Сочинения в двух томах. Том первый - Петр Северов

Шеф шюцполиции Шаллерт не терял, однако, надежды сломить глухое сопротивление рабочих и возвратить их на завод. Он усердно собирал сведения о Макаре и с помощью дюжины самых опытных шпиков выслеживал его во всех закоулках города, в рыбацких поселках и в порту.

Факты, собранные Шаллертом, подтверждали огромный авторитет Макара Мазая в народе, значительность каждого слова этого рабочего вожака.

Идея Шаллерта была несложна: он схватит Макара и сначала припугнет расстрелом, потом смягчится, задобрит, купит, убедит, — именем этого авторитетного человека, его словом, его примером будет обеспечено возвращение мастеров на завод.

Между тем все поиски Мазая не приводили к успеху. Как могло случиться, что в городе, где Макара знали тысячи людей, никто не мог сообщить его местопребывания? Он жил на Гнилозубовке, в поселке Сартана, в селе Калиновка и на Слободке, но сыщики, уже имевшие десятки его адресов, нигде не могли застигнуть Мазая, стены города словно бы расступались перед ним. Как-то Шаллерт сам увидел его на Главной, выскочил из машины и бросился в переулок, но Мазай исчез. Шаллерт не допускал мысли, чтобы мог ошибиться: недаром он так тщательно изучил добрую дюжину фотографий Макара.

В те дни на розыски Мазая была спущена свора самых вышколенных шпиков. Они прочесывали и город, и район, и в селе Калиновка им удалось взять след.

Макар был схвачен утром, когда приготовился завтракать, а маленький Виталька, сын, складывал кубики у его ног. Дюжина гестаповцев окружила домик, и трое, с автоматами наизготовку, боязливо прошмыгнули в комнату. Они передвигались с такой напряженной осторожностью, будто опасались, что под ними взорвется пол.

Маленький Виталька запомнил, как отец, уходя, пригладил его кудри.

…В глухой одиночной камере надолго теряется след Макара. Только люди, чудом вырвавшиеся из этого ада, и надписи на стенах — трагические послания мучеников и героев — как бы приоткрывают перед нами двери той страшной тюрьмы. Эти надписи, выцарапанные ногтями на сером бетоне, много раз перечитывал и Макар Мазай.

Тени мучеников населяют тюрьму. Кажется, еще звучат в каменных глубинах отзвуки биения сердец. Макар прислушивается долгие минуты. Вот кто-то идет… Лязгает ключ в замке. На пороге, в сопровождении телохранителей, появляется сам Шаллерт. Телохранители первые входят в камеру. Они вносят стол и стулья, раскладывают на свежей скатерти папиросы, бутерброды, конфеты, наливают в бокалы вино.

Макар сидит в углу, прижавшись к холодной и скользкой стене. Похоже, что Шаллерт его не замечает. В камере вспыхивает яркий свет. Шеф шюцполиции присаживается к столу. Он кивает охранникам, и те насильно поднимают Макара, усаживают за стол. Шаллерт сам разливает вино.

— Прошу…

Макар внимательно смотрит на палача. Это — продолжение прерванного допроса. Сначала его били. Теперь его хотят купить. Он отодвигает бокал. Чего хочет от него этот кровавый пес, чье имя наводит на узников жуть?

Шаллерт неплохо говорит по-русски. Видно, прошел специальный курс обучения. Он держится даже запросто и неторопливо подбирает слова:

— Мы ценим вас как специалиста. Германия — страна технического прогресса, но, не скрою, наши инженеры, опытные, передовые металлурги, были изумлены вашими достижениями, Мазай… Вы нам нужны. Вернее, нам нужны ваше имя и опыт… И нужна сталь. Мы умеем хорошо платить за услуги.

— Чего вы хотите? — спрашивает Макар.

— Мы намерены снова пустить завод. Вы позовете мастеров. Вы знаете каждого из них. Мы также не плохо знаем вас как талантливого и авторитетного организатора. Ваше слово будет для них и оправданием, и законом. Повторяю — мы хорошо оплачиваем услуги. Вы будете богатым человеком, очень богатым, и сможете избрать в дальнейшем для жительства любую страну.

— Вам нужна сталь, — говорит Макар, — чтобы…

Шаллерт прерывает его на полуслове:

— Да, нам нужна сталь, без которой невозможен технический прогресс…

— А ведь, знаете, странно слышать, когда грязный палач толкует о прогрессе. Вам нужна сталь, чтобы убивать моих братьев и сестер.

Одутловатая маска Шаллерта каменеет.

В соседних и в дальних камерах слышен яростный крик тюремщиков. Не дыша, узники приникли к дверям камер. По коридору уходит на смертную пытку Макар.

…На стене камеры, в бывшей тюрьме гестапо, в день освобождения Мариуполя я прочитал надпись. Сквозь плесень и накипь извести знакомое, близкое имя отчетливо прояснилось перед глазами. Невысоко, на уровне груди, оно было высечено косыми, глубокими шрамами на камне. Как будто последним движением руки, уже срываясь в бездну, узник успел оставить нам этот трагический знак.

Косые линии слагались в буквы, а из букв составлялись два слова. И со стены камеры, будто с экрана, на меня вдруг взглянули знакомые серые, улыбчивые глаза. Макар Мазай.

Я помнил его таким — веселым, плечистым и крепким, с прямым и открытым взглядом улыбчивых глаз, с непокорным чубом, небрежно отброшенным со лба, с широким, стремительным жестом сжатой в кулак руки.

Таким, выступающим с трибуны VIII Всесоюзного съезда Советов, запечатлел его художник Модоров. Он стоял улыбающийся, взволнованный, и, казалось, не свет рефлекторов, а яростное пламя мартена озаряло его лицо.

* * *

И вот пронеслись десятилетия. Беспокойная, трудная, любимая профессия снова привела меня в знакомый город на Приазовье. Он словно бы тот же, но совсем другой, и только блеклая даль моря кажется неизменной.

Этот другой город с прежним нельзя и сравнить — так велик он, внушителен, современен, так любовно украшен зеленью и цветниками.

И неузнаваемы его заводы: они действительно необозримы и грандиозны. И заново врезан причалами в берег крупнейший, международного значения порт. Индустриальную твердыню Юга, солнечный и просторный город Жданов, снова озаряют волшебные зори плавок, — это рождается металл. Здесь же он превращается в рельсы, трубы, фермы мостов, железнодорожные цистерны, арматуру, балки, станки — в промышленную продукцию бесчисленных наименований. И, значит, велико искусство его мастеров, если из года в год он все мощнее, этот непрерывный и чудесный поток их дорогих даров.

Я приближаюсь к знакомым воротам завода и долго стою у кирпичной стены.

Это здесь Макар когда-то делился со мною своими планами и, помнится, заметил, что в следующий раз мы сможем встретиться в Москве: он начинал учебу в Промакадемии. Мог ли я ожидать, что следующая наша встреча произойдет лишь через три десятилетия?

Встреча произошла на сквере, у заводской стены. Он стоял на каменном пьедестале, чуточку повыше толпы прохожих, всегда заполняющих сквер, отлитый из темного металла — рослый, сильный, волевой, и сполохи плавки текли по его спецовке и трепетали на лице.

Я подошел ближе, и какие-то мгновения мне казалось, будто не бликами света — живым теплом явственно согреты эти знакомые черты.

И я сказал ему через полосу времени, что разделяла нас:

— Здравствуй, Макар…

Над аллейкой сквера повеяло полынным ветром. В небе, подкрашенном багрянцем, остановились облака. Тень ветки на заводской стене встрепенулась и замерла.

Граненный гранит подножия врос в эту землю навечно, почтительно сомкнули шеренгу клены у заводской стены, и нужно было внимательно присмотреться, чтобы заметить в ее развернутом монолите щербленные пулями кирпичи.