Елена Троянская - Маргарет Джордж

Только, увы, могучие стены не защищали более ничего, кроме нищеты, разорения и отчаяния. Единственным утешением служило то, что наши враги не обладают способностью видеть сквозь стены.

Конечно, существовали лазутчики, как с той, так и с другой стороны. Конечно, к грекам просочились сведения о том, в каком тяжелом состоянии находится город. Они, безусловно, знали, кто из главных воинов уцелел — это Деифоб, Антимах, Эней, — а кто погиб. Знали они, наверное, и о моем «браке». Догадывались и о том, что Приам с Гекубой скорбят с утра до вечера, а военные советы выродились в обмен жалобами и бессмысленными планами. Короче, Троя осталась без предводителя и барахталась кое-как.

Но греки тоже потеряли вождей, двух своих лучших воинов — Ахилла и Аякса. Наши лазутчики сообщали, что среди оставшихся распространяются упаднические настроения: после стольких лет войны Пергам стоит как стоял. А потом их ряды стала косить эпидемия чумы. Греки молились, спрашивали богов, чем прогневили их.

Но боги молчали, поскольку эпидемию наслали не они. Ее вызвали одежды из храма Аполлона, подброшенные Геланором.

— Греки, как сумасшедшие, все время гадают по внутренностям животных и полету птиц, но не получают ответа, — говорил Геланор с мрачным удовлетворением и одновременно с горьким сожалением. — Все получилось, как я планировал. Но какая ужасная участь — планировать гибель соотечественников!

Я смотрела, как он устал и постарел по сравнению с нашей первой встречей. Что же я сделала с ним, со своим верным другом! Пустившись в авантюру, я сбила с пути порядочного человека, и теперь он вынужден каждый день травить своих соотечественников и считать это хорошо сделанной работой. Солнце садилось, и в сгущающихся сумерках мне открылось, что мы — часть тьмы.

Утешать родителей приходилось дочерям Приама и Гекубы — Креусе, Поликсене, Лаодике, Илоне, Кассандре. Их пощадили вражеские стрелы и копья, но, если Троя падет, участь сестер будет куда горше участи погибших братьев. В захваченном городе у женщин две судьбы: молодых насилуют и угоняют в рабство, а старых жестоко убивают. Третьего не дано. Никому не суждено спастись после падения города. Ахилл, наиболее жестокий завоеватель, погиб, и, даже если Троя падет, он не пронесется смертоносным ураганом по улицам города, убивая огнем и мечом. Но остались другие, которые хотят подражать своему герою. А подражать жестокости легче всего — в отличие от силы и доблести. Трусы так всегда и поступают.

Оставалось надеяться, что греки, усталые и павшие духом, отступят перед кажущейся неприступностью наших стен и уплывут. Ведь, как я уже сказала, видеть сквозь стены они не могут и не могут знать, насколько близка Троя к краху.

Я проснулась в слезах. Ночью мне было странное видение, прозрачное и четкое, как кристалл. Но когда я пыталась удержать его, чтобы рассказать всем, оно начинало дрожать, подпрыгивать и расплываться. Я видела нечто деревянное, огромных размеров и странных очертаний, оно надвигалось на нас. Что это было? Словом я не могла назвать. Но каким-то образом оно несло смерть.

И еще я видела переодетого Одиссея на улицах Трои. Он шел в отрепьях нищего. По улицам Трои бродило множество нищих, и в таком обличье Одиссей легко бы среди них затерялся. Но что могло заставить его проникнуть в город? Неужели у греков не хватает лазутчиков?

Позже он будет рассказывать, что я встретила его, узнала и помогла ему. Ложь. Этот человек все время лжет, чтобы достичь своих целей. Мне жаль Пенелопу, которой приходится ждать такого мужа.

Я закричала во сне, ибо огромная деревянная фигура означала гибель Трои.

Я села на кровати. Сквозь ставни пробивался утренний свет. Комната была такой, как всегда. На красно-синих фресках цвели цветы, пели птицы. Отполированный пол блестел, разрисованный первыми лучами. Все казалось вечным и неизменным. Но сон показал, как хрупок и уязвим мой мир, существующий лишь по милости безжалостного времени.

И все же он не может исчезнуть, он должен сохраниться, думала я. Какая иллюзия! Все погибает. Нет больше матушки, Париса, моей собственной молодости. Почему же эта комната должна сохраниться? Почему должна сохраниться Троя?

— Они уплыли! — Эвадна ворвалась в комнату стремительно, как молодая. — Греки уплыли!

Мой сон… Он наверняка связан с этим известием. Я приподнялась на постели.

— Они что-нибудь оставили?

— Какая разница? — всплеснула руками Эвадна. — Главное, что они уплыли. Часовые видели, как корабли отчаливали в море. Лазутчики говорят, греческий лагерь полностью сгорел! Говорят, греков так измучила чума, что они больше не могли сражаться. — Эвадна разговорилась и не могла остановиться, как вырвавшийся на волю ручей.

— Я спрашиваю, оставили греки что-нибудь или нет? — Мне было жаль портить ей радость, но мой вопрос имел слишком большое значение.

— Оденься, моя госпожа. — Она опустила голову. — Судя по всему, твое второе зрение не исчезло после смерти священной змеи.

Оказалось, что на рассвете наши лазутчики сообщили: греки сожгли свой лагерь, а сами ушли в море, оставив на берегу огромного коня, сделанного из дерева. Приам с сыновьями и советниками отправился на берег, чтобы убедиться во всем своими глазами. Я попросила взять меня с собой. В это время двое троянцев привели закованного грека, который прятался в лесу. Он сказал, что он племянник Одиссея, которого Одиссей невзлюбил, и его зовут Синон. Греки, сообщил он, действительно устали от войны и давно бы уже отплыли домой, если бы им не мешала погода. Аполлон посоветовал им умилостивить ветры кровавой жертвой, как некогда в Авлиде. «После этого, — продолжал Синон, — Одиссей поставил перед всеми Калхаса и потребовал, чтобы тот назвал имя жертвы. Калхас не стал сразу давать ответ, а удалился на десять дней, после чего, бесспорно подкупленный Одиссеем, вошел в шатер, где заседал совет, и указал на меня. Все присутствовавшие приветствовали его слова, поскольку каждый с облегчением вздохнул, узнав, что не стал „козлом отпущения“. Меня заключили в колодки. Неожиданно подул благоприятный ветер, все поспешили на корабли, и в суматохе я сумел бежать».

Этот рассказ от первого до последнего слова был ложью, я поняла сразу благодаря внутреннему чутью. Троянцы же слишком хотели верить в то, что это правда. Кроме того, троянцы были благороднее греков — так многие полагают. Они говорят о том, что никто из троянцев не заявлял о родстве с богами, они сражались как простые смертные, рассчитывая только на свои силы, а не на помощь с Олимпа. Еще говорят о великодушии Приама, который признал выбор своего сына Париса, его брак со мной и отказался выдать меня грекам, в то время как менее благородный царь связал бы меня по рукам и ногам и вернул грекам, от беды подальше.

Но благородство натуры часто делает человека слепым и заставляет заблуждаться относительно причин поступков других людей, не столь благородных. Приам и его советники были лишены двоедушия и коварства и судили о своих врагах по себе.

Приам подробно расспросил Синона и полностью удовлетворился его ответами. К тому же синяки и кровоподтеки свидетельствовали в пользу последнего.

А что, если греки оставили Синона, чтобы он направил нас по ложному пути, а для убедительности устроили ему несколько синяков? Я попросила, чтобы Приам дозволил поговорить с Синоном мне как человеку, который знает греческий обычай и язык. Приам отказал.

Вместо этого он велел снять с Синона колодки и ласково попросил:

— А теперь расскажи нам про этого коня.

— Что касается коня, то статуя предназначается Афине. Вот тут и слова написаны сбоку: «В благодарность за будущее благополучное возвращение домой греки посвящают этот дар богине». Дело в том, что греки прибыли к Трое по требованию Афины — отомстить за нанесенную ей Парисом обиду — и теперь должны заручиться ее одобрением перед возвращением на родину. Конь понравится Афине, ведь она любит лошадей.

— Почему коня сделали таким большим? — спросил Приам.

— Для того, чтобы вы не могли втащить его в вашу крепость, — таинственно ответил Синон. — Вещание о нем таково: если вы уничтожите или повредите эту статую, то Афина уничтожит вас. А если вы введете коня в ваши стены и поставите перед храмом Афины в Пергаме, то ваш город станет несокрушимым. Более того, вам удастся объединить все силы Азии, вторгнуться в Грецию и покорить Микены.

— Это все ложь! — вскричал ясновидец Лаокоон, избранный жрецом храма Посейдона. — Все это придумал Одиссей. Не верь ему, Приам! Не верьте грекам, дары приносящим!

— Мне тоже эта штука не нравится, — сказал Антимах, обходя коня кругом.

Конь стоял на плоской подставке с подложенными под нее для удобства перемещения бревнами. Он был наспех сколочен из досок, ноги сделаны из толстых стволов деревьев. Туловище коня было раздуто, как у беременной кобылы. Вместо глаз — морские раковины.