Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич

Сегодня у меня Шведов с докладом и m-lle Шнейдер, и это будет бесконечно, так как нужно о многом переговорить, — насчет художественной школы и преобразования моих патриотических училищ, а также о Куст. Комитете, о котором, мне кажется, Кривош.[698] совершенно забыл. Потом командир Эриванцев просил принять его; он был здесь в отпуску и возвращается в полк.

Как ты будешь опять скучать в ставке без милого Бэби! Снова начинается твоя одинокая жизнь, бедняжка, бесценный ангел мой!

Вчера дети повеселились у Ани, солдаты тоже. Полагаю, что Татьяна описала тебе все. Анины именины 3-го числа, сообщаю на случай, если ты захочешь послать ей телеграмму.

Т. прощается с Родионовым по телефону, и я сделаю то же.

Как ужасно трудно сражаться на Кавказе при таком страшном холоде! Алек говорит, что солдаты меньше обмораживают ноги, — только один на сто, а из офицеров — 8 на 100, от слишком легкой одежды: отправляясь на юг, они, конечно, думали, что там будет теплее.

Теперь, милый, пора кончать письмо. Да благословит и сохранит тебя Бог, мой драгоценный, от всякого зла! Осыпаю тебя нежными поцелуями и прижимаю к груди.

Навсегда твоя любящая старая

Женушка.

“Все” ли прошло у тебя, и нужны ли тебе еще вещи, которые я тебе дала? Очень хотелось бы, чтоб ты мог делать больше моциона: это было бы тебе всего полезнее.

Скажи Мальчику, что дама сердца посылает ему свой любовный привет и нежные поцелуи и часто вспоминает о нем в одинокие бессонные ночи.

Ломан опять сильно пьет и совсем обезумел. А. прямо боится его. Необходимо отослать его в Финляндию, в санаторий, месяца на два абсолютного покоя; иначе, уверяю тебя, он застрелит себя или других. Доктора тоже находят, что ему необходимы перемена обстановки и отдых, — у него уже был нервный удар.

Эти зеленые чернила отвратительно пахнут. Надеюсь, что духи отобьют их запах.

Ц. ставка. 1 февраля 1916 г.

Мое родное, любимое Солнышко!

Наконец, у меня нашелся свободный вечер, чтобы спокойно побеседовать с тобой — я сильно по тебе тоскую. Прежде всего спешу поблагодарить тебя за три твоих дорогих письма. Они, конечно, пришли очень неаккуратно, потому что поезд ездил взад и вперед по пути. так как это было около Двинска, где летают дурные птицы. За последние 3 дня выпало очень много снегу, что для них безнадежно!

Первый смотр войскам был недалеко от маленькой станции Вышки. К моей большой радости, там стояла рота Кабардинского полка, но в ней оказался только один знакомый офицер и несколько солдат, которые были в Ливадии! Среди множества кавалерийских полков было два полка мама и Ксении (я не мог найти Гординского), но твоих Александровцев и моих Павлогрдцев не было, такая жалость, они только что были отправлены в траншеи, чтобы сменить пехоту. Боже мой, на что похож твой бедный Плеве![699] Зеленый, как труп, более чем когда-либо слепой и скрюченный, и едва передвигает ноги. Сидя верхом, он так сильно откинулся назад, что я подумал, не дурно ли ему. Он уверяет, что очень часто ездит верхом, но я в этом сомневаюсь.

Войска были в прекрасном виде, лошади тоже. После завтрака я имел разговор с Плеве. Он рассуждает вполне здраво и нормально, голова его свежа и мысли ясны, — и когда он сидит, то все ничего, но когда встает, то представляет грустное зрелище.

Я строго с ним поговорил относительно Бонч-Бруевича, что он должен от него отделаться и т.д. Затем я сделал хорошую прогулку по шоссе. В 6 ч. мы проехали Двинск — в городе на улицах обычное освещение. Я видел только один прожектор, освещавший темный небосклон!

Ночь мы провели где-то около Полоцка и утром 30-го января вернулись назад вДриссу. Там меня встретили Эверт и ген. Литвинов[700] из 1-й армии. 3 кавалерийских дивизии — 8-я, 14-я и Сибирская казачья. Татьянины уланы выглядели молодцами, остальные войска тоже. Так аккуратно, чисто и хорошо одеты и вооружены, как я редко видал даже в мирное время! Поистине превосходно! У них всех такой хороший вид в их серых папахах, но в то же время они так похожи один на другого, что трудно различить, какого они полка.

Вчера, 31-го янв., был последний смотр, на котором присутствовали 6 и 13 кавалерийские дивизии — они такие же отличные молодцы, как и в прежние времена. Погода совсем не холодная: 3-4 градуса мороза, и опять идет снег. Старик, конечно, опять ехал верхом и очень гордится этим — он со всеми об этом говорит — что приводит Нилова в бешенство!

После завтрака поезд покинул станцию Борковичи в 3 часа, проехали Витебск и Оршу и прибыли сюда в 11 час. вечера. Воздух был чудесный, так что Воейков, Граббе, Кедров и я сделали освежившую нас прогулку перед сном. Сегодня в 10 час. утра я перешел в свои апартаменты и сидел 2 1/2 часа с Алексеевым.

В Могилеве я нашел Сергея, уже устроившегося здесь, но никого из иностранцев, кроме Вильямса, так как они все поехали на некоторое время в Одессу. Днем я гулял в саду, так как на катанье не было достаточно времени. Мне пришлось засесть за свои бумаги, и я окончил их лишь к обеду.

Теперь уже поздно, я сильно устал, так что должен пожелать тебе спокойной ночи, моя душка-женушка, моя единственная и мое все! Почему ты не можешь спать, бедняжка?

2-го февраля. Только что кончил завтрак со всеми иностранцами, они приехали вчера вечером.

Сегодня утром был в церкви, а затем имел долгий разговор с Алексеевым относительно отставки Плеве и Бонч-Бруевича. Оказывается, последнего ненавидят в Армии все, начиная от самых высших генералов!

Завтра мне придется найти ему (Плеве) преемника.

Твое дорогое письмо и телеграмма получены — нежно благодарю. Как досадно, что у тебя боли в лице и даже опухоль, — дорогая, мне так жалко тебя! Вода в Могилеве опять скверно подействовала на мой желудок, в остальном чувствую себя хорошо. — Благодарю также за милый цветок.

Теперь, любимая, я должен кончить.

Храни тебя и детей Господь! Крепко обнимаю и нежно целую.

Навеки твой старый муженек

Ники.

Царское Село. 2 февраля 1916 г.

Милый ангел!

Извини за короткое письмо, но я одурела: всю ночь не спала от боли в щеке, которая распухла и вид имеет отвратительный. Вл. Ник.[701] думает, что это от зуба, и вызвал по телефону нашего дантиста. Всю ночь я держала компресс, меняла его, сидела в будуаре и курила, ходила взад и вперед. Хорошо, что тебя не было здесь, а то я беспокоила бы тебя. Боль не так сильна, как те сводящие с ума боли, какие у меня бывали, но мучит вполне достаточно и без перерыва, от 11 до часу я устроила полный мрак, но без всякого результата, и голова начинает болеть, а сердце еще расширилось. Опять принялась за свои лекарства.

4 градуса мороза, маленький снежок. Гординский из Ксениина полка сказал, что ты делал смотр полку, благодарил их и что они были ужасно счастливы. В нынешних газетах есть описание твоих смотров, но я не в силах прочитать, поэтому

спрячу этот номер.

Вчера доклад Шведова занял у меня 3/4 часа, a m-lle Шнейдер 1 1/2 часа, пока я не изнемогла совершенно.

Думаю о тебе, любимый, и тоскую, и осыпаю тебя самыми нежными поцелуями. Благослови и сохрани тебя Господь!

Навеки твоя старая

Женушка.

Дети целуют тебя; они побывали в церкви и в лазарете. Полежу в постели до чаю, а потом посмотрю, как буду себя чувствовать.

Любимый мой, думаю беспрестанно о тебе.