь, когда Исмаил ненадолго ушел и вернулся со своим приятелем – Михаилом Нерским.

– Это Михаил, хороший человек, – сказал Исмаил, представляя Нерского своему отцу.

Джамал с подозрением посмотрел на перебинтованную голову Нерского, не понимая, как друг его сына, если он хороший человек, может воевать с горцами.

Но когда Нерский рассказал ему свою печальную историю, Джамал рассудил, что и бывшие враги часто становятся верными друзьями. А здесь перед ним был почти готовый перебежчик, воевавший не по своей воле. Но история Михаила на этом не заканчивалась. Он слышал о Джамале как об уважаемом и значительном в горах человеке, а потому решился просить его о помощи.

– Что я могу для тебя сделать? – спросил Джамал.

– Моя жена у вас в плену, – сказал Нерский.

– Жена? – не поверил Джамал.

– По всей видимости.

– Михаил показал Джамалу медальон с портретом Лизы.

– Помогите, прошу вас. Она ни в чем не виновата.

– Но как женщина оказалась здесь, на войне? – недоумевал Джамал.

– Она необыкновенная женщина, – вздохнул Нерский.

– Только не горянка, а то бы послушала меня, своего мужа, и была бы в безопасности.

И Нерский рассказал Джамалу все, что знал и предполагал, особенно про историю с маркитантом.

– Аванес? – вспомнил Джамал.

– Армянин?

– Вы его знаете? – обрадовался Михаил.

– Еще как знаю! – улыбнулся Джамал.

– Кунак.

– Обещайте помочь мне, почтенный Джамал, – с надеждой в голосе попросил Нерский.

– Сейчас у меня ничего нет, но после я сделаю для вас все, что будет в моих силах!

– Мне ничего не надо, – сказал Джамал.

– Только обещай больше не воевать с горцами.

– Клянусь, – приложил руку к сердцу Нерский.

– А для друга моего сына я сделаю все, что смогу, – заверил Джамал.

Наутро Джамала вызвали в штаб и вручили запечатанный сургучом конверт с посланием для Шамиля.

Глава 103

Пушки неожиданно замолчали. С передовых постов на Ахульго увидели, что к ним, размахивая флагом, направляется парламентер. Он сообщил, что Граббе согласен на переговоры.

По Ахульго прокатился вздох облегчения. Люди радовались, что этот кошмар вот-вот закончится и наступит долгожданный мир. Женщины принарядились и покинули свои подземные жилища, навещали родных и знакомых, радовались солнцу, которым давно уже наслаждались лишь украдкой. Лица их были бледны, но глаза искрились надеждой. Наступала новая жизнь, без ядер, смертей и постоянного страха.

Выбрались наверх и жены Шамиля. Джавгарат держала на руках Саида, и Шамиль не мог насмотреться на своего младшего сына, который радостно улыбался.

– Война закончилась? – с надеждой спрашивала Патимат, прижимая к себе заметно повзрослевших за эти ужасные месяцы сыновей Джамалуддина и Гази-Магомеда.

– Мир лучше войны, – ответил Шамиль.

– Войны больше не будет? – улыбалась Джавгарат.

– Все в руках всевышнего, – ответил Шамиль, беря на руки Саида.

– А он подрос!

– Дети по тебе скучают, – сказала Патимат.

– Ты совсем не бываешь дома.

– Теперь все должно измениться, – улыбался Шамиль.

– Наши люди показали, что не намерены сдаваться, и я надеюсь, что генерал это понял.

– Они уходят? – допытывалась Патимат.

– Сначала будут переговоры. Посмотрим, чего хочет Граббе, – ответил Шамиль и обернулся к своим старшим сыновьям, по которым очень соскучился.

Он взял за плечи Джамалуддина и почувствовал, как у него окрепли мускулы.

– Я уже стрелял из ружья, – сообщил старший сын.

– Один солдат целился в нас, а я выстрелил, и он спрятался.

– Больше этого не делай, – велел Шамиль.

– Рано тебе еще стрелять.

– А я зарезал барана, – гордо сообщил Гази-Магомед.

– Не зарезал, а резал, – поправила его Патимат.

– Мясо резал, когда нам принесли сушеную тушу.

Шамиль похлопал Гази-Магомеда по спине и увидел, что тот крепко стоит на ногах.

– Джигит, – похвалил сына Шамиль.

– Помогаешь маме?

– Да, – кивнул Гази-Магомед.

– Я тоже помогаю, – вставил Джамалуддин.

– К нам залетела граната, а я ее потушил.

От этих слов сына у Шамиля потемнело в глазах.

– Она могла взорваться, – сказал Шамиль, взяв себя в руки.

– Не успела, слава Аллаху, – рассказывала Джавгарат.

– Я только вернулась с кувшином и не успела закрыть дверь, а сверху упала эта штука с горящим хвостом. А Джамалуддин, да продлит Аллах его жизнь, схватил мой кувшин и вылил воду на эту проклятую железку.

– Я у стариков научился, – гордо сообщил Джамалуддин.

– Я много уже тушил.

– Разве ты бываешь не дома, когда стреляют? – строго спросил Шамиль.

– Я ему сколько раз говорила, – всплеснула руками Патимат.

– Но он меня не слушает.

– Все ребята тушат, – опустил голову Джамалуддин.

– И ядра собирают.

– Хорошо, что у меня такой смелый сын, – сдержанно произнес Шамиль.

– Но не забывай, Джамалуддин, что когда меня нет, старший мужчина в доме – ты.

– Я знаю, – кивнул Джамалуддин.

– А когда Джамалуддина нет, то старший – я! – объявил Гази-Магомед.

– Имам! – звал Юнус, торопившийся к Шамилю с важными новостями.