Странница - Тамара Воронина

Только в следующем мире Гарвин все-таки спросил мнение Лены. Он, конечно, хранил невозмутимость на лице, но боялся ее ответа. А вдруг скажет: не понравились. А вдруг ее отношение к эльфам изменилось. А вдруг… Никакого «а вдруг», конечно, не было. С чего бы? Люди нередко были еще менее приятными созданиями.

А Лена оказалась права: эльфы без ее разрешения действительно не попробовали того изумительного печенья…

* * *

Вообще-то, Лена хотела попасть в тот самый мир, где они видели хмурые лица людей и очередь на эшафот, но сразу поняла: не вышло. Наверное, не так уж хотела или просто боялась. То есть, само собой, она боялась, но не думала, что это может помешать. Этот мир был обычным, но в нем просто не водилось эльфов. Никогда. Вообще. Но не исключено, что люди успели о них забыть, предварительно уничтожив. А может, их и не было. Милита и Гарвина воспринимали просто как людей, разве что очень красивых, а рост Милита производил неизгладимое впечатление на местных красоток, так что в гостиницах он исчезал из комнат на всю ночь, а потом весь день неудержимо зевал и даже не огрызался на подначки.

Здесь было теплее, хотя тоже стояла зима. Они неторопливо брели по дорогам почти месяц, пока Лена не решилась на новую попытку — и снова промахнулась, но этот промах ее удовлетворил: они попали в мир, где шла война, тот самый, где они видели другого Милита. Лена поняла это сразу, почувствовала каким-то шестым-седьмым чувством, а мужчины — только через несколько дней. Они завозмущались и дружно насели на Лену. Она порекомендовала им выбираться отсюда своими силами. Гару только тяжело вздохнул и осуждающе посмотрел. Он считал, что Лена не может ошибаться, и если вкусные кусочки перестают летать по воздуху в сторону собаки, значит, их уже просто нет, а когда есть — летают, несмотря на рычание и лай двуногих в штанах. То есть хозяйка права всегда, и ее решения обсуждению не подлежат.

Они сидели у костра. К ночи похолодало, Маркус накинул на спину Лене одеяло, а мужчины завернулись в плащи. Шут грустно смотрел в огонь. Маркус вздохнул.

— И все-таки послушай меня, Делиена. Просто послушай. Вот еще там, в своем мире, если бы ты вдруг узнала о нашем и о своей способности попасть в него, ты бы пошла?

— Вряд ли, потому что я ни за что не поверила бы в эту способность.

— Но не потому, что испугалась бы магии? — расстроился Маркус. Ага, одного аргумента Лена его лишила.

— Нет. Я не верила в ее существование. Ну, то есть вроде бы допускала, что она может быть, книжки любила читать про магов, но и сознательно, и подсознательно была уверена, что ее нет. И того, что начал бы мне рассказывать о магии, я бы приняла за сумасшедшего.

— А того, кто начнет тебе рассказывать о войне, ты тоже примешь за сумасшедшего? — усмехнулся Гарвин. — Почти то же самое. Ты читала книжки о войне и думаешь, что знаешь, что это такое.

— Как раз не знаю.

— Ну а зачем тебе знать? — как-то устало спросил Милит. — Война вообще не женское дело. Война это не только кровь и смерть. Это постоянная усталость. Это постоянное напряжение. Постоянное ожидание крови и смерти. Как ты думаешь, что страшнее — сама смерть или ее ожидание?

— Война — это непременная грязь, — добавил Маркус, — вонь, которая исходит от тех, кто позавчера были твоими боевыми товарищами. А ты дышишь этим смрадом и даже добраться до них не можешь, чтобы похоронить, потому что если высунешься из-за укрытия, то сам через денек завоняешь. И отхожее место, знаешь, под первым кустом — для целой армии. Это не только гниющие раны, это понос, это простуда, это чесотка. Война — это невозможность вымыться и постирать одежду, иногда неделями, а иногда месяцами.

— А если в войне участвуют достаточно сильные маги, война становится только страшнее, — подхватил Гарвин. — Можешь мне поверить. Заклятие ворона, например…

— Заткнись! — рявкнул Милит. Гару тоже рявкнул. Гарвин с отвратительной усмешкой покачал головой.

— Предпочитаешь, чтобы она увидела своими глазами? А знаешь, что есть…

— Перестань, — попросил шут. — Пусть увидит своими глазами. Я ведь тоже… тоже не знаю, что такое война. Читал. Слышал. А сам не видел. Пока не увидишь магии, не поверишь, что она есть. Пока не увидишь войны, не будешь знать, что это такое. А нам придется ее защитить. Правда, я не знаю, как можно защитить кого-то, например, от стрелы. Хоть бы лето было, тогда видно было бы платье Странницы, а то… И даже замечательной эльфийской кольчуги ни одной нет.

— Кстати, война — это еще и постоянная тяжесть, — добавил Маркус. — Тяжесть доспехов, щита, мешка с вещами, который приходится тащить с собой… Это я в мирное время Мастер клинка, а в большом бою — такое же мясо, как и все остальные. Милит, ты сколько тогда продержался, растеряв магию?

— Когда навалились-то и от своих отбили? Долго. С полчаса, может, даже побольше. Но мне полегче — рост… Я близко никого не подпускал, а издалека они не дотягивались. Пока пара героев с двуручниками не подоспела. Напали со всех сторон сразу, мешали друг другу, ну, я и отвлекся, тут и получил, и именно двуручником, и доспехи разнесли, и бок… Аиллена, помнишь, как выглядит рана от двуручного меча? А ведь ее уже исцелили, да и смертельной она, пожалуй, не была.

— А уж как выглядит покойник, разваленный этим двуручником от плеча до паха, — подхватил Гарвин, — или просто вспоротый мечом живот с кишками наружу…

— Вспоротый живот я видела, — сказала Лена, — хотя и вспарывали его ножом. И ты видел то же самое.

Гарвин пожал плечами.

— И тебе мало?

— Оставьте, а? — снова попросил шут. — Она должна узнать, как вы не понимаете? Она не хочет. Она боится. Но что-то ее заставляет. Может быть, путь Светлой — это знание и самых темных сторон?

— Ни одну Странницу я бы не стал отговаривать, — помрачнел Маркус. — Они равнодушные. Нет, конечно, развороченный живот и их испугает, да только забудут они легко. То есть запомнят, но только так, словно в книге прочитали. Просыпаться от этого не станут. А она — станет.

— Да и я никого не стал бы отговаривать, — кивнул Гарвин и аккуратно сунул в костер толстую ветку. — Ладно. И правда бесполезно. Давайте ложиться. Я поставлю пару ловушек на всякий случай да посижу пока. Потом тебя разбужу, Милит.

Шут не заводил разговора о ее решении. Понимал ее лучше, чем она сама себя понимала. Обнял, согревая, ласково потерся щекой о ее щеку и прошептал:

— Спокойной ночи.

* * *

Ночь была спокойная. Шута разбудил Маркус, а сам занял ее место, потому что одной Лене было бы холодно. Шут уже давно сам предложил себя на последнее дежурство, потому что для него не было проблемой встать рано. Впрочем, для него не было проблемой и лечь поздно, и посреди ночи подняться. Он удивительно легко просыпался, и Лена порой отчаянно ему завидовала, хотя и сама регулярно просыпалась на рассвете. Чтобы благополучно заснуть обратно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});