Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

самой природой; если мы основательно привяжем себя к ним, мы сможем спать, как на лучших кроватях в мире» [Дети капитана Гранта, гл. 23–25].

32//4

…Тихо ругая неповинного Воробьянинова, приступил к изображению слов. — Это место вызывает в памяти песенку А. Вертинского «За кулисами» (1916): Парикмахер, суфлер и актеры, с актрисами / Потихоньку ругали меня…

32//5

Ипполит Матвеевич… угодливо заглядывал в глаза взыскательного художника. — Из Пушкина: Всех строже оценить умеешь ты свой труд. / Ты им доволен ли, взыскательный художник? [Поэту].

32//6

— Что же мне петь? — Уж во всяком случае не «Боже, царя храни!». Что-нибудь страстное: «Яблочко» или «Сердце красавицы». — «Боже, царя храни» — гимн Российской империи в 1833–1917 (слова В. А. Жуковского, музыка кн. А. Ф. Львова).

«Яблочко» — песня, возникшая около 1918 на Украине. Название происходит от выражения «пустить яблочко» (бросить гранату), напев — из молдавской песни «Калач». Пользовалась всенародной популярностью; ср.: И «Яблочко» песню I Держали в зубах [М. Светлов, Гренада]; Мы «Яблочко» таскали, / Как песенный паек [А. Прокофьев]. Как вспоминает В. Панова, в Ростове в 1918 «куда ни пойдешь, на улицу, в лавочку, в кинематограф — везде пели: Ой, яблочко, / Куда котишься, / В Ростов попадешь, / Не воротишься». В третьей строке могло стоять название любого места: «в Чека попадешь», «ко мне в рот попадешь» и т. п. Песня звучала в опере «За Красный Петроград» (1925) и в балете Глиэра «Красный мак» (1927), где на ее мотив положен танец матросов. [Лурье, Примечания, 525; Р. Блуменау, Советская песня, Цирк и эстрада 07.1928; Панова, О моей жизни, 51; Русская советская эстрада, 205–206].

«Сердце красавицы» (La donna ё mobile) — песенка герцога из оперы Верди «Риголетто» (по-русски: Сердце красавицы / Склонно к измене / И перемене, / Как ветер мая..). По словам мемуариста, La donna ё mobile была настолько популярна, что «в Одессе ее пели даже извозчики» [Старая Одесса…, 52].

32//7

«Барыня, барыня, — вырабатывал виртуоз, — сударыня-барыня… Если барин при цепочке, значит — барин без часов!» — Контаминация двух серий куплетов, часто переделывавшихся на актуальный лад: «Барыня» (о щеголихе) и «Барин» (о том, как барин «шиковал», «по садам, шантанам шлялся», остался без гроша и т. п., с припевом: Ах ты барин, барин мой, / Сударь-барин дорогой) [Полный сборник либретто для граммофона, т. 1–2:569–571].

32//8

Там на траве танцевали солдатскую польку. Парни топали босыми ногами с такой силой, будто хотели расколоть нашу планету. Девушки плыли. — Соавторы отражают здесь характерный момент деревенского быта в описываемые годы. Огромный интерес к танцам, их важность в жизни молодежи, тщательная тренировка в танцевальном искусстве, необходимом для мужественности и социального успеха — черта не только дворянской культуры первой половины XIX в., но и деревенской 1920-х гг. (до коллективизации). О том, Как гуляют девки на вечорках / И ребята топают в кадрили… [А. Прокофьев, Улица Красных зорь] пишут в те годы все, сколько-нибудь знающие село. Писатель Р. Акулынин отмечает, что

«с каждым годом количество плясунов и музыкантов в деревнях увеличивается. Учиться плясать ходят в бани, в сараи, за село — на выгон и луга, уходят поодиночке или вдвоем — проверять друг друга… Немаловажное значение имеет в настоящее время при женитьбе парня его уменье — плясать… Плясун, музыкант, певец, весельчак [ныне, в отличие от прошлого] всегда может рассчитывать на любую невесту… С Пасхи до Троицы, после страды и до осеннего заговенья на деревенской улице стон стоит. Поют, пляшут, играют парни, справляют праздник молодости… В праздники молодежь с утра уходит за село, и там на зеленой мураве лугов веселится…»

Наиболее популярным массовым танцем является кадриль, состоящая из ряда фигур— «Барыня», «Чижик», «Сени», «Во саду ли, в огороде», «Что шумит, что гремит», «Камаринская» и др.:

«Кадрилям научаются в деревне с 9-10 лет. Кадриль нравится молодежи за свою массовость, за то, что в кадрили возможна близость парня и девицы. Взрослым нравится смотреть на мелькание пар, замысловатые круженья, подныривания, притопывания, причудливые комбинации крестами, звездами, плетнями и т. д…Пляшут главным образом под балалайку, реже под гармонь и совсем редко под песню. В наших краях [Самарская губерния] засилие балалайки. Имеется по 30, по 50, по 100 балалаек на село… О гармошках мечтают, но гармошки не по карману…» [Р. Акулыпин, Деревенские пляски (очерк), КН 36.1926].

Как важный общественный ритуал танцы имеют первенство над другим любимым развлечением села, «киношкой»:

«Билеты [в кино] почти все проданы, но еще не смолкла балалайка, дзинькает за горой треугольник — ровный топот стоит неподалеку. Десятки пар, выбиваясь из сил, отплясывают бесконечную кадрель [sic]. В кино не торопятся, раньше времени не начнут. Надо кончить вечернее игрище» [Р. Суслович, Черти на полотне (из заонежского блокнота), КП 37.1926].

Танцы были одной из структурирующих сил в жизни деревни: «Гармошка — сильный агитатор, и гармонист — организатор досуга молодежи» [Из газет, См 30.1926]. Кое-где предпринимаются попытки политизировать это массовое явление, поставить его на службу агитпропу:

«Окуров [провинциальный городок] любит плясать, и пляшет смачно. Танцульки цветут. Пляшут обычно с благотворительной целью: в пользу угнетенных международным империализмом китайцев или узников буржуазных застенков» [Д. Фибих, Земля советская, НМ 02.1926].

32//9

Город Баку очень большой. Здесь, говорят, добывается керосин… Живописный город омывается Каспийским морем. Оно действительно очень велико по размерам. Жара здесь страшная… По своему географическому положению и по количеству народонаселения город Баку значительно превышает город Ростов. Однако уступает городу Харькову по своему движению. Инородцев здесь множество. А особенно много здесь армяшек и персиян… Был я и на базаре, видел я много тюрецких вещей и шалей… — Письма отца Федора относятся к числу блестящих мест романа, отлично отражающих индивидуальность этого героя — глупость, пустословие, склонность к праздным мечтаниям и подробностям, курьезные промахи в русском языке. В то же время им свойствен определенный интертекстуальный фон. Отзывы о. Федора о виденных им городах, хотя и достаточно типичные для наивных путевых впечатлений вообще, отражают отдельные черты древнерусских «хождений» (насколько стиль о. Федора отмечен архаическими и библейскими чертами, мы знаем и по другим местам романа).

Характеристика городов, улиц, зданий и т. п. как «больших» относится в жанре «хождений» к числу наиболее употребительных: «…Кос остров, велик зело… Кипр есть остров велик зело, и множество в нем людий, и обилен есть всем добром» [Хождение игумена Даниила]; «Икона же та велика велми… врата… велика велми… Олтарь ту среди церкви велик» [Хождение Стефана Новгородца]; «Град Нурбех [Нюрнберг], велми велик и крепок… Той же славный город Флоренза велик