Горы дышат огнем - Веселин Андреев

«Андро, я тебя заменю. Ты печатай!» Я хотел было возразить, но он ни в какую: «Сиди! Это дело потяжелей! Я, например, с ним не справлюсь!»

Колка, оказывается, еще и художник! Он оформлял обложку с пляшущим заглавием, рисовал рубрики и виньетки, а также карикатуры, которые всех смешили. Карикатурные портреты Гитлера получались у Колки весьма выразительно.

Два номера «Повстанца» я пронес через горы и дожди, а какой-то чиновник из министерства пропаганды умудрился потерять их. Или уничтожил? И зачем только я их отдал ему вместе с десятками других документов? Все пропало, уцелела лишь одна обложка «Повстанца»...

Мы издавали его в одном экземпляре и вначале читали все вместе вслух.

Помню, я читал «Зимние сказки». Седов заметил:

— Что это ты пишешь об одних пейзажах? С ними, что ли, ты поведешь нас в бой? Ты давай нам огненные стихи! — И в качестве примера привел одно стихотворение, где было мало чувств, но зато много лозунгов.

Я подумал тогда: «Легко крикнуть «На бой!». Значительно труднее взволновать сердца красотой родной земли так, чтобы в них самих родился этот лозунг». И действительно, слушая дальше стихи о чуде снега, Седов замолчал, как бы устыдившись своих чувств.

В «Повстанце» печатались многие люди. Писали на исторические, философские, военные темы, воспоминания о Пешо-Интенданте, рассказы, стихи, юморески.

Вот Караджа почти лег грудью на тетрадку. Над ним подшучивают, что и его «подхватил вихрь», а он, зная, какой эффект производят его шутки, по-русски отвечает: «Товарищи, тихо, я сочиняю!» Корявый почерк сапожника, необычайное напряжение, но дело все же подвигается. Он пишет рассказ «Знаменосец». (Он доверился мне и несколько раз спрашивал, как это делается... Не помню, когда я переписал рассказ, но он находится у меня в папке с надписью «Самые дорогие...».) Караджа писал о том, как сыновья народа, партизаны, окружены многочисленными врагами. Кончаются патроны, их теснят со всех сторон. Кажется, выхода нет. Есть! Поднимается Горан-Знаменосец, устремляется вперед, бросает гранату... Враг в панике. Партизаны прорывают кольцо, но... без Знаменосца...

Творческий порыв волновал не только Караджу. Это было типичным явлением: во всех отрядах люди писали стихи, рассказы, песни, агитки. Партизаны хотели овладеть еще одним видом оружия для борьбы с врагом. Конечно, они испытывали при этом и радость творчества. Тогда этот порыв диктовался не манией и не корыстолюбием...

В слепую, буйную метель в середине февраля мы с Антоном и Велко отправились в Лыжене. Надо было узнать, что происходит в селе, и раздобыть продукты. Мы радовались, отправляясь в путь. Одно лишь меня огорчало: надо было распрощаться со своей бородой.

В дом Антона мы пришли около полуночи. Радость и страх отразились на лицах бай Мино и тети Зои.

— Вернулся, сынок? — схватила мать Антона и повисла на его плече.

Он понимает тревогу матери и старается успокоить:

— Ничего, мама, не бойся!

Хотя матери всегда намного старше своих сыновей, наступает момент, когда они кажутся такими маленькими рядом с ними: сыновья становятся мужчинами и берутся за оружие. Тетя Зоя прижимается к сыну, суровый Антон гладит ее.

— Ладно, ладно, не надо слез...

— Ну хватит! — успокаивает жену бай Мино, и Антон подходит к отцу.

— Здравствуй, отец! — Стискивает его руку.

— Ну, как жизнь?

— На большой!

Антон старается быть веселым. Бай Мино — среднего роста, его широкое с крупными, строгими чертами лицо расплывается в улыбке.

Маленькая, с мягкими чертами лица, тетя Зоя, склонив голову на левое плечо, не сводит глаз с Антона. Ее губы все еще вздрагивают. Тогда она не носила черный платок, сегодня я не могу ее представить без него. Она сжимает подбородок руками, будто это помогает ей сдержать себя. Она боялась думать о гибели сына, но каждую встречу с ним переживала как последнюю. (Позже сама мне об этом рассказывала.)

— Ой, что это я? Даже не сказала вам «Добро пожаловать»! — обнимает она нас с Велко. И улыбается, а в глазах блестят слезы. — Идите перекусите что-нибудь!

Дом у них был старый, но добротный, двухэтажный. Антон повел нас наверх по наружной деревянной лестнице. В этом доме было что покушать, а уж тетя Зоя постаралась вовсю! Она сделала нам яичницу глазунью, обильно посыпала ее брынзой, залила маслом, в котором искрился перец.

— Для нас яичница глазунья, а ребята там... — качает головой Велко.

— Так мы ради них и пришли сюда, — спокойно говорит Антон. — Голодными мы их не оставим.

Глядя на нас, сидящих за столом, мать и радовалась, и огорчалась. «Они едят так не только потому, что это здоровые мужчины, но и от голода», — наверное, думала она. Мать и Антон понимали друг друга без слов. «Не тужи, мама! Ты же видишь: если надо, мы приходим!» — как бы подбадривал ее взглядом Антон.

Пришли брат Антона Никола и сестра Найда. Чапай был у тех, кто вязал партизанам носки, а увидев так поздно свет в окнах, он долго ходил вокруг, прежде чем войти... Собрались четверо ее детей, а мать смотрела только на Антона, будто он был у нее единственным. Для нее он был Стефчо. Она и до сих пор только и говорит о Стефчо...

Спать мы спустились в кухонный чулан. Недавно бай Мино, вспоминая эту ночь, сказал мне: «Как это не оставили вас спать в комнате? Удивляюсь, как мы могли отправить вас в чулан? Тогда Стефчо ночевал дома в последний раз...» Бай Мино забыл: они хотели оставить нас наверху, но мы на это не согласились, поскольку оставаться там было рискованно.

Днем Коце с Чапаем организовали сбор продуктов. Какой-то человек хотел поговорить с Антоном, но тот не согласился. Кому можно, а кому нет, это решал сам Антон. Ему очень хотелось увидеть своих племянников, детей Кольо, и бабушка вывела их играть во двор. Антон не отрывался от окошка. А я представлял себе детей своей сестры... Может, и Антон мечтал сейчас о детях? Он любил одну светловолосую девушку. В сорок первом я слышал, как робко говорил он о ней. Успел ли он сказать ей о своей любви?..

Вдруг двери неожиданно распахнулись, и какой-то мальчуган уставился во все глаза в сумрак чулана. Мы думали, Антон рассердится, что пустили ребенка, что не закрыли дверь на задвижку. А он обнял шестилетнего Мино и молча прижал к себе...

Пахло кожами, подвешенными к балкам; мукой, которой были заполнены кадушки; земляным полом. Антон почти всю ночь провел