Тайны Парижа - Пьер Понсон дю Террайль

Фульмен закрыла ему рот рукою.

— Молчите, лучше поговорим о деле. Вы сказали мне, что она в Париже.

— Да. Вчера утром я шел по бульвару и на углу улицы Дюпо мимо меня быстро промчалась карета, запряженная парой. Она сидела в карете. Мое волнение было так велико, что в продолжение нескольких минут я стоял, точно окаменелый, провожая взглядом увозившую ее карету. Я видел, как карета повернула за угол улицы Рояль, и только я собирался броситься вдогонку, как она исчезла.

— Ну, что ж? — сказала Фульмен. — Мы найдем ее. Спокойствие, с которым она произнесла эти слова, произвело сильное впечатление на Армана. Он верил ей.

— Мы ее отыщем, — продолжала Фульмен, — и даже ранее, чем через неделю, быть может, завтра… или даже сегодня вечером.

— О, завтра… сегодня вечером! — восклицал Арман. — Но какой же силой вы обладаете?

— Дорогой мой, — печально сказала Фульмен, — есть люди, готовые умереть, если бы я пожелала этого; так неужели же я не смогу вывернуть, как перчатку, весь Париж? — и Фульмен протянула руку к сонетке.

Хорошенькая горничная, каких можно встретить только у женщин полусвета или в театрах, выставила свое лукавое личико из-за двери спальной и вошла зажечь свечи на камине.

— Прикажи подавать обед, — сказала ей Фульмен. Затем, обернувшись к Арману, танцовщица прибавила, улыбаясь:

— Вы обедаете со мной… потом я увезу вас в итальянскую оперу.

И так как он движением руки выразил отказ, то она сказала:

— Если вы откажете мне и будете злючкой, то вам не найдут вашей незнакомки.

— Я повинуюсь вам, — покорно прошептал молодой человек.

XXIV

На другой день мы застаем нашего молодого друга Армана в маленьком отеле Шальо, куда ревнивая любовь полковника Леона поселила своего сына, отдав его под неусыпное попечение старого Иова.

Ничто не изменилось в хорошеньком домике, напоминавшем собою кокетливое гнездышко птички, затерявшееся среди зелени.

Старый Иов был по-прежнему верным слугой и особенно заботился о верховой лошади и двух ирландских рысаках, которых его молодой барин попеременно закладывал в свою коляску.

В этот день мы застаем Армана, развалившегося на диване в красивой курильной, обитой восточными тканями, четыре окна которой выходили в сад и во двор. Было уже поздно, и последние лучи заходящего солнца светили в окна; стенные часы показывали половину шестого. Арман был один и курил, полузакрыв глаза, — привычка изнеженного человека, который живет только в мечтах. Раздавшийся звонок вывел его из задумчивости. Он слышал, как отворили ворота, и, приподнявшись, чтобы взглянуть на двор, увидел въехавший в него маленький голубой кабриолет, запряженный в одну лошадь, из которого вышли молодая женщина и молодой человек. Приехавшие были журналист Мориц Стефан и пикантная Нини Помпадур, без сомнения, связанные после знаменитого ужина таинственными узами любви.

Мориц, подавший руку своей спутнице, легко поднялся по ступенькам подъезда, прошел мимо старого Иова, педантичного слуги, рабски следовавшего обычаю, прежде чем ввести к своему господину посетителей, предварительно справляться, принимает он или нет.

— Я друг дома, — сказал Мориц, отстраняя слугу, — для меня Арман всегда дома.

— И для меня также, — прибавила Нини Помпадур. Молодые люди бегом поднялись на первый этаж и застали Армана на пороге курильной.

— Здравствуйте, — приветствовал он их, — как ваше здоровье?

— Об этом нужно спросить тебя, — ответил Мориц, — впрочем, по-моему, вид у тебя прекрасный; не то что третьего дня, когда ты рассказывал свои приключения с Дамой в черной перчатке.

При этом имени Арман нахмурился.

— Черт побери! — продолжал Мориц. — Какой прекрасный врач Фульмен!

— Почему это? — спросил Арман.

— Я говорю, — повторил журналист, — что, следуя закону, принятому в любви, клин клином вышибать, Фульмен тебя быстро и чудесно исцелила.

— Фульмен? — спросил удивленный Арман.

— Уж не хотите ли вы сделать из этого тайну? — сказала, улыбаясь, Нини Помпадур?

— Нам все известно, — проговорил Мориц.

— Все известно? — переспросил Арман.

— Решительно все, дорогой мой.

— В таком случае сообщите кое-что и мне, потому что я ровно ничего не знаю.

— О-го! — вскричал Мориц. — Уж не принимаешь ли ты нас за ребят?

— Но клянусь вам…

— Ну, что ж! Мы напомним тебе вкратце твое поведение за последние два дня. Во-первых, вчера утром мы оставили тебя у Фульмен… ты провел там день, обедал и ужинал…

— Что же это доказывает?

— Ровно ничего. Вечером вас видели вместе на спектакле…

— Она предложила мне место в своей ложе.

— Наш друг Мориц Стефан очень любопытен; он все хочет знать, но ничего не узнает, — сказал вдруг голос на пороге курильной.

Мориц, Нини Помпадур и Арман обернулись. Вошедшая женщина была Фульмен.

— Черт возьми! — воскликнул Мориц. — Вот явилось и подтверждение моих предположений.

— Ты ошибаешься, Мориц.

— Вот как?

— Так как, — продолжала танцовщица, — я решила во что бы то ни стало скомпрометировать нашего друга и явилась теперь исключительно для того, чтобы переговорить с ним о важном деле…

— Гм? — заметил Мориц.

— Так как, — продолжала Фульмен тоном судьи, произносящего приговор, — вы обвинили нас, Армана и меня, в тайных сношениях, то мы, по крайней мере, имеем право воспользоваться этим, и я, Фульмен, как заменяющая хозяйку дома, прошу вас оставить нас.

— О-го! — пробормотала Нини Помпадур. — Какой тон! Но Фульмен выразительно взглянула на Морица, и тот немедленно поднялся с места.

— Пойдем, Нини, — сказал он, — не будем нарушать их медовый месяц.

Он пожал руку изумленному Арману и, увлекши за собою свою черноволосую спутницу, напевая, спустился с лестницы.

Тогда Арман, пораженный приходом Фульмен, воскликнул:

— Как вы… вы здесь!..

Фульмен ответила не сразу; она сначала сбросила накидку на диван, сняла шляпу, стащила перчатки и с улыбкой взглянула на молодого человека.

— Неужели, — спросила она, — есть что-нибудь удивительного в моем посещении?

— Но оно является для меня неожиданностью.

— Во-первых, дорогой мой, весь Париж после того, как нас видели вместе у итальянцев, думает, что я ваша возлюбленная! Париж ошибается теперь, хотя иногда он бывает прав.

— Вы думаете? — спросил Арман, грустно улыбнувшись. Фульмен пристально посмотрела сначала на него, а потом взглянула в зеркало на себя.

— Фат! — сказала она.