Елена Троянская - Маргарет Джордж

В согласии с моим желанием меня оставили одну. Ни слуги, ни члены семьи не беспокоили меня. В этой комнате я находилась в полном одиночестве, даже тень Париса покинула ее, словно повиновалась ритуалу погребения и не покидала усыпальницы. Каждый раз, поднимаясь к себе, я надеялась встретить ее здесь, но тщетно.

Я ходила кругами по комнате, как делают охотничьи собаки Приама, когда ищут место, куда прилечь. Но мне ни одно место не приносило покоя. Я опустилась на стул и уставилась в темноту.

Если бы у нас был ребенок! Если бы Парис оставил мне о себе такую память!

Если бы я могла поговорить с Парисом, увидеть его еще хоть раз!

Я легла в постель, вытянулась под одеялом, мечтая об отдыхе. Но я желала не сна, а полного забвения. Смогу ли я, подобно матери, завязать веревку узлом и накинуть на шею, чтобы утром меня нашли висящей?

В тишине я слышала свое дыхание, тихое, как шепот, чувствовала, как вздымается грудь.

Вдох — выдох. Вдох — выдох. Это значит, я жива. Я жива, а Парис мертв. В комнате темным-темно. Заботы дня остались позади. «Впереди — глубокая пропасть. Я падаю в нее».

Парис! Погоди, я тоже шагну за тобой в эту пропасть.

Вот и все. Так просто. Не понадобились ни кинжал, ни веревка. Я умерла.

Я ощупываю ногами дно пропасти. Темно, ничего не видно. Что-то щекочет ноги. Трогаю рукой — кустарник. Асфодели. Цветы царства мертвых. Наконец-то я здесь.

Вот души недавно умерших ожидают переправы. Матушка, Троил, Гектор уже переправились. А Парис? Может быть, он еще тут.

Души пребывают в смятении, они машут руками, колеблются, как слабые цветы под ветром. Их лица бледны, как растущие вокруг асфодели.

Я не вижу ни одного знакомого лица и прохожу мимо, отмахиваясь от них, как от надоедливых летучих мышей. Вдруг из мглы возникает еще одна тень, лицом напоминающая Париса. Прекрасного Париса, а не обезображенного болезнью.

Меня переполняет восторг оттого, что я снова вижу его. Мы снова вместе.

— Ты пришла, — говорит он голосом тихим, глухим, далеким, словно из глубины пещеры.

— Я пришла. Ничто не может разлучить нас. — Я протягиваю руки, чтобы его обнять, но они проваливаются в пустоту.

— Нет, ты еще не с нами, — печально говорит он, словно обвиняя меня в предательстве.

— Говорю же тебе: я, как и ты, провалилась в пропасть и оказалась здесь.

— Но ты вернешься наверх.

— Нет, если ты научишь меня, как остаться.

— Я тебе не советчик. Ты должна понять сама. Сама.

Это не тот Парис, которого я знала. Неужели смерть так сильно изменила его?

— Парис, я не могу жить без тебя.

— Тогда умри. Только по-настоящему, а не хитри, цепляясь за жизнь.

— А почему ты на этом берегу? — спросила я. — Ведь похороны прошли, тебя должны были переправить на тот берег.

— Я ждал тебя. — Он посмотрел на меня с укоризной. — Ты пришла, но у тебя не хватило мужества последовать за мной по-настоящему.

Не может эта холодная, обвиняющая тень быть Парисом. Только тут я поняла со всей определенностью, что Париса больше нет, что он исчез окончательно. Смерть превратила его в чужого. Моего Париса больше нет.

— Уходи, оставь меня! — крикнула я. — Ты не Парис, ты притворяешься. Я не хочу тебя видеть!

Я побежала прочь так быстро, что упала в жесткие заросли асфоделей — они были вполне настоящими. Почему они, а не Парис?!

Возвращение не заняло много времени. Я моргнула, открыла глаза — и оказалась в своей спальне. Я лежала в постели, дрожа и бормоча что-то. Невыразимая тоска охватила меня. Я бежала от Париса. Я видела его и бежала от него.

Нет, я бежала не от Париса, а от призрака, который бродил по бесплодному мглистому берегу.

«Париса больше нет». Эти три слова, в которых сосредоточилось все, что имело значение для меня, стучали в висках. «Париса больше нет».

Я слышала свое дыхание. Я жива. Отныне я должна жить и бороться одна. Жить — значит бороться до конца. В подземном царстве нет примирения, нет утешения, и нет смысла спешить в него до срока. Там не ждет меня Парис — Парис, которого я любила.

До рассвета было еще далеко. Я ждала появления солнца и утешала себя тем, что на земле его можно видеть, в Аид же оно не проникает никогда. Нужно научиться радоваться солнцу.

— Елена! — Снова надо мной склонялась Эвадна, на этот раз не с лампой, а с платьем в руках. — Елена!

В ее голосе слышалась тревога: я лежала слишком тихо.

— Да, моя верная подруга, — откликнулась я, чтобы успокоить ее, и села.

Осторожно, словно я могла растаять в воздухе, она накинула на меня платье. Я хотела сказать ей, что побывала на границе двух миров и видела Париса, но передумала. А вдруг это был сон?

— Елена, тебя все ждут — и Приам, и Гекуба, и остальные.

Ах, остальных я особенно боялась.

— Геланор просит принять его.

— Сначала я приму его. — Я заставила себя встать с постели. Ноги слегка дрожали. — Но прежде позавтракаю.

Я не хотела есть, но нуждалась в силах.

В утреннем платье, без украшений и драгоценностей, с убранными волосами, я позвала Геланора. Он вошел угрюмый, поклонился и поцеловал мне руку, что было нехарактерно для него. Выпрямившись, он посмотрел на меня.

— Я скорблю вместе с тобой. Не буду скрывать, сначала я считал приезд в Трою ошибкой. Но сделанного не воротишь. И если ты нашла здесь счастье, значит, со своей точки зрения, ты выбрала правильно.

— Геланор, я не могу поверить, что его больше нет.

— Разлука с теми, кого мы любим, — самое большое горе. Надеюсь, его душа обрела покой.

«Не обрела!» — хотела я крикнуть, но Геланор наверняка посчитал бы, что моя ночная встреча была сном.

— Приам хочет, чтобы я вышла замуж за Деифоба! За отвратительного, омерзительного Деифоба! Неужели он думает, что я в состоянии…

— Ты должна, — резко сказал Геланор, — Закрой глаза, зажми нос и притворись, что согласна.

— Нет!

Я не понимала, как он смеет давать такие советы?

— Теперь ты пленница Трои. Ты пришла сюда по доброй воле, но сейчас ты оказалась в плену и с тобой могут поступать как хотят. А они хотят задобрить или подкупить единственного боеспособного сына Приама, чтобы он продолжил оборонять город.

— Неужели они считают, что я позволю Деифобу коснуться меня?

— У пленников не спрашивают позволения.

Я заплакала. Как можно радоваться солнцу, если под ним творятся подобные безобразия? Может, Аид все-таки лучше.

— Не плачь, Елена. Я не могу выносить твоих слез, — сказал Геланор ласково. — Ты уговорила меня остаться здесь, чтобы я стал свидетелем страданий. Есть одно крайнее средство, которым мы воспользуемся, если другие не помогут. Я передам его через Эвадну.

Уж не яд ли он имеет в виду? — подумала я. Между тем он продолжал:

— Мне сообщили, что между Одиссеем и Аяксом разыгралось соперничество из-за доспехов Ахилла. Только они, храбро защищавшие тело Ахилла, осмелились претендовать на них. Агамемнон присудил доспехи Одиссею. Аякс впал в безумие и в конце концов покончил с собой. Силы греков на исходе, как и наши. Я хочу подбросить им в лагерь свое последнее оружие — зараженные чумой драгоценные одежды. Ты знаешь жадность греков — они должны соблазниться. Возможно, вспышка болезни станет ударом, который заставит их убраться восвояси. — Геланор усмехнулся. — Полагаю, Агамемнон на правах верховного вождя потребует, чтобы львиную долю добычи, как всегда, отдали ему.

Я бы не отказалась посмотреть, как этот человек корчится под бичом Аполлона. Он лишил мою сестру дочери, которую принес в жертву. Самой мучительной смертью он не искупит этого злодеяния.

— Да будет так, как ты полагаешь, — сказала я, дав, таким образом, Геланору свое согласие.

— А тем временем ты здесь должна всем угождать. Терпеть придется недолго. Что касается брака с Деифобом, его можно оттянуть. Скажи, что дала клятву соблюдать траур и повторно выйти замуж только по окончании этого срока — придумаем какого. И еще прежде, чем этот срок истечет, греков и след простынет.

— И что тогда? Ты думаешь, Деифоб откажется от своих притязаний?

— Нет, но после ухода греков ты станешь свободна.

— Хорошо, — кивнула я, и мы с Геланором ступили на этот путь, с которого нет возврата.

LXVII

Я склонила голову, делая вид, будто полностью подчиняюсь воле Приама. Я никогда не окажусь в объятиях Деифоба, но своим согласием успокою троянцев.

— Итак, мы объявим народу о предстоящей свадьбе, — прохрипел Приам.

— Но свадьба состоится после того, как закончится сорокадневный траур по Парису, — напомнила я ему.

— Хорошо, дитя мое, — кивнул Приам.

Гекуба смотрела на меня с печалью. Из-за меня она потеряла Гектора и Париса, а теперь я должна стать женой Деифоба. Она знала, что мое приданое — смерть.