Стихи и эссе - Уистан Оден

Внутри ее, равно как и в уме

Людей, ее ценящих. Неразумно

Служенье богу ставить выше бога!

Нередко люди наделять стремятся

Причудливыми свойствами предмет,

Которому те свойства не присущи. Ужели

Так кровь твоя безумьем зажжена,

Что ни простые доводы рассудка,

Ни мысль о злом исходе злого дела

Тебя не охлаждают?

Акт II, сцена 2.

Гектор упрекает троянцев за то, что те умножают зло, а потом вдруг кротко соглашается с призывом Троила сохранить честь.

Упорствуя напрасно,

Мы только увеличиваем зло,

Его усугубляя. Так считаю

Я, брат ваш Гектор. Но не стану я

Препятствовать решеньям вашим пылким

Прекрасную Елену удержать.

Мы все уже немало сил своих

И доблести на это положили.

Акт II, сцена 2.

Гомеровский герой находится в трагическом положении, из которого нет выхода. Шекспировские персонажи, жаждущие славы, отказываются бежать, хотя спасение возможно. Диомед открыто говорит Парису о ничтожестве Елены и утверждает, что, сражаясь за нее, они, Парис и Менелай, попросту выставляют себя дураками:

Парис

Скажи мне, благородный Диомед,

Правдиво, честно, как сказал бы другу;

Кто все-таки достойнее Елены —

Я или Менелай?

Диомед

Достойны оба.

Он тем, что ищет вновь ее вернуть,

Изменою ее пренебрегая,

Ты — тем, что удержать ее стремишься,

Не замечая, что она бесчестна,

Ценой страданий и затрат несметных,

Ценой потери доблестных друзей.

Он рад, рогатый, выпить все подонки,

Которые останутся в сосуде;

Ты, сладострастник, на развратном ложе

Готов зачать наследников своих!

Вы, со своей распутницею вместе,

Друг друга стоите, сказать по чести!

Парис

Ты дочь своей отчизны не щадишь!

Диомед

Она ведь не щадит своей отчизны!

За каплю каждую порочной крови

В ее развратном теле отдал жизнь

Троянец или грек. Поверь, царевич:

За жизнь свою произнесла едва ли

Блудница эта больше добрых слов,

Чем пало добрых за нее голов!

Парис цинично отвечает:

Прекрасный Диомед! Ты, как торговец,

Порочишь то, что покупать задумал.

Но мы благоразумно помолчим:

Расхваливать товар мы не хотим.

Акт IV, сцена 1.

Пьеса и во многом другом не соответствует героической традиции. Ахилл получает послание от Гекубы и от ее дочери — "его любимой" (v. 1) — и отказывается драться. Он забыл о цели войны, так что в поведении Ахилла нет трагического борения, как в героической трагедии. Вспомнив о долге после гибели Патрокла, он зверски и совершенно негероично убивает безоружного Гектора:

Ахилл

Взгляни-ка, Гектор, как заходит солнце,

Как ночь ползет уродливо за ним.

День кончится сейчас, и, знаю я,

С ним, Гектор, жизнь окончится твоя.

Гектор

Я безоружен. Драться не хочу я.

Ахилл

Все на него! Вот тот, кого ищу я!

Гектор падает.

Акт v, сцена 8.

В Аяксе и Ахилле нет преданности делу, их интересует только собственная персона. Ратное товарищество Ахилла и Патрокла (сравните с библейской притчей о Давиде и Ионафане[494]) сводится к плотской любви. Патрокл признает, что не создан для войны. Его самый замечательный талант состоит в умении развлечь Ахилла пародиями. Персонажи пьесы похожи на грязных мальчишек из комиксов Уильяма Стайга, с той лишь разницей, что герои "Троила и Крессиды" ведают, что творят, и из-за этого гибнут люди.

Эней и Диомед, встретившись в Трое, любезны друг с другом, но в их речах сквозит жестокость.

Эней

Привет! Цвети, герой,

И здравствуй в час беспечный перемирья.

Но в битве, если встретишься со мной,

Скажу: погибни смертью самой черной!

Диомед

Прими ж и от меня привет ответный.

Пока течет спокойно наша кровь,

Желаем мы друг другу процветанья;

Но в битве буду я, как злой охотник,

Безжалостно преследовать тебя.

Эней

И будь уверен: льва ты повстречаешь

И пасть его увидишь! Но теперь

Приветствую тебя как гостя в Трое.

Клянусь Анхизом и рукой Венеры,

Что вряд ли кто врага любил так сильно

И так давно мечтал его сразить!

Диомед

Как это верно! Боги! Если меч мой

Эней своею смертью не прославит,

Пусть он живет десятки сотен лет;

Но, если суждено ему погибнуть

От моего меча, пусть смертью храбрых

Погибнет завтра ж от несчетных ран!

Акт IV, сцена 1.

Указания режиссеру-постановщику "Троила и Крессиды": во всем должен сквозить гротеск, персонажам следует придать карикатурность в духе Диккенса. Агамемнону, Менелаю, Ахиллу, Аяксу надлежит выглядеть великанами. Нестору — маленьким, совершенно выжившим из ума стариком, Патроклу — педерастом с Пятьдесят второй улицы, Елене — дорогой шлюхой, эдакой миссис Тенкерей[495] Крессида должна походить на Милдред из "Бремени страстей человеческих" [496] Пандара нужно сделать банальным старым сифилитиком.

Рассказ о Троиле и Крессиде основывается на традиции, к которой принадлежат Дарес, Боккаччо, Чосер и Хен- рисон[497] У Чосера Крессида уступает ухаживаниям Троила только в середине третьей книги; в четвертой книге повествуется об их любви, а в пятой — о ее предательстве. В пьесе Шекспира об ухаживании нет и речи. Троил нравится Крессиде. Они ложатся в постель. Очень скоро она предает его. Клайв С. Льюис видит в чосеровской Крессиде "женщину, которая в благопристойном обществе несомненно прожила бы жизнь добродетельной вдовы" [498]. Но если, говорит Льюис, в обществе, в котором она живет, и в обстоятельствах, в которых она очутилась, "она и поддается [искушению]" то:

этим она не совершает греха против общественно-этических законов своего века и страны. Более того, она не совершает непростительного греха против какого-либо известного мне кодекса, кроме, разве что, индуистского. С точки зрения христианских понятий грех ее — извиняем; с точки зрения канонов рыцарской любви он и не требует прощения. Вот все, что следует сказать о Розе, отданной Крессидой Троилу. Однако с ее последующей изменой все обстоит далеко не так просто.

Здесь, конечно, об оправдании не может быть и речи. Она была "вероломной Крессидой" с тех самых пор, как мир впервые услышал эту повесть, и останется таковой до конца времен. Ее грех отвратителен. Согласно кодексу рыцарской любви ему нет прощения; согласно христианской этике ее предательство настолько же чудовищнее ее изначального безнравственного поступка, насколько Брут и Искариот, в дантовом аду, расположены ниже Паоло и Франчески. Но не следует толковать ее грех превратно — не следует толковать его так, как если бы он отбрасывал тень на чистоту ее первой любви.

Льюис продолжает, что, отвечая на вопрос о том, как искренность Крессиды "сочетается с совершаемым ею предательством", необходимо провести более глубокое исследование ее характера:

Чосер так ярко высветил направляющее чувство своей героини, что у нас не остается сомнений. Это чувство — страх. Страх одиночества, старости, смерти, любви и вражды, поистине, страх всего, чего можно бояться. И из этого страха происходит то единственное положительное чувство, которое присуще этой натуре, а именно жалобное — скорее детское, нежели женское — искание защиты. Какая жестокость подвергать такую женщину испытанию разлукой — причем разлукой без особых надежд на воссоединение, разлукой, усугубляемой ужасными внешними обстоятельствами, то есть законами, политикой, грубой силой (перед которой она цепенеет), разлукой посреди чужих голосов: "Лишившись враз подруг, одна средь греков сильных". Конец может предвидеть каждый.