Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай

и нечто новое.

Всю дорогу, пока ракету везли, ее сопровождал кружившийся на высоте пятнадцати-двадцати метров вертолет. Дверь в его фюзеляже была открыта, и в проеме как-то очень по-домашнему, свесив наружу ноги, сидел кинооператор Владимир Андреевич Суворов, упоенно – сами понимаете: новый ракурс! – снимавший происходящее внизу.

Первая моя мысль, оперативно всплывшая в голове при виде всей этой картины, была вполне деловая: «Как он там привязан? Надежно ли?..» Возникновение этой мысли было нетрудно объяснить: что это такое – кинооператор во время съемки, – я знал хорошо.

За несколько лет до описываемых событий мне вместе с моим коллегой летчиком-испытателем А. Н. Грацианским неожиданно пришлось выступить в роли консультантов кинофильма «Цель его жизни», поставленного режиссером Анатолием Михайловичем Рыбаковым по сценарию В. Иванова и А. Меркулова. Как оно нередко бывает в жизни, работа эта, за которую мы с Грацианским брались не очень охотно, можно сказать, почти по прямому приказанию начальства, оказалась гораздо более интересной, чем я ожидал. Интересным было и само по себе новое, ранее незнакомое нам дело, и возможность хотя бы в малой степени (соответствующей скромному положению консультанта в

коллективе создателей картины) вынести на экран какие-то свои мысли, оценки, взгляды и, главное, общение с людьми, которых раньше видел только на экране (хотя имена их прекрасно знал, не раз читал в титрах, предваряющих фильмы, – в то время титры шли перед картиной, а не в ее середине или в конце, как это стало модно делать сейчас) и которые в большинстве своем оказались вблизи, «без грима», отличными собеседниками, добрыми товарищами и теплыми, душевными людьми. Интересны были и весьма нестандартные полеты, которые несколько летчиков-испытателей, привлеченных к этому делу – В. Комаров, В. Мухин, Н. Нуждин, Д. Пикуленко, Г. Тегин, Л. Фоменко, автор этих строк и другие, – выполняли, чтобы получить предусмотренные сценарием (а иногда и придуманные экспромтом) воздушные кадры.

Главный оператор фильма Виктор Викторович Домбровский – весьма уважаемый в своем цехе и очень симпатичный человек – встретил свое пятидесятилетие (тогда мне казалось, что это довольно много) как раз во время работы над «Целью его жизни». Тем не менее он, до того времени никогда не летавший иначе как пассажиром, без малейших колебаний надел парашют и шлемофон и уверенно устроился у меня за плечами в кабине двухместного реактивного истребителя. Уместиться в тесной кабине, где человек весьма плотно вписан в разного рода краны, рычаги и ручки управления, ему было нелегко. Однако Домбровский умещался, да к тому же не один, а с кинокамерой и запасными кассетами с пленкой. На земле перед вылетом он уверял, что ему очень удобно, а выслушав наши настойчивые указания, как вести себя в полете, что в кабине можно и даже нужно трогать (например, кнопку включения внутренней связи с летчиком), что трогать не обязательно, а что – категорически не следует (например, ручку управления самолетом), клятвенно заверил, что будет этим указаниям неукоснительно следовать. Тем не менее в полете, как только дело дошло до съемок, между Виктором Викторовичем и мною не раз происходили диалоги примерно следующего содержания.

В.В. (раздраженно). Что это у нас самолет так прыгает? Я только навел камеру, а он прыгнул!

Я (еще более раздраженно). Так это же вы ручку опять толкаете! Разведите колени, не вертитесь в кабине. Ручку не толкайте.

В.В. (тоном человека, готового оказать любезность, раз уж его об этом так настоятельно просят). А, ручку… Ну ладно, ладно. Не буду.

И действительно, после каждого такого разговора толчки по ручке управления прекращались. Минуты на три…

Словом, после первых же полетов на киносъемки мне стало совершенно ясно, что снимающий оператор никаких внешних обстоятельств просто не замечает. И эта творческая одержимость, наверное, очень полезная для высокого искусства, в полете может обернуться определенными осложнениями.

Поэтому, когда дело дошло до съемок, которые операторы хотели производить из открытого проема снятой входной дверки транспортного самолета, я счел необходимым использовать свои двойные права консультанта фильма и командира корабля – заставил дополнить конструкцию самолета новым, не предусмотренным чертежами устройством: деревянной дощатой загородкой высотой немногим больше метра, которую установили в проеме двери. Непочтительные мотористы немедленно присвоили сооруженной загородке наименование «телячья».

Боюсь, что специалисты по технической эстетике, увидев эту наполовину забитую шершавыми, нестрогаными досками дверь, которая выглядела особенно непрезентабельно на фоне гладкого, элегантного, обтекаемого фюзеляжа, попадали бы в обморок. Во всяком случае, имели бы на то все законные основания, так как по части эстетики наша конструкция выглядела действительно нельзя сказать, чтобы очень… Но зато была полная гарантия, что операторы не вывалятся в порыве творческого экстаза из самолета. Что прежде всего и требовалось.

Так что причины беспокойства, испытанного мною при виде Володи Суворова, так свободно – ногами наружу – сидящего на пороге двери вертолета, понять нетрудно. Хотелось быть уверенным, что он там надежно привязан.

Но интересно было и другое!

Оглянувшись, я обратил внимание на то, что почти все окружающие смотрели не на плывущую к стартовой позиции ракету с космическим кораблем, а на кружившийся над ними вертолет. Эка невидаль – ракета! Ей тут, можно сказать, по штату положено быть. А вот вертолет – это действительно что-то новое. Тем более с человеком, сидящим чуть ли не прямо «на улице». Такое не каждый день увидишь!..

Я подумал: скажи любому человеку в любой точке земного шара, кроме космодрома, что люди, имеющие возможность вплотную – с расстояния нескольких метров – наблюдать настоящую космическую ракету, отводят от нее взоры и пристально следят за обычным серийным вертолетом Ми-4, – так ведь не поверят!

Вот как, оказывается, меняются порой местами экзотическое и обыкновенное…

Поди утверждай после этого, что понимаешь психологию человеческую!..

Поскольку речь уже зашла о кинематографистах, нельзя не заметить, что к шестьдесят четвертому году они набрали на космодроме немалый вес. Положение их стало совсем иным, чем было тремя годами раньше. Тогда – весной шестьдесят первого – от них почти что отмахивались. Что, впрочем, и неудивительно: дело шло к первому полету человека в космос, все мысли руководителей этой операции были полны ею и только ею, никто не думал об «отражении» успеха – пришел он вам, этот успех!..

По-человечески это более чем понятно. Хотя, конечно, определенные информационные потери подобное положение вещей за собой повлекло – мы лишились многих кадров, на которых могли бы быть запечатлены эпизоды исторически уникальные. В результате авторам первых фильмов, посвященных космической теме, не оставалось ничего иного, как прибегнуть к способу, который в документальном кинематографе деликатно называется досъемкой.