Богатство - Майкл Корда

– Это мудрое решение, – сказала она тихо, почти шепотом. – Возможно, Сесилия никогда не простила бы вас. Не стоит ждать чудесного примирения. В этом, кстати, нет большого вреда. Ее неприязнь к вам может даже подтолкнуть ее начать жить реальной жизнью для себя – кто может угадать? – Она помолчала, потом положила руку поверх рукм Алексы. Ее кости были так хрупки и изящны, словно сделаны из стекла. – Настоящая тяжесть – не управление Трестом. Настоящая тяжесть – это знание, что другие недостаточно сильны, чтобы знать, и жизнь с этим знанием, храня в себе то, что они н е должны знать. Артур обладал такой силой, хотя, Боже мой, чего это ему стоило! Он сохранил тайну Роберта, даже от меня. И я за свою жизнь хранила много тайн. Кто знает? Возможно, лучшее, что вы можете сделать для Сесилии, это позволить ей сохранить иллюзии насчет Роберта. Если ей нужно любить его и ненавидеть вас, вам просто придется это принять.

– Это печально.

– Как почти все в жизни. Я говорила с Робертом. Не думаю, что вам стоит его опасаться. Больше не стоит. И это тоже печально. Я люблю Роберта, и не скрою от вас, что надеялась увидеть, как он займет место отца. Но он не смог. Дело, конечно, не только в завещании. Это просто бумага, подножный корм для юристов.

– Что он будет делать?

– Пока вернется в Венесуэлу, где он служит. Потом, вероятно, последует другое назначение. Я не верю, что он будет добиваться номинации от своей партии на губернаторский пост. Может быть, в следующий раз, когда все устоится. Думаю, немного путешествий и работы пойдут ему на пользу. А вам лучше перебраться в город. Я велела де Витту и мистеру Букеру начать собирать для вас необходимую информацию. Вам многому придется научиться.

– Я уже многому научилась.

Миссис Баннермэн отвела руку. Она сидела спокойно, сдвинув лодыжки, сложив ладони на коленях, с отстраненным выражением лица, словно достигла некоего примирения с собой, или, возможно, с прошлым.

– Но столь многому, как вы должны, – грустно сказала она. – Далеко нет.

Глава 11

Тяжелый ливень прекратился, как только они вышли из церкви, превратившись в мелкий дождь, заставив большинство скорбящих скрыться под зонтами. Эммет де Витт казался на общем фоне единственным пятном света, в своем ярком священническом облачении. На миг он остановился. Его очки запотели от пыла пасторской проповеди и духоты в церкви.

– Роберту следовало бы быть здесь, – сказал он.

Рядом с ним, поправляя вуаль, стояла Алекса. Они вдвоем немного промедлили на вершине лестницы.

– Он путешествует, – сказала она.

– Ну, все-таки… похороны Элинор…

– Он нездоров. В данный момент он в больнице, в Марракеше, насколько я помню. Он прислал телеграмму.

– Это из-за пьянства? Судя по всему, он просто старается себя погубить, после того, как его отправили в отставку. Какой позор, что он ее принял.

– У него не было выбора, Эммет, после того, как его поймали на связи с сеньорой Гусман. Не часто американские послы попадают на первые полосы газет из-за сексуального скандала. Президент был в ярости на Роберта.

– Бедный Роберт, – сказал Эммет без тени симпатии. – Бессмысленная жизнь. Поло, пьянство, женщины… – его проблема в том, что никто из Баннермэнов не годится в плейбои, даже он.

– Возможно, это только о д н а из проблем Роберта, – сказала она. Нам лучше оставить это.

Эммет распознал властные ноты в ее голосе. Он взял ее под руку, и они стали спускаться по ступенькам. Вслед за ними из церкви вышли Сесилия и Патнэм Баннермэн. Патнэм держался неловко, как всегда на семейных съездах, Сесилия сверлили ненавидящим взглядом затылок Алексы, не беспокоясь, что это заметят. Они проследовали по лестнице и прошли между двумя рядами гостей, чьи зонты колыхались, как деревья на ветру, пока Эммет вел процессию на Баннермэновский Пирог с такой скоростью, что старшие члены семьи сбивались с дыхания, как на гонках.

Алекса легко шагала рядом с ним, вуаль струилась за ней. Она одобряла эту скорость. Элинор, знала она, не понравилось бы, что ее заставляют ждать.

Саймон и Стерн стояли рядом, прячась под зонтом Саймона от Гуччи в красную и зеленую полосы.

– Хотелось бы, чтоб зонт был черным, – сказал Стерн. – Здесь он выглядит неуместно.

– Он и неуместен. Так же, как и вы. Так же, как и я. Давайте, взглянем фактам в лицо – мы оба здесь неуместны.

Стерн, похоже, не желал признать, что он может быть где-либо неуместен. Он сменил тему.

– Как продвигаются дела в музее? Вы уже привыкаете быть директором музея?

– Постепенно. Респектабельность дается мне отнюдь не легко. Генри Гельдцалер написал обо мне разгромную статью в журнале "Нью-Йорк". Полагаю, это значит, что меня признали. Когда на тебя так нападают, в Нью-Йорке это верный признак, что тебя воспринимают серьезно. Я хотел подавать в суд, но Букер меня отговорил, и вполне справедливо.

– А Букер взлетел высоко.

– Да. Что ж, вероятно, ответственность обязывает. После отставки де Витта все бремя легло на него. Он чертовски увлечен музеем. Вы знаете, что он вошел в совет директоров, как главный юридический советник?

– И в совет директоров Фонда. И кто угадает, как далеко он еще продвинется?

– Это знает только один человек, – сказал Саймон. Дробь дождя не могла заглушить благоговения в его голосе.

– А-минь, – торжественно произнес Стерн. – Аминь.

* * *

Голос Эммете де Витта разносился далеко, словно дождь усиливал его пронзительность, так что он гремел над Пирогом и соседней рощей. Он использовал любую возможность возвысить тон на полную мощность, ибо здесь никогда не бывало столько скорбящих, после смерти Кира, похороны которого видели здесь считанные единицы.

– Земля к земле, и прах к праху, – хрипло выкрикнул он, завершая службу. На миг он замер в молитве, выглядя даже выше обычного, потому что стоял на холмике земли. Перед ним простиралось море мокрых зонтов. Он наклонился, зачерпнул немного глины в и бросил в открытую могилу.

Потом он протянул серебряную лопатку Алексе – ту самую лопатку, что использовалась на похоронах Артура. Она приподняла вуаль и осторожно бросила пригоршню земли в могилу. С одобрением Эммет заметил, что она плачет. Он знал, как Алекса любила Элинор, – как немногие из присутствующих, ибо Элинор Баннермэн жила так долго, что ее смерть стала определенной разрядкой, и мало кто вспоминал ее с иными чувствами, кроме страха и любопытства. Многие люди за пределами семьи считали, что она давно уже умерла.

Теперь, когда Элинор уже больше нет, ничто уже не будет прежним, думал он, но, после того, как он увидел, как Александра Баннермэн идет от могилы свекрови, одетая с ног до головы в черное, с густой вуалью, прикрывающей лицо, он уже не был так в этом уверен.

Море зонтов расступалось перед ней, открывая ей проход, как Красное море расступалось пере Моисеем. Зонты вздымались и опадали с каждой стороны, пока кузины и кузены, дальние родственники и свойственники проталкивались вперед, чтобы приложиться к ее руке, представиться, произнести слова почтения или соболезнования.

Дэвид Рот, опустив глаза, словно вся церемония была ему чужда, шел следом. Его сотрудничество с музеем – и Александрой Баннермэн – принесло ему не только деньги, но и респектабельность, которой не сумел добиться его отец. Его постройка удостоилась похвал критиков, архитекторов, даже мэра, и, вдохновленный этим, он вышел из тени на свет прожекторов, появляясь в ток-шоу, колонках сплетен, на приемах, зачастую вместе с Александрой Баннермэн, которую он всегда представлял прессе, как своего компаньона. Его автобиография " Перспективы: История строителя", не только попала в список бестселлеров "Нью-Йорк Таймс", но поговаривали, что на ее основе будет снят сериал. Ходили даже слухи, что Рот будет играть себя самого, и он их не опровергал.

Мартин Букер, с непокрытой головой, по традициям Баннермэнов, шел теперь рядом с ней, нашептывая имена, которых она не знала, предупреждая о проблемах и осложнениях, с которыми она может столкнуться. Время от времени она касалась его затянутой в черную перчатку рукой. Некоторые люди считали, что у Александры Баннермэн роман с Ротом, другие, что с Букером, но она вела себя с такой безупречной осмотрительностью, что никто не знал правды, кроме самой Александры.

В одном Эммет был уверен: они оба влюблены в нее, но лично он бы сделал ставку на Букера.

Алекса не оглянулась, покидая Пирог. Она приветствовала каждого, кого полагалось приветствовать, пожимала каждую руку, помнила все имена – даже самых дальних родичей.

Самые важные члены семьи должны остаться на обед. Она выбрала меню, тщательно продумала места за столом. Все было на своих местах, до последней детали. Даже бриллианты Баннермэнов вернулись и благополучно лежали в своем сейфе, благодаря слишком щедрым отступным, предложенными Ванессе Баннермэн, вкупе с осторожно составленной угрозой, переданной Алексой лично, что ее арестуют за кражу, как только она ступит на землю Соединенных Штатов.