Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

прочего мемуарист отмечает: «Щедрая природа одарила ее задом величиной с громадный ресторанный поднос при подаче на компанию». По его словам, эта особенность фигуры Райх была одним из факторов, создавших ей славу [А. Мариенгоф, Мой век… // А. Мариенгоф, Роман без вранья…, 308–309]. Не получают ли в этом свете особый смысл слова Галкина, Палкина и компании, что режиссер и его жена будут сидеть на четырех стульях? Разумеется, подобная интерпретация не может быть иначе чем гадательной.

2 [к 31//14]. Вариации этой песни, с аналогичным расположением припевов (Волга-матушка река / Заливает берега, / Сирень цветет), встречаем у Л. Кассиля: Пароход идет, Анюта… / На нем белая каюта…; у Н. Огнева: Сошью платье из батиста… / Полюбила коммуниста… // Ах ты, тетушка Маланья… / Чем ты лечишь от страданья?.. [Кассиль, Вратарь республики; Н. Огнев, Костя Рябцев в вузе, Ог 23.10.27; многоточия обозначают места припева]. Тематически и ритмически песня связана с частушками о любовных страданиях — в частности, о любви и аптеке и т. д. [см. ДС 20//9].

32. Нечистая пара

32//1

Заглавие. — Из книги Бытия, гл. 7: пары чистых и нечистых животных были взяты Ноем в ковчег. Мотив чистых и нечистых использован В. Маяковским в «Мистерии-буфф» (1918). Уподобление тиражного корабля ковчегу проводится через эту и следующую главы: «Население тиражного ковчега…», «…все население парохода…» и т. п.

32//2

Шли плоты — огромные поля бревен с избами на них. Маленький злой буксир, на колесном кожухе которого… было выписано его имя — «Повелитель бурь», тащил за собой три нефтяных баржи, связанные в ряд. — Баржи, плоты, буксиры — чаще всего упоминаемые приметы волжского пейзажа в описываемые в романе годы. Гигантские плоты из бревен — их часто называют плавучими деревнями или городами — с изумлением наблюдают журналисты, обозревающие европейскую Россию с самолета [А. Яковлев, На неведомой дороге, НМ 02.1930], и вспоминают иностранные пассажиры волжских пароходов и посетители Нижегородской ярмарки. Изба на плоту, плывущая вниз по Волге, обживается как дом и служит местом действия в литературных произведениях [Л. Гумилевский, Батраки, Ог 01.01.25, действие в 1921]. Маленький пароход-тягач одушевляется, часто сравнивается с задорным животным или насекомым: он «пыхтит», «сердится», «суетится», «задыхается» и т. д.1

«Мы встречаем цепи барж, груженных резервуарами нефти, картофелем, овчинами; влекомые крохотными задыхающимися тягачами, навстречу нам движутся громадные плоты, составленные из связанных веревками бревен, на которых расположились женщины, дети, цветы в горшках, собаки, кошки, скамьи, шалаши, целые плавучие города. Плотовщики с длинными шестами бегают взад и вперед, наклоняются, напрягаются изо всех сил, стараясь удержать в равновесии это гигантское сооружение» [Viollis, Seule en Russie, 112].

«Вровень с водой по реке поднимаются баржи. Странные суда, до краев погруженные в воду, они скрывают в своих стальных недрах по 10, 20, 25 тысяч тонн нефти или мазута. С ними сталкиваются караваны бревен, похожие на плавучие деревни. В задней части такого плота — два одинаковых одноэтажных домика, связанные мостками, на которых возвышается сторожевая башенка. Эти похожие на Ноев ковчег устройства предназначены для присмотра за 10 миллионами кубометров строевого леса. Таких плотов здесь ежедневно проходит по нескольку десятков. Они направляются в Каспийское море. И скоро миллионы кубометров этой древесины поплывут в порты Европы и Америки» [Chadourne, L’URSS sans passion, 176].

Вспоминая туристическое путешествие по Волге в июле 1927, К. Н. Бугаева пишет:

«Плывучая жизнь на плотах. Целые деревни, с избами, огоньками, с развешанным для просушки бельем, с мирно жующей коровой, с толпой ребятишек. Или еще огромные, левиафаноподобные баржи, ленивые, сонные. А впереди их влекущий на длинном канате бойкий смешной пароходишка. Задрав нос, фыркая дымом и деловито крутя колесом, он задорно ершится» [Воспоминания о Белом, 111; курсив мой. — Ю. Щ.].

Сходные слова для тягача и баржи на Днепре находят советские писатели и очеркисты: «Крохотный, сердитый пароходишко, черный от дыма, отчаянно колотил по воде колесами и тянул за собой огромную, груженную лесом баржу» [А. Гайдар, Судьба барабанщика (1938)]; «Буксирный катер, похожий на черного жука, старательно тянет вереницу баржей, нагруженных дровами» [А. Новиков-Прибой в НМ 01.1927]. Сходные одушевляющие сравнения мы встречаем во множестве других речных зарисовок тех лет. О другой их ветви см. ЗТ 14//10.

Обратим внимание на имя пароходика — «Повелитель бурь». В одном из стихотворений Блока фигурирует судно под таинственным названием «Птица Пен». Как рассказывал Р. Д. Тименчик в устном докладе, он склонен был понимать слово Пен как некое поэтическое имя птицы, пока не пришел к правильному его прочтению — как генитива множественного числа от пена. Сочетание этого рода, где первое имя — одушевленное (чаще женского рода), а второе, в родительном падеже единственного или множественного числа, обозначает элемент водной стихии, — служит моделью для многих имен кораблей. Таковы известный всему миру экскурсионный пароход на Ниагарском водопаде «The Maid of Mist», трехмачтовик «Notre-Dame-des-Vents» в новелле Г. де Мопассана «Порт», а также уже названные блоковская «Птица Пен», буксир «Повелитель бурь» у Ильфа и Петрова, и т. п.

32//3

Уборщицы разносили чай, бегали… из регистратуры в личный стол, ничуть не удивляясь тому, что личный стол помещается на носу, а регистратура на корме. — Как и развешиванье на «Скрябине» таблиц «Приема нет», «Общая канцелярия» и т. п., это элементы игры, превращающей пароход в нечто иное, в данном случае — в плавучее советское учреждение. Подобно поезду и другим средствам передвижения по природной среде (например, всякого рода «Наутилусам», превосходные заметки о которых см. в «Мифологиях» Р. Барта), судно традиционно служит объектом метаморфозы в дом; движущаяся машина «почленно» сравнивается и совмещается с приспособлениями для жилья, отдыха и работы. У Ильфа и Петрова этому симбиозу парохода и учреждения придан оттенок сатиры на бюрократизм с его неудержимой склонностью перемалывать и ничтоже сумняшеся осваивать любой материал (ср. рассказ «Как создавался Робинзон» и проч. Сходное по характеру юмора место — о расклейке канцелярских плакатов во льдах острова Врангеля — см. в ДС1//14). Впрочем, в преображении «Скрябина» в советскую канцелярию чувствуется и игра в обычном, рекреативном смысле, что характерно для «молодежного», жизнерадостного и артистичного настроя первого романа соавторов. В этом плане деятельность на «Скрябине» можно уподобить той сцене из Жюля Верна, где предприимчивые путешественники по Австралии во время наводнения устраиваются на ночлег на огромном дереве омбу:

«Раз кухня и столовая у нас в нижнем этаже, то спать мы отправимся этажом повыше, — заявил Паганель. — Места в доме много, квартирная плата невысока, стесняться нечего. Вон там, наверху, я вижу люльки, будто уготованные нам