Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

В спектакле был также занят Дж. Кэррол Нэш, актер, десятилетиями снимавшийся в Голливуде в острохарактерных ролях национальных героев. И сколько Ритт ни бился, чтобы придать его персонажам реальные черты, но так и не смог отказаться от своего амплуа. Играя Гасса, толстого, как бочка, кладовщика из магазина автозапчастей в «Воспоминании о двух понедельниках», Нэш вложил в башмаки восьмифунтовые грузила и смешно ходил, по-обезьяньи переваливаясь с ноги на ногу. Однако в роли юриста, от лица которого идет повествование в «Виде с моста», он так и не смог найти уловку, за которую бы спрятался, и, как жонглер, балансировал от строки к строке, то и дело не в состоянии справиться с булавами. В одном месте он назвал некогда знаменитого гангстера Фрэнки Йейла, грозу мрачных закоулков Ред-Хука, именем известного эстрадного шансонье Френки Лейна и был так доволен собой, что скомкал весь остаток длинного монолога.

В том, что тридцать лет спустя «Вид с моста» обрел на мировых подмостках известность, не было заслуги первой постановки, в которой пьеса выглядела как заурядная история мести. И в этом некого было винить, кроме самого себя, что делало ситуацию еще более тяжелой. Поглощенный отношениями с Мэрилин, я парил в эмпиреях, в то же время опасаясь скатиться куда-то в чуждую мне жизнь. Мне будто отказала воля, и я следовал в фарватере устремлений Блумгардена, который хотел сделать из пьесы настоящее бродвейское шоу. Однако эта простая, незатейливая и страшная в своей неотвратимости история была написана в ином ключе. Мартин Ритт, добившийся успеха как режиссер фильмов «Городская окраина», «Долгое жаркое лето», «Скорлупа», впервые работал на театре и вместо того, чтобы отстаивать собственное видение, старался во всем следовать тексту. Короче, спектакль оказался лишен изюминки, того личностного начала, которое магическим образом слепляет воедино разрозненные находки.

Когда я смотрел его, меня не покидало ощущение, что это что-то очень далекое от меня, как будто я зашел в театр как простой зритель. Даже в такой элегической пьесе, как «Воспоминание о двух понедельниках», чувствовалась скорее установка на эффект, а не стремление воссоздать панораму того времени. Меньше чем через два года Питер Брук осуществил в Лондоне новую постановку пьесы «Вид с моста», которую я переработал и превратил в двухактовку. Мне запомнились его слова, сказанные перед премьерой в «Комеди-театр» в ответ на мой вопрос, как воспримут пьесу англичане. Он сказал: «Неумолимость хода событий может разозлить их. Англичане не любят Ибсена и греческую трагедию, все то, что свидетельствует о наличии неотвратимой логики жизни, о том, что все взаимосвязано и вытекает одно из другого. Если бы они отнеслись к этому всерьез, им надо было бы срочно покидать страну, ибо, как известно, у нее нет будущего. Живя здесь, мы полагаемся только на счастливый случай, а „Вид с моста“ совсем о другом».

Действительно, мой интерес к пьесе был связан с процессом развертывания неумолимой логики жизни. Ибо вокруг я ощущал лишь праздное блуждание ума и духа, древо жизни стало похоже на ползучую виноградную лозу. «Конец идеологии», который шумно приветствовался частью влиятельных в прошлом марксистов, приложивших к этому руку, представлялся процессом, в котором растворилась отдельная человеческая судьба. В итоге люди оказывались предоставлены своему одиночеству, каждый сам за себя и для себя, что сделало жизнь еще более грустной, хотя кто-то и нашел в этом возможность отстоять себя и начать делать деньги. Движение битников, давшее наименование и образ еще не изреченному в нашем бытии и неоформленному, тому, что только зарождалось в Америке, не вызывало у меня симпатии. Вопрос, как жить и как отдыхать, не сводился к одной проблеме, особенно если у вас росли дети и не покидало странное беспокойство, что к американскому духу примешалась какая-то насмешка над жизнью, что-то низменное, что можно было преодолеть только с помощью искусства. Прошло время, прежде чем я понял, что битники выслеживали того же зверя, только охоту на него вели совсем по-другому.

«Вид с моста» оказался принят лучше, чем, как я понимаю теперь, мне показалось в то время. Но я еще не встречал художника, который бы не думал, что критика в сговоре против него. Возможно, впечатления были навеяны тягостными переживаниями перед премьерой — она была на носу, а я все еще был не доволен пьесой. И никак не мог обрести точку опоры, ибо внутри все находилось в состоянии хаоса, что по-своему отозвалось в разладе между строго классической формой и обостренно чувственным содержанием пьесы, в основе которого лежал инцест с неизбежным предательством. Я не мог понять, чего хочу, — конечно, не развала семьи, однако представить, что Мэрилин надо навсегда вычеркнуть и забыть, было невыносимо. Казалось, жизнь борется сама с собой, прошлое горело у меня под ногами. И вдобавок я снова попал под обстрел.

Первый шквал обрушился в 1953 году. Бельгийско-американская Ассоциация бизнесменов прислала телеграмму с приглашением на премьеру «Салемских ведьм» в Брюсселе, гарантируя оплату расходов. Это была первая европейская постановка «Салемских ведьм», и мне очень хотелось, чтобы пьеса доказала свою жизнеспособность. Ответив согласием, я обнаружил, что срок действия моего паспорта истек. И по дороге на репетицию «Чайки» на Вторую авеню, что на другом конце города, мы с Монти Клифтом заехали в центр, на Уолл-стрит, в паспортное бюро. Я попросил оформить все побыстрее — был понедельник, а в Брюссель надо было вылетать в пятницу, чтобы в субботу успеть на премьеру.

Прошло два дня — никакого ответа. Я позвонил своему юристу Джону Уортону. Он связался с коллегой в Вашингтоне Джорджем Рохом-младшим, и тому наконец в четверг удалось узнать, что, с точки зрения заведующей паспортным отделом Государственного департамента миссис Рут Шипли, моя поездка за границу «не отвечает национальным интересам» и поэтому она не собиралась продлевать документ. Это напомнило мне королеву из «Алисы в Стране чудес» — попробуй я обжаловать ее слова, дело затянулось бы на недели, месяцы, а то и годы. Я дал телеграмму в Национальный Бельгийский театр, что не приеду, поскольку не получил паспорт в срок. Ясно, что у миссис Шипли было на меня досье, где множество документов свидетельствовало о моих левых взглядах — от петиций, которые я подписывал, до списка собраний, на которых бывал, а также материалы о скандальном разрыве с Казаном, получившем широкую огласку в прессе.

Однако брюссельские газеты успели сообщить о моем приезде, и по окончании спектакля публика бурно требовала автора на сцену. Шквал не утихал, пока из первых рядов не поднялся человек и не стал благодарить за теплый прием. Зрители, естественно, сердечно приветствовали его, приняв за автора пьесы. Это был американский посол, приехавший, по-видимому, на спектакль из уважения к спонсорам — проамериканской деловой Ассоциации. Недоразумение выплыло наружу, и газеты развернули кампанию против американской политики, используя факт моего вынужденного отсутствия на премьере как подтверждение антимаккартистской направленности пьесы. История имела свое продолжение, ибо двадцать пять лет спустя, в конце семидесятых, я оказался в американском посольстве в Бельгии на приеме, устроенном в мою честь. В 1953 году надо было быть сумасшедшим, чтобы представить, что меня будут встречать здесь овациями.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});