Настоящая фантастика – 2016 (сборник) - Дмитрий Градинар

Митяю расхотелось идти на море. Совсем рядом был крутобокий, заросший зеленью холм, из одного бока которого проступала старинная башня. Иногда после дождей из холма вымывало монеты с непонятными надписями, проржавевшие наконечники стрел, пестрые черепки. Счастливчик Никос однажды нашел тусклый золотой перстень, на котором красовался лев с крыльями, и продал добычу антиквару в городе. Но Митяю это место нравилось из-за другого – с вершины холма просматривался весь город. Как неторопливые корабли ползут по морю и причаливают к длинной спине порта, как бредут с Карантина старые клячи, покорно тащат телеги, как рассыпается по холмам пестрое стадо овец. Как большие облака наползают на город, бросают тень на беленые домики и ползут дальше к желтым выступам крепостной стены. Взрослые редко взбирались на холм, обходили его по тропкам, поэтому на вершине можно было невозбранно сидеть хоть до ночи.

Легко преодолев склон, Митяй растянулся на упругой сухой траве, глядя в небо. Скрипку он положил рядом с собой и время от времени дотрагивался до грифа пальцами. Словно кто-то живой рядом – кошка, щенок, младший брат… Светлоголовый крепыш Федька давно умер от инфлюэнцы. Отец с мамкой об этом не знали – когда большевики взяли город, он служил на «Марии», она стирала белье офицерам. Истошно дымя, пароход отплыл в Константинополь и не вернулся. Дядька Макар распродал мамкины шали, отцовы сети и другой скарб и до времени кормил сирот. А потом Федька умер, дядька сговорил дом татарам, дал племяннику две рублевые бумажки и напутствовал подзатыльником. С тех пор Митяй и мыкался, как бог пошлет. В сыром подвале, рядом с завшивленными злыми приятелями, было тепло. Осенними вечерами мальчишки разводили огонь, пекли в углях краденую картошку и рассказывали, отчаянно привирая, байки из прошлой жизни.

Митяй сел, потянулся, чтобы размять затекшую спину, взял в руки инструмент. Он не умеет играть, точнее, не умел до сегодняшнего дня. Жалкий писк прежней скрипки не входил ни в какое сравнение с мощной прибойной волной подарка. Но этого было мало, ничтожно мало. Раньше он был уверен – не выйдет, как ни старайся, музыка не зазвучит, только милостыню просить получится. А теперь… Пальцы сами легли на гриф, ухватили смычок. И мелодия полилась – не так гладко, как у «Астории», но полилась, а не похромала базарным нищим. Инструмент не прощал неточных, резких или слабых движений, зато откликался послушно. Под аккомпанемент птичьего хора и стрекотанья кузнечиков Митяй на слух подбирал старый вальс, который раньше играли на набережной:

Тихо вокруг,Ветер туман унес,На сопках маньчжурских воины спятИ русских не слышат слез.

Последний припев мальчик повторил трижды – для него вдруг открылось, что один и тот же мотив можно играть по-разному. Каждый фальшивый звук резал уши, каждый удачный проход мелодии радовал, как хороший прыжок с волнореза. Но ведь раньше он, Митяй, никогда так не чувствовал музыку. И в семье у них никто не играл.

– Митя-а-ай! Это ты там? Я тебе башли твои принес!

Голосистый Алабаш топтался внизу под горкой, держа под мышкой скрипичный футляр. Дружище!

– Лезь сюда, – крикнул Митяй и, осторожно опустив скрипку, сам стал карабкаться вниз, чтобы помочь приятелю.

– На базаре дела не шли, бабы ведьмы, дядьки, чуть что, драться. Говорят, совецкие пошли всех шерстить. Я поглазел-поглазел и побёг купаться, хотел тебя позвать – а тут вижу, люди шумят, Бача верещит, тебя на чем свет кроет. Мильтон свистит-заливается – хипеш полный. И Данька-Жук отирается. Я к нему. Он звонит – дружок твой Митяйка перо под ребра Баче пустил, из-за башлей. А я ж тебя знаю – не было у тебя пера. Хапнул футляр, свою скрипочку подобрал – и на гору! Знаю, где тебя искать!

Довольный Алабаш погрозил другу пальцем и расплылся в улыбке.

– Спасибо, выручил! Я боялся – без футляра скрипка пропадет, под дождем промокнет.

– Так я ее и припас, старушку!

– Нет, другая.

– Какая?

– Гляди!

Митяй протянул дружку свою новую скрипку. Почему-то ему стало неприятно от мысли, что чужой человек прикасается к драгоценному инструменту.

Присев наземь, Алабаш положил скрипку на колени, ощупал, щипнул струны:

– Ойфовая, барская вещь! Откуда?

– Дай приберу, – настороженно пробурчал Митяй, вынул старую скрипку, выгреб из футляра горсть мелочи, убрал инструмент на место и лишь потом начал рассказ – о странном фраере, чудной музыке и жадности дурака Бачи. Тяжелые выпуклые глаза незнакомца, его пронзительный голос и удивительные слова врезались в память.

– Ты музыкант!.. Алабаш, он меня словно околдовал, понимаешь?

– Нет, – покачал головой посерьезневший цыганенок. – Хуже дело. Крест на твоем фраере был?

Митяй поскреб в затылке – под костюмом особо не разглядишь.

– Не знаю.

– Не было на нем креста, – уверенно заключил Алабаш. – Мы, цыгане, все знаем.

– Да кто он?

– Шайтан, Аллахом клянусь, черт по-вашему! Он и скрипку придумал – не слыхал разве?

– Нет.

– Так слушай. Жил на свете цыган, из русска рома. Хороший цыган, богатый – и кибитка у него новая, и табун большой, и молот крепкий. Жена умерла, осталась дочка-красавица. Ножка легкая, в глазах огонь, брови вразлет. И певунья, и танцовщица знатная, и старика отца уважала. Никому ее старый ром отдавать не хотел.

Явился в табор польский пан. Песни послушать, как девки пляшут, поглядеть, с парнями на кулачках помериться, со стариками трубочку выкурить – добрый был пан. Раз заглянул, второй заглянул, на третий говорит рому – глянулась мне твоя дочь, отдай. Отец и слушать не стал. Рассказал барону, в ту же ночь поднялся табор и ушел куда глаза глядят. Только стала цыгана дочка-то чахнуть, все ей не в радость. Отец к ней – что за беда? Девка молвит – люб польский пан, пуще жизни люб.

Взял старый ром кибитку, взял дочь и назад поехал. На полдороге пана встретили. Тот поклялся крестом, что обвенчается, а до свадьбы позвал погостить у него в поместье. Старый ром пожал плечами – пусть. День они живут в усадьбе, другой, третий. Пан невесту свою разодел в шелк да бархат, глаз с нее не сводит, тешит, как может. И однажды в недобрый день затеял покатать цыганку в коляске. Запряг резвых коней, усадил красавицу, щелкнул кнутом – и понеслись вороные.

Вдруг откуда ни возьмись заяц через дорогу порскнул. Лошади на дыбы. Коляска набок. Девка вылетела да и виском приложилась о камень. Насмерть. Поглядел пан на невесту, ничего не сказал, пошел в дом и тотчас застрелился.

Старый ром никого к телу не подпускает, плачет. Душу, говорит, продал бы, лишь бы с дочкой еще раз поговорить. И вдруг откуда ни возьмись гадже – как ты рассказывал, глаз тяжелый, звонит чудное. Хочешь продать душу – айда. Вот тебе нож булатный, режь им руку, а потом у мертвой косы тяжелые отсеки – и услышишь свою дочь. Обезумел старый ром, сделал все, что ему чужак говорил. Дымом тут потянуло, серой запахло – и исчез гадже.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});