Бешеный прапощимк части 1-9 - Дмитрий Зурков

Вся эта кутерьма, усугубленная тряской, скученностью и жарой отнюдь не способствовала улучшению настроения барона, а напротив — провоцировала сильные головные боли. Внесла свою лепту и раненая рука, которая немедленно отзывалась болью при попытке хоть немного пошевелить пальцами. Да и температура как будто бы решила подвергнуть своего хозяина кузнечной закалке — фон Штайнберга бросало то в жар, то в холод. По ночам мучили кошмары. Во снах события прошлого причудливо переплетались с ужасами, талантливо описанными великим Андерсеном и красочно, в лицах озвученные долгими вечерами заботливой няней в далеком детстве.

В итоге, прибытие поезда в Берлин было воспринято им как долгожданное спасение. После непродолжительной поездки на санитарном автомобиле в Beelitz, гауптман попал в уютную палату, которая больше напоминала номер в первоклассном пансионе, разместившуюся в одноэтажном здании среди парка. Проспав почти 20 часов и проснувшись от негромких трелей птиц за открытым окном, в которое вливался чистейший воздух, настоянный на ароматах трав и цветов, он смог почувствовать себя если не в раю, то, во всяком случае, в его земном филиале.

В первую очередь, врачи занялись раненой рукой. В это время в Германии уже был учрежден Имперский антигангренозный комитет и лучшие умы искали пути борьбы с этим страшным и, увы, распространенным злом. В данном случае, рукой барона занялся лично Альберт Вольф, который был одним из пионеров озонотерапии.

В течение нескольких дней состояние фон Штайнберга значительно улучшилось, и он стал более спокойно и с интересом осматривать окружающий его мир и людей.

Особенно приятно было видеть рядом с собой по-настоящему обаятельных и доброжелательных сестер милосердия, а для мужчины, вырвавшегося с фронта, это чувство удваивалось. Тем более что администрация госпиталя в подборе данной категории медперсонала неизменно руководствовалась требованиями выработанными профессором Альбертом Гоффе: «Сестра милосердия, прежде всего, должна чувствовать призвание к своему делу; иметь ровный, спокойный характер и врожденный такт; любить порядок, быть правдивой и, наконец, человеком надежным. Сестра должна обладать наблюдательностью, сообразительностью, ловкостью, опрятностью и не быть брезгливой. Она должна уметь поставить себя и снискать уважение больного и его окружающих, но без надменности. Она всегда должна быть одинаково приветливой».

В комнате, в которой разместился барон, стоял небольшой книжный шкаф, содержимое которого говорило о хорошем вкусе того, кто подбирал книги. В основном это были исторические и приключенческие романы. Причем фон Штайнберг был готов поклясться, что в первый день появления в палате, он был пуст. Подойдя к полкам, гауптман неуклюже, действуя только здоровой рукой, попытался достать наудачу один из томиков. Но книги стояли настолько плотно, что пальцы просто соскальзывали с переплета. После третьей или четвертой попытки, фон Штайнберг негромко выругался, и решил сменить цель. На самой нижней полке поверх общей шеренги, чуть выступая над корешками своих «коллег» лежал одинокий том. Барон наклонился, вытянул его, но тут болезненными молоточками в висках напомнила о себе контузия и книга хлопнулась на пол. Почти одновременно с этим раздался деликатный стук в дверь, и в комнату вошла одна из сестер.

Фройляйн Грета, так звали эту миниатюрную, очаровательную уроженку Эльзаса, чьи черные волосы смотрелись особенно неотразимо на фоне белого форменного чепца и передника, вежливо поздоровалась, подняла упавший фолиант и, заметив, что: «Господин барон еще не полностью владеет правой рукой, предложила почитать ему вслух. Взглянув на обложку, она одобрительно улыбнулась и сказала: «У Вас прекрасный вкус, герр фон Штайнберг. Это же роман самого графа Льва Толстого «Война и Мир» в переводе фон Глюмера и Левенфельда». Гауптман как и многие военные был равнодушен к романам, за исключением, пожалуй, Вальтер Скотта, но ему было приятно общество красивой, молодой женщины. Чуть прикрыв глаза, он наслаждался её приятным голосом, ароматом духов, который ненавязчиво, но постоянно заставляли трепетать его ноздри, а в мыслях появляться игривым и соблазнительным образам. Фон Штайнберг теперь хорошо понимал испанских идальго, которые обладали искусством, увидев носок туфельки юной прелестницы в строгом, до земли, платье и обменявшись парой невинных слов в присутствии почтенной дуэньи домыслить всё остальное, и при этом почти никогда не ошибиться.

Но неожиданно он встрепенулся, уловив слова: «Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым — поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка. Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, — историки, которые писали об этом событии. Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война — все это были отступления от правил. Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие-то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., - дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».

Фон Штайнберг попросил девушку еще раз прочитать эти слова, а перед его глазами вновь возникли горящие аэропланы авиаотряда, окружившие его связанных подчиненных казаки лойтнанта Гуроффа, взорванные пути на станции и свежие холмики на немецком солдатском кладбище.

Сестра Грета, с удовольствием исполнила эту просьбу, но далее насладиться обществом очаровательной чтицы помещал решительный стук в дверь, и на пороге появился начальник отдела III-b Генерального штаба майор Хельмут фон Тельхейм.

— Господин барон, рад видеть Вас решительно ставшим на путь выздоровления. Я вижу, что Вы снова интересуетесь радостями жизни во всех её проявлениях. Я прошу меня понять правильно, но я невольно заслушался стоя за дверью. Фройляйн Грета, Вы — великолепный декламатор, и гениальные слова, начертанные великим Толстым, обрели зримые образы. Да и фрагмент выбран, как говорится, мастерски, не так ли, герр гауптман? Русские партизаны заставили отступать солдат самого Наполеона. Но я рекомендую Вам обратить внимание на еще одну книгу. Автор тоже русский, как и Толстой, носил офицерские погоны, но в отличие от графа писал о партизанах не с чужих слов. — С этими словами майор положил на стол довольно толстую папку, на обложке которой не было не имени автора, ни названия. — Это перевод на немецкий язык книги одного русского генерала, Дениса Дафыдоффа. Заметьте, что оригинал был издан почти 100 лет назад. Мне кажется, что Вам будет интересно взглянуть на мысли автора через призму Вашего личного боевого опыта. Отдыхайте, набирайтесь сил. Надеюсь, что Вы, милая фройляйн, не оставите своими заботами раненого героя Рейха? А когда врачи сочтут Вас, барон, готовым к небольшому автомобильному вояжу по пригородам столицы, то я заеду за Вами. Скажу на прощание только одно: Вы сделали всё, что могли и Ваша деятельность высоко оценена высшим командованием. Впрочем, скоро Вы сможете услышать это сами, а скорее всего и ощутите материальное проявление на своём кителе. Честь имею, господин барон.

Майор прощаясь, наклонил голову и четко, по-военному развернувшись, вышел из комнаты. Сестра Грета, видя явное желание фон Штайнберга побыть наедине со своими мыслями сослалась на «необходимость проведать ещё трёх пациентов» и удалилась, пообещав заглянуть к господину барону через несколько часов.