Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

О легкомысленной поре летнего инициирующего ученичества апостолический рыцарь Филипп ныне мог только вспоминать в элегической печали. Изредка и слегка, вполне по-человечески, не забывая о том, что было, и безвозвратно, к сожалению, минуло.

— 1 -

От века своего огульным тварным гуманизмом Филипп Ирнеев философически не страдал, бесплодно о ближних и дальних не сожалел. Как-либо в рефлексии не резонерствовал бездарно, погрязнув в абстрактном гуманизирующем человеколюбии. Ни в мирском существовании, не чуждом чего-либо человеческого, ни в харизматической экзистенции на грани рационального и сверхрационального он не творил себе конкретных кумиров из жертвоприношений, какие приходится приносить на алтарь долга.

Тем самым собственные жизнь и смерть во плоти или земнородная жизнедеятельность кого-либо другого, третьего, четвертого… от мира сего для рыцаря Филиппа не имели гуманистического антирелигиозного ознаменования. «Гуманерия, из рака ноги!»

Будь то в упорядоченном свыше харизматическом целом, либо в разрозненной фрагментарности секулярного мышления, он превыше всего ставит целеполагание и твердость христианской веры. «Сим знаменем победиши», следовал он достославному образцу Святого Константина.

«Надо так надо, коль скоро значимость благой религиозной цели утверждает оправдание любым нечеловеческим средствам и антигуманным жертвам.

Ибо верую: когда б во зло или добро неизменно следует искупление и воздаяние за содеянное. Всем и каждому. Urbi et orbi. То бишь в этом городе и в мире. На этом свете или же на том».

О фрагментах тел, однажды оставленных на проселочной дороге, когда потребовалось преподнести предметный урок пану Вацлаву Казимирскому, рыцарь Филипп не вспоминал как-либо в лукавом гуманистическом суемудрии. Неразборчивость в магических средствах владельца казино «Элизиум» или же злоупотребление колдовством кем-либо иным безусловно наказуемы. Посему рыцарю Филиппу обусловлено и предписано Провидением, чтобы он милосердно молился за спасение несчастных бандитских душ, нанятых для выполнения неблаговидных криминальных поручений. Об их убиенных грешных телах у него душа не болит.

Кто из истово верующих поручиться за то, будто стоит сравнивать жизнь вечную, уготованную праведникам и прощенным в вышних, с кратким сроком тварных людских телес, замерзелых в пороках и грехах?

Можно не считать тело порочной темницей души, кое орфическое и неоплатоническое заблуждение нисколько не разделял и отрицал наш герой. Но вот худо-бедно принимать нежеланную ответственность, сопряжённо распорядиться как телесной формой, кого бы там ни пришлось, так и его душевным содержанием, Филиппу Ирнееву было вроде бы неловко.

Хуже того, коли речь идет не о каких-то там дальних, ему не ведомых урках-бандитах, но о старой и близкой подружке Маньке Казимирской. «Кто ближний нам? Тот, кто буди милостив к тебе?»

Вот почему он немало колебался, сомневался, когда потребовалось коренным образом лишить близкого человека телесной природной магии. Иначе же истолковать: практически переместить разумную душу Марии в иную, радикально измененную теургическим воздействием плоть. «Одно дело — нечестивые естественные творения, сознательно пребывающие в мерзостном злодейском колдовстве и богопротивной сатанинской магии… И совсем другой расклад выходит с Манькой, повинной только в лесбиянстве и кое-каком ханжестве и юродстве.

Как быть, коль ничего зловредительного и зложелательного за ней не числится, не наблюдается?..»

В последних числах июня Филипп вместе с Настей приехали на позднюю воскресную обедню в монастырскую церковь Утоли моя печали. Там он и пришел к окончательному решению, как ему должно поступить с Марией, до того долго раскладывая, прикидывая так и эдак, стоит или нет использовать ее природное магическое естество в объектности человека-ключа тетраевангелического ритуала.

Раздумывая и не слишком того осознавая, рыцарь Филипп непроизвольно активировал теургический дистанционный контакт с Марией. Сию же секунду он ощутил ее присутствие, если не в этом храме, то где-то по соседству. «Ага! Наша Манька ретиво молится в костеле. В искренней вере Христовой обрядовые и конфессиональные различия не в счет».

И тотчас перед самым «Отче наш» его неожиданно, неприязненно дернуло близкой волшбой. Как если бы рядом кому-то вздумалось с противным скрежетом возить по кафельному полу эмалированный тазик, наполненный мокрым грязным бельем…

Рыцарь Филипп бросил быстрый взгляд на свою Настю: «Нет не она, слава Богу, постирушку устраивает!» Проницательно глянул на нескольких прочих прихожанок из окрестных деревень. В их артикулированные мысли он проникнуть не мог. Но тому подобные широко распространенные мирские мотивы, помышления и моления инквизитору Филиппу были ясны. «Прости их, Господи! Пускай они просят от Тебя материального и греховного, в невежественном естестве женском путая молитву с ворожбой». Прекратить профанацию и кощунство Филипп сразу не решился. В чужой-то монастырь со своим рыцарским уставом не ходят.

Это он правильно сделал, потому что кто-то, им неощутимый, мощным непререкаемым воздействием немедля восстановил в храме сем должное благочиние и православие.

«Дом мой наречется Домом молитвы… Несть в храме Божием волхованию и колдовству!»

Сам ли он так эффективно подумал или же каким-то чудом уловил православную мысль им незамеченного рыцаря-адепта, в тот момент не имело значения. Поскольку именно тогда рыцарь-неофит Филипп преисполнился твердой решимости поступить, как ему должно. «Чему быть, того не миновать. Ни ближним, ни дальним».

Решено — исполнено. Тем паче пригласить прогуляться в ближайший понедельник рыжую Маньку он наметил заранее. Давненько они вдвоем не угощались мягким мороженым с шоколадным ликером, не болтали о том, о сем по-дружески, исповедально на скамеечке в старом парке или в том симпатичном им обоим кафе, давеча отремонтированном.

И уж подавно ему надо практически проверить на местности, насколько потенциальный ключ-объект соответствует сверхрациональной топологии данной зоны искривленного пространства-времени. Иными словами, понятно, не пользуясь терминологией «Основ ритуальной теургии», следует убедиться, не исчезнет ли в никуда дверь с евангелической символикой, как только объект будет спровоцирован на высвобождение собственной природной магии.

Мария немного удивила Филиппа. Едва он активировал рыцарский сигнум на пробуждение в объекте искомых бесов сладострастия, то не увидел чего-либо неприглядно-ассоциативного. Наперекор неприязненному ожиданию не услыхал он и лузганья семечек, хруста попкорна и тому подобных раздражающих его сверхрациональную чувствительность мерзких звуков. Вместо колдовского непотребства и бесчинства ему красиво представился отполированный до сахарно-белого костяного блеска открытый череп, наполненный крупными нежно-розовыми жемчужинами. Чуть жемчуг стал темнеть, он мгновенно дезактивировал сигнум.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});