Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

Доктор Соломон Марголин и Борис Маковер несколько месяцев были в ссоре. Борис Маковер назвал его вонючей падалью и выкрестом, плюнул ему в лицо, но, когда у Фриды Тамар после родов появилась киста в груди и она нуждалась в операции, Борис Маковер не позволил жене ничего делать, не посоветовавшись с доктором Марголиным. Маковер послал Соломону Марголину чек, но тот отослал этот чек обратно. По правде говоря, Борис Маковер должен был ему пять тысяч долларов, но, избежав банкротства после неудачной аферы с морскими судами, он все еще не мог позволить себе вынуть такую сумму из бизнеса. Дело дошло до того, что они встретились, и тогда Соломон Марголин пообещал Борису Маковеру, что Лиза перейдет в иудаизм. Причем не просто формально примет новую веру, а будет ходить в микву и вообще делать все, что по закону полагается делать новообращенной. Большего Борис Маковер требовать не мог, хотя в глубине души знал, что все это делалось не ради Царствия Небесного, а чтобы удовлетворить его, Бориса Маковера, и что раввину не следовало бы принимать такую женщину в лоно еврейства. Но как он может требовать подлинного еврейства от немки, если сам воспитал такую испорченную дочь? Сбылись слова Мишны: «Лицо поколения — как морда пса».[416] Воистину это поколение, которое все целиком грешно…[417]

Кроме Цадока Гальперина и Соломона Марголина с женой Борис Маковер пригласил доктора Олшвангера, а также посланца Государства Израиль (Израиль уже стал независимым государством) Бен-Цемаха и своих компаньонов с женами. Фрида Тамар со своей стороны пригласила раввина одного большого города в Германии, который здесь, в Нью-Йорке, тоже был раввином общины евреев, происходивших из этого города. Борис Маковер возражал, потому что синагога этого раввина была реформистской. Однако раввин был близким другом покойного первого мужа Фриды Тамар, и она настояла на своем. Борис Маковер не собирался ссориться с женой, подарившей ему дитя на старости лет и едва не заплатившей за это жизнью.

Эта вечеринка отличалась от прежних. Не было Анны, озарявшей ее своим светом. Профессор Шрага и Станислав Лурье пребывали в истинном мире. Герман, наверное, тоже уже избавился от ложного мира земной жизни. Не хватало Грейна, который прежде был обязательным гостем на подобных торжествах. Как ни странно, но, хотя Грейн очень дурно поступил с Борисом Маковером и довел Анну до ее нынешнего состояния, Борис Маковер скучал по нему больше, чем по всем остальным. Он даже упрекал себя из-за Грейна. Ведь Грейн любил Анну, а Анна любила его. Они были рождены друг для друга. Вместо того чтобы заявлять Анне, что она ему больше не дочь, и осыпать ее проклятиями, ему следовало помочь Грейну развестись с женой. Он должен был предложить Станиславу Лурье солидную сумму, чтобы тот развелся с Анной. Надо было подойти к этому делу с умом и со стремлением помочь, а не с желанием судить всех по строгой справедливости. Кто знает, может быть, Станислав Лурье был бы сейчас жив, если бы Борис Маковер помог ему деньгами и добрым словом, разъяснил ему сложившуюся ситуацию как отец и добрый друг. Борису Маковеру казалось, что, если бы то же самое произошло сейчас, он бы лучше знал, как поступить. Он бы составил план, подошел ко всему этому делу продуманно, с толком. Да, но люди всегда умны тогда, когда беда уже случилась и ничего нельзя исправить. Как в поговорке madry Polak ро szkodzie.[418]

Лежа по ночам без сна, Борис Маковер все время думал о Грейне. Все его поступки — побег с Анной, возвращение к жене, уединение на какой-то ферме с Эстер, последующее исчезновение и переезд в Меа-Шеарим — все это складывалось в очень непростое дело. Обычный человек не совершает подобного. Он, Борис Маковер, всегда считал, что Грейн — человек возвышенный. Как это называется? Личность. Конечно, Грейн совершал ошибки, но он за них заплатил. Борис Маковер многое отдал бы, чтобы иметь возможность встретиться с Грейном, поговорить с ним, выслушать его. Разве это мелочь? Еврей, который с покаянием по-настоящему вернулся к вере! А в том, что он с покаянием по-настоящему вернулся к вере, не может быть сомнения. Зачем ему притворяться? Зачем обманывать? Соломон Марголин пересказал Борису Маковеру содержание своего спора с Грейном. Грейн утверждал, что весь современный мир, по сути, преступен. Эти слова Борис Маковер не мог забыть. Они попали прямо в точку. Борис Маковер вспоминал эти слова по десять раз на дню. Он считал, что надо было быть гением, чтобы такими простыми словами выразить самую суть современного человека и всех его мелких мыслишек и делишек.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

3

Фрида Тамар довольно долгое время искала Якоба Анфанга, художника, в которого когда-то была влюблена. Однако она никак не могла его найти. Он съехал со студии в Гринвич-Вилледже. Фрида позвонила одному из его коллег, но тот тоже ничего не знал о Якобе Анфанге. Однажды вечером, когда Фрида Тамар вошла в лифт в здании городской библиотеки на перекрестке Сорок второй улицы и Пятой авеню, она неожиданно увидела там Якоба Анфанга. Он выглядел постаревшим. Казалось, он даже стал ниже ростом. Локоны на его висках поседели, глаза сидели глубоко, спрятавшись среди морщин, черный шелковый галстук выдавал в нем художника. Одет он был в пальто из верблюжьей шерсти. Якоб покраснел, увидев Фриду, и раскланялся, приветствуя ее на европейский манер. Фрида Тамар тоже покраснела и на какое-то время лишилась дара речи. Наконец она сказала:

— Вы тоже на второй этаж?

— Нет, на третий.

— Может быть, у вас найдется немного времени?

— Да, конечно. Для вас всегда.

— Может быть, попьем где-нибудь чаю?

Они зашли в ресторан на Пятой авеню. Якоб Анфанг снял свою широкополую шляпу и пальто, и Фрида Тамар заметила, что его лысина стала широкой и круглой, как тарелка. Он был в черном костюме, потертом и не подходящим ему по размеру.

— Я повсюду вас ищу! — сказала Фрида Тамар.

— Вы меня? У вас, кажется, должен быть ребенок? — пробормотал он безо всякой связи и заикаясь.

У Фриды Тамар засияли глаза.

— Я — мать, у меня сын.

— Правда? Поздравляю. Что ж, вы хорошо сделали, хорошо сделали… Поскольку Бог хочет, чтобы род человеческий продолжался, кто-то должен этим заниматься. Ведь сам Бог не может стирать пеленки…

— Как вы можете такое говорить? Он всемогущ!

— Конечно, но Он распределил работу, как это делают американские промышленники. Скажем, Форд.

— Ну и сравнение… Как у вас дела? Я искала вас на вашей прежней квартире, но вы оттуда съехали.

— Я не съехал. Меня просто вышвырнули. И они были правы. За квартиру надо платить.

— Когда это случилось? Где вы теперь живете? Почему вы не давали о себе знать?

— Я живу в меблированной комнате на Семнадцатой улице. Недалеко от Гудзона.

— Если так, то вы наш сосед.

— Что? Мне это даже в голову не приходило.

— Вы перестали писать картины?

— Да, перестал.

Фрида Тамар сделала такое движение, как будто должна была что-то проглотить.

— Могу ли я спросить, чем вы занимаетесь?

— О, я ничего не делаю. Один знакомый нашел мне частные уроки. Две женщины решили стать художницами, и я их обучаю. Научатся ли они чему-нибудь, это другой вопрос.

— Это все?

— Да. Я научился довольствоваться малым. Хозяйка добрая и хорошо ко мне относится. Позволяет держать в холодильнике бутылку молока. Она варит мне рис или кашу. Я сделал портреты ее и ее детей. Вот, пожалуй, и все.

— Это несерьезно.

— Почему нет? Я не голодаю и сплю в постели. Что еще надо человеку?

— Некоторым людям надо очень много.

— Только не мне. А где Анна?

Она принялась рассказывать, что произошло с Анной. Верхняя губа Фриды время от времени дрожала. У нее сжалось горло, и ей пришлось откашляться и высморкаться. Официант принес чаю, но она ждала, пока он остынет. Фриде Тамар вдруг вспомнилось то утро, когда она пришла к Якобу Анфангу и предложила ему на ней жениться, а он отказался. «Как я могла сделать такое? — спрашивала она себя. — При всей своей робости». Ей стало жарко. Тело охватила дрожь, как будто она находилась на борту корабля. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы рассказать, что происходило с Анной, словно трагедия Анны была ее, Фриды Тамар, личным позором. Когда она начала говорить о Грейне и о том, что с ним произошло, глаза Якоба Анфанга сузились. В то же время его взгляд, устремленный в одну точку, смягчился. Казалось, он стыдится того, что пересказывает ему Фрида Тамар.