Суд времени. Выпуски № 12-22 - Сергей Кургинян

Млечин: Валентин Алексеевич, давайте продолжим этот разговор о том, что Андропов хотел видеть Горбачева своим преемником. Да, вся когорта политических деятелей перестройки все как один подобраны Андроповым: Горбачев, Лигачев, Рыжков и Ельцин. Правда, при этом забываем, что ещё Воротников, хотя тоже его можно назвать, Алиев, Романов — все равно были призваны Андроповым в Москву. Но уж Вы никак не будете подозревать Алиева и Романова как людей, способных пойти на то, на что пошел Горбачев. Мы же знаем, почему Андропов выбрал Горбачева. Горбачев был единственный партийный секретарь, которого он лично знал. Ведь Андропов, Вы же знаете лучше меня, тяжело боле, практически никуда из Москвы не выезжал. Он ездил в Минеральные Воды как почечник лечиться. А Ставропольский край, Михаил Сергеич у нас был курортным секретарем, и был единственный. Он никого не знал.

Рыжкова он знал по бумаге. Лигачева он знал по бумаге. Ельцина — то же самое, он видел по какой-то статье. Михаил Сергеич Горбачев до того момента, как он стал генеральным секретарем, был самым ортодоксальным в идеологическом смысле секретарем. Поэтому никаких оснований у Юрия Владимировича подозревать, что Михаил Сергеич всё перевернёт, не было. Ну, какое же тут двойное дно тогда?

Александров: Конечно. Он предполагал, что тот пойдет таким же методом работы: шаг за шагом.

Млечин: Т. е. ничего не изменит. Какое тут двойное дно? Тут одно дно, всё очень просто и понятно

Александров: Шаг за шагом — это не значит, что ничего не изменится. Один из главных постулатов Андропова, внутренних, — он очень уважал теорию. И он считал, что любое преобразование должно начинаться с теоретических посылок.

Второе, по-моему, Казимиров говорил об этом, он опасался крутых поворотов. Венгерский опыт его этому научил. И это было правильное опасение. Крутой поворот для России, совершенный Горбачевым и Ельциным, привел к 20-ти миллионам ранних смертей. За это кто будет нести ответственность?

Поэтому, это посылка его, Андропова, чтобы был такой человек. Говорить, что он не знал секретарей обкомов, — это не так. Во-первых, все его заместители — это партийные работники. Цвигун — партийный работник, Цинев — партийный работник.

Млечин: Цвигун не был партийный работник, всю жизнь провел на КГБ-шной работе. Всю свою жизнь, был учителем в средней школе, а дальше пошел по этой линии.

Александров: Аппарат был насыщен в достаточной степени партийными работниками. Я, правда, не согласен с Сергеем Ервандовичем, что можно было бы произвести замену. Замена невозможна. Это Шелепин произвел в свое время замену КГБ-шного аппарата комсомольским.

Млечин: Нет, ну не преувеличивайте. Очень небольшой набор комсомольских работников происходил всегда на всей истории.

Александров: Ну, ну, ну. Руководство было всё его, комсомольское.

Млечин: Нет, руководство всё было профессиональное.

Александров: Семичастный потом пришел и т. д. Андропов считал, что преобразования должны идти вот так вот…

Млечин: Да, мы согласны с Вами. Я тоже пытаюсь найти двойное дно. Его нет. Юрий Владимирович Андропов подобрал…

Александров: Скажите, какие произведения мог написать после своей гибели Александр Сергеевич Пушкин? Вот так!

Млечин: Но мы чудесно знаем, что он написал до. И также прекрасно знаем, что сделал Андропов до.

Александров: Правильно, и мы знаем, как он шел.

Сванидзе: Уважаемые коллеги! Хочу сказать две вещи. Во-первых, я не исключаю, что Александру Сергеевичу Пушкину мы посвятим отдельное слушание. Я не представляю, кто будет выступать оппонирующей стороной, а именно обвинителем Александра Сергеевича. Второе, что я хочу сказать, что Андропов — не Пушкин.

Кургинян: Это же метафора.

Сванидзе: Леонид Михайлович, прошу Вас.

Млечин: Давайте посмотрим на то, что осталось от Андропова и в чем смысл феномена Андропова. Т. е. почему и по сей день… Мы его здесь обсуждаем третий день, и всем интересно.

Я попрошу Льва Дмитриевича Гудкова, известного социолога, который руководит «Левада-центром» рассказать, в чем смысл неожиданной любви к Андропову со стороны людей, которые о нем ничего не знают практически.

Гудков Лев Дмитриевич — директор «Левада-Центра», доктор философских наук.

Гудков: Вы знаете, я с изумлением слушаю о какой-то любви россиян к Андропову. Он никогда не был популярен. Он всегда находился в тени славы и ностальгии по брежневским временам. Он никогда не воспринимался как самостоятельная фигура.

В 1989 году, в первый замер такой, на просьбу назвать наиболее выдающихся политиков и государственных деятелей в XX веке и в советское время его назвали 0,3 % населения.

Популярность Андропова — это аппаратный миф, вполне консервативный. По-настоящему он начал подниматься чуть-чуть в массовом сознании только после начала реформ, после консервативной реакции на все эти изменения, с ростом шока и ностальгии по брежневским временам как времени стабильности.

И тогда его популярность не превышала 8–9 %, это максимум. Поэтому я не знаю, откуда взялись те цифры, что он — второй по популярности после Ленина. Это ерунда полная.

Но интересно, что это аппаратный миф и он поддерживается в силовых структурах как фигура, которая могла бы при некоторых условиях провести аппаратную модернизацию. Ничего не указывает на это. Напротив, всё что он сумел сделать, это некоторое продолжение брежневской линии только в условиях предощущения катастрофы, такой предсмертной реакции системы. Это попытка не очень смелыми средствами, смешными, вообще-то говоря, задавить процессы разложения, очень быстро нарастающие.

Я не думаю, что у Андропова была идея выдвинуть Горбачева как некого троянского коня модернизации. Приведу только две цифры, характеризующие состояние элиты. По нашим исследованиям элиты в конце сталинского времени для того, чтобы карьерист, кандидат номенклатуры занял первый номенклатурный пост в условиях террора, ему требовалось три года. В конце брежневского и при Андропове этот срок составлял 21 год. Это полная склеротизация мобильности. Естественно, что нижестоящие слои бюрократии были крайне раздражены этим и недовольны, искали возможности перемен, смены геронтократии. И это был фактор развала системы наряду с экономическими провалами, милитаризацией и совсем прочим. Афганская война.

Млечин: Попрошу Марка Урнова сказать свое слово.

Урнов Марк — политолог, научный руководитель факультета прикладной политологии ГУ-ВШЭ.

Урнов: Как мне представляется, феномен Андропова складывается из четырех компонентов. Первый, мы понимаем, что Андропов — это символ исчерпания возможностей советского режима, причем как кадрового, так и идеологического.

Сванидзе: Время исчерпано. Тезис договорите.

Урнов: Потому что когда, глядя на разваливающуюся систему, человек начинает тянуться к произведениям Ленина времен НЭПа, ну, извините, это лечить чуму йодом или зеленкой.

Второе. Это миф который укоренился сначала в элите потом начинает распространяться в массовом сознании о доброй, эффективной палке, которая способна обеспечить стабильность и всех накормить.

Третье. Это прецедент прихода на верх людей из спецслужб со всей их ментальностью.

И четвертое. Политизация аппарата КГД с мощным наращиванием его влияния на систему принятия решений и касающимся не только безопасности, но и экономики, и политики, и идеологии, и чего угодно.

Вот с этим наследием мы вкатились в перестройку, прокатились по реформы ельциновские и начинают остаточные элементы Андропова прорастать и укрепляться в нашем государстве.

Сванидзе: Спасибо. У меня вопрос, прежде всего, я думаю, к Льву Дмитриевичу. У нас Леонид Михайлович любит говорить о своем ветхозаветном возрасте. Я берусь с ним поконкурировать в этом плане с большими шансами на успех, тоже не сегодня родился и времена Андропова помню, естественно. И помню, что он имел определенную популярность в народе именно не как альтер-эго Брежнева, а как другой. Он производил впечатление человека дела, скромность, борьба с коррупцией, и народ его отделял от Брежнева. С ним связывались определенные надежды у народа. Нет, разве?

Гудков: О болезни Андропова тогда никто не знал, кроме очень…

Сванидзе: Ну, видно было, что болен очень.

Гудков: А, во-вторых, народ настолько устал от Брежнева, что ждал действительно перемен. И любой человек наделялся такими вот ожиданиями.

Я припомню, что точно такие же были надежды были на Брежнева в первый год, как он сменил Хрущева. От Хрущева тоже устали и ждали, что «вот уйдет кукурузник» и наконец наступит порядок, проведутся какие-то реформы, вернутся личные подсобные хозяйства. Это патерналистские ожидания от власти и массовое, интеллигентское непонимание ситуации и самого устройства власти.