Сочинения в двух томах. Том первый - Петр Северов

Некоторым иностранным дипломатам, как видно, не очень-то понравилась речь Мазая. К концу его выступления из дипломатической ложи вышли представители Германии, Италии, Японии. Да это и понятно — Макар не искал витиеватых оборотов речи. Он прямо сказал то, что думали тысячи его друзей.

— Я думаю, что лучшим отпором всем врагам, пытающимся подорвать Советскую власть, будут сверхплановые, тонны стали. С этими людьми — разговор короткий. Их надо топить в горячей стали… Зальем фашистам глотки горячей сталью!

Во время заседания Макару сообщили, что его примет Орджоникидзе. В тот же вечер Макар вошел в приемную наркома. Секретарь сказал, что нарком уже ждет…

Орджоникидзе встал из-за стола, встретил Мазая посреди кабинета, поздоровался; задержав его руку в своих руках, спросил:

— Не устал ли на плавках, товарищ Мазай?

— Хорошая работа не утомляет, — ответил Макар. — Только силы и бодрости придает! А с вашей помощью работа ладится…

Орджоникидзе придвинул стул.

— Нужна моя помощь? Какая именно?

Макар подробно рассказал о помехах, иногда срывающих работу сталеваров. Орджоникидзе сделал несколько записей в блокноте. Возвращаясь к главному интересующему его вопросу, спросил:

— Вы даете по двенадцать тонн… Значит, это вполне реально? Почему же в Америке дают только по шести тонн?

Макар ответил шутливо:

— Так ведь то Америка, товарищ нарком!

Орджоникидзе засмеялся, возбужденный, прошел по кабинету, сказал секретарю, чтобы тот пригласил сейчас директора завода. Вошел директор. Здороваясь, нарком сказал:

— Вот что, дорогие: вы с Мазаем из Москвы не уедете до тех пор, пока не напишете подробно, как вы добились таких чудес. Ведь у американцев этого нет, у немцев и у англичан нет, и у чехословаков нет. Ни у кого нет. У кого же учиться нашим сталеварам варить сталь по-социалистически? У Мазая. Так вот — сталевары вы хорошие, будьте такими же учителями! Учите, передавайте опыт через газету. Книги надо вам писать!

Он подробно интересовался не только производственными вопросами: расспрашивал об отдыхе, о том, какие Макар читает книги, хорошая ли у него квартира, как живет семья…

— А почему бы, — неожиданно спросил Орджоникидзе, — не построить тебе, Макар, индивидуальный домик?

Макар ответил, что собирается на учебу. Серго одобрительно кивнул головой.

— Ну, это правильно, конечно. Нам нужны новые ученые, смелые новаторы, глубоко знающие дело. С осени пойдешь в промакадемию. Станешь инженером. Борись за культуру, Макар, так же, как борешься за сталь. Ты — государственный деятель, а это значит — ты должен стать высококультурным человеком.

Беседа продолжалась уже свыше полутора часа. Макар не заметил, как пролетело время. Прощаясь, Орджоникидзе спросил:

— Машину любишь?

— Конечно! — воскликнул Макар. — Кто же не любит машину?

— Наркомат премирует тебя автомашиной, — сказал Орджоникидзе.

Вскоре Макар покидал Москву. Впереди ждала большая и напряженная работа. Но чем трудней она, тем более значительны результаты.

Несколько позже, в феврале 1937 года, Макар прочитал речь Орджоникидзе, произнесенную на приеме делегации инженерно-технических работников нефтеперегонной промышленности и их жен в Наркомтяжпроме. Снова, как о замечательном примере, Орджоникидзе вспомнил о Мазае. Он сказал:

— Я очень долго занимался металлургией. Профессора и академики нам прямо-таки голову забивали, что больше чем четыре тонны с одного квадратного метра площади пода мартеновской печи дать не можем. А какой-то комсомолец Мазай ахнул двенадцать тонн! Вот тебе и вся академия! Да и не только наши академики, но и американцы, и никто в мире такого съема с квадратного метра площади пода печи не давал. Но, может быть, это было лишь один раз? Нет, в течение 25 дней он давал по двенадцать тонн. Этого нигде в мире нет. Значит, самый агрегат столько дать может, но мы еще недостаточно им овладели, чтобы он это количество давал.

Сущность достижений Макара Мазая была, конечно, не в их исключительности. Он сделал первый шаг, а первый шаг всегда труден. Теперь задача заключалась в том, чтобы распространить новаторский метод скоростных тяжеловесных плавок бригады Мазая на все мартены страны. И этот второй шаг был не из легких. Макар и его товарищи верили в успех.

* * *

…Ранней весной, когда в море гремели штормы, а по всему Приазовью — от Донского гирла до Сиваша, до кубанских песчаных островов, вскаламученных плесов и проток — двигались мощные косяки тумана, вахтенным штурманам, которые возвращались с моря, дорог был каждый проблеск маяка.

Но в ту непогожую пору, в густую, тяжелую мглу, обессилев, падал сломанный луч маяка или сникал, запутавшись в космах тумана.

Тогда и рыбаки на своих отчаянных судах, и бывалые мореходы на мостиках больших кораблей вспоминали одну гостеприимную гавань, в которую всегда, в самую ненастную погоду, золотистым потоком огня и света озарялась дорога корабля.

Неурочные, ночные зори внезапно загорались над сумрачным морем не в обычный предутренний час, а в полночь и за полночь, будто в ожившей сказке. И, глядя, как солнце юга нежданно всходило над притихшими берегами, знающие люди говорили:

— Плавка…

А еще более знающие, местные, бывало, одобрительно замечали:

— Макар разгоняет ночь…

Новому человеку, впервые прибывшему к этим берегам, многое здесь казалось и удивительным, и необычным: и море, охваченное пламенем пожара, и кипящая у железных подножий «Азовстали» Кальмиус — огненная река.

У каждого города есть своя слава. Она всегда особенная, своя. Слава Мариуполя, ныне города Жданова — его мастера-сталевары. Их высокие дела. Их сталь. А в славном роду мастеров мартена по заслугам наиболее известен Макар Мазай.

В тридцатые годы вряд ли можно было встретить в этом городе человека, который лично не знал бы Макара Мазая. Это — без преувеличения. Мне как-то вечером довелось разыскивать его квартиру, и, не зная адреса, лишь называя имя и фамилию, я отыскал ее без труда.

Позже у меня была возможность убедиться, что и на заводе имени Ильича, и в городе, и в порту, и на рыбачьих причалах Мариуполя у Макара не сосчитать друзей. Но еще в ту пору, когда молодой станичник Мазай лишь мечтал о самостоятельной вахте у мартеновской печи, дружба, равная родству, сблизила его с двумя Иванами — Махортовым и Лутом.

Иван Андреевич Лут, или запросто по тому времени Ванюша, пришел в мартеновский даже раньше Макара — в 1928 году. Заводской отдел кадров отказал ему, из-за малого возраста, в оформлении. Правда, его могли бы направить в модельный цех или в механический — там набирали учеников. Но Ванюша просился только в мартеновский: звала его строгая профессия сталевара.

Просил Махортова за Ивана и отец:

— Слово тебе даю, Максим Васильевич, не пожалеешь: парень хотя и молод, а завзят!

Максим Васильевич принял скромного паренька на собственный риск и страх на должность крышечника — закрывать вручную заслонки мартена. И хотя эта «специальность» вскоре была ликвидирована и забыта, Ванюша во многом здесь преуспел.

Спорились дела и у другого Ванюши, у Махортова: успешно изучал премудрости сталеварения, стал активным общественником, коммунистом. Но ему довелось проститься с печами — перешел на партийную работу. От друзей сталеваров, однако, не отделился, — ежедневно бывал в мартеновском.

Летом 1941 года, когда Макар Мазай вернулся из промакадемии, из Москвы, Иван Махортов работал в райкоме партии.

Война омрачила их встречу: теперь обоим было не до расспросов и не до личных переживаний.

— Что будем делать? — спросил Макар.

— Сражаться, — сказал Иван. — Вместе уйдем в армию.

— Но нам приказано продолжать работу у мартенов.

— Знаю. Продолжать работу до последней возможности. Потом и мы возьмем оружие.

И прошли дни. В городе было спокойно. Временами Макару казалось, что война грохочет где-то очень далеко. По ночам о ней напоминали зенитки да вой тяжело груженных «юнкерсов». Но все цехи завода удерживали свой привычный ритм: у мартенов, у домен, у бесчисленных прессов, кранов, агрегатов, станков методично чередовались рабочие смены.

Занятый напряженными делами города, который уже именовался прифронтовым, Иван Махортов как-то выкроил время, чтобы завернуть на рабочую площадку Макара.

Поздоровались. Закурили. Запыленный, усталый, Иван сказал:

— А и верно, что у вас в мартеновском — будто на фронте. Мой батя третьи сутки дома не ночует, все в цехе… Интересно, где он тут пристроился?

— Не беспокойся, — ответил ему Макар, — я за Максимом Васильевичем присматриваю. Что слышно с фронта?

Иван оборвал в зубах папиросу, отбросил окурок.

— Положение осложнилось. Мы начали эвакуацию населения. В механическом приступили к демонтажу станков. Но транспорт… Ты сам понимаешь, нам нужны сотни эшелонов, чтобы эвакуировать такой завод.