Земля зеленая - Андрей Упит

Возбуждение, испуг и гнев спугнули полузабытье. Сонный бред рассеялся не сразу, но Андр уже знал, что он не в корзине для бутылок и не рижский жулик ощупывает его ноги. В дверную щель ворвался острый, щемящий холод. У кровати кто-то сопел и чмокал — так знакомо и так бесконечно отвратительно, — голые пятки тихо шаркали по глиняному полу, а вялые руки ощупывали колени Андра, отыскивая, где бы подлезть под одеяло. Мгновенно нога отдернулась, сбросив одеяло, согнулась, как натянутая пружина, и злобно толкнула. Попала во что-то мягкое; что-то глухо ударилось об пол, будто с воза на дорогу свалился мешок с овсом. Андр закутался в одеяло, повернулся к стене и натянул на голову пальто.

Было уже утро, когда Андр, так и не заснув, собрался с духом и сбросил с головы пальто. Клеть пустая, на дворе никого не видно. Иоргис Вевер, покашливая, гремел цепью колодезного журавля. На дворе моросило, было тихо, тепло и пасмурно. Андр запряг коней в парный немецкий плуг и поехал пахать начатое поле. Это было единственное сельскохозяйственное орудие, которое он приобрел в Вайнелях — назло господину Бривиню, Леяссмелтену и всем этим землевладельцам. Плуг резал глубоко, отвал ложился блестяще-черный и жирный, как салом смазанный. Приятно было представлять, какой чудесный овес здесь будет колыхаться летом. Но у Андра не было никакой радости, он шел за плугом хмурый и равнодушный, как этот сырой осенний день.

Обедали они теперь в кухне, чтобы у Иоргиса было меньше возни с уборкой посуды. Альма не пришла к столу, но это не впервые, почти каждую неделю она день или два хворала, к этому привыкли и ни о чем ее не расспрашивали. Иоргис был такой же, как всегда. Они немного поговорили о том, как с Андром обошлись в имении. Надбавка к арендной плате Иоргиса Вевера не удивила, он этого ожидал. Ополаскивая в теплой воде миски, он сказал грустно:

— Такова судьба арендаторов. Ни парный немчуга, ни другие машины нам не помогут. Лишь только землю хорошо обработаешь и начнешь думать о чем-нибудь лучшем, как он сразу придавит лапой. Сколько платил мой отец, и сколько платим мы? Ни один закон не начертал границ хищничеству барона. Мы здесь пашем и сеем, а он снимает урожай. Мой отец пахал старой сохой, я собирался в этом году купить одноконного немчугу, как у Бривиня, ты захотел еще большего. Ну, хорошо. Но разве от этого ты станешь умнее и богаче, чем был мой отец? Я читал, когда-то была такая бочка, которую наливали, наливали и не могли наполнить. И когда осмотрели, оказалось — нет дна. Вот и наливай! Аренда — такая же бочка…

И чего он лезет со своими книжными сказками!.. Андр пошел работать еще более хмурый, чем с утра. Куры Лекшей свободно шлялись по конопляному полю, выклевывали те редкие семена, которые воробьи не могли достать, зная, что теперь их никто не прогонит. За забором опять кто-то подглядывал, Андру хотелось схватить ком земли и запустить…

Когда Альма и на третий день не вышла обедать, Иоргис Вевер зашел узнать, что с ней. Но напрасно — либо сама не сознавала, либо не умела высказать. Лежала, обхватив живот руками, и большими, тупыми глазами смотрела на потолок; стала совсем серой, уродливый лоб как бы еще больше налился, жидкие волосы, словно рога, торчали над изголовьем. Позвали старую бабушку из карлсонских Заренов. Та долго ощупывала и тискала ее, а когда вышла, сердито побранила обоих — мужа и отца. «Дело ясное: позволили ей, бедняжке, поднять тяжелое, может быть, мешок на воз, в этом причина…» Оставила какое-то бурое зелье и наказала пить по две ложки утром натощак и одну — вечером перед сном. На ночь прикладывать бутылку с горячей водой, вот и все лекарство. «У юнкурцев одна молодая девица так же надорвалась, неся вязанку соломы из риги в хлев, но через педелю встала на ноги…»

Неделю спустя призвали Тыю Римшу со станции. Та пришла самоуверенная. «Заранее знаю болезнь Альмы. Лекарства никакого не нужно, и ни за что нельзя подпускать доктора. Легкую молочную пищу должна есть, за раз не особенно много, но зато часто. Самое вредное лежать — ходить нужно, ходить как можно больше; когда рвота подступает или голова болит — несколько капель вот этой настойки и кусочек сахара, ничего больше…»

Но и силой Альму нельзя было поднять с кровати. Андр запряг лошадь и поехал в Клидзиню за врачом. Эрцберга увезли куда-то к тауркалицам, только к вечеру будет дома, а ночью он к больным не ездит. Когда привезли его на другой день, было поздно. Эрцберг поднял руку больной — упала, как неживая. Пощупал пульс, послушал сердце, дыхание, осмотрел исхудавшее тело с уродливым, безобразным лбом и кивнул головой — все в порядке, ему здесь больше делать нечего.

В воскресенье отвезли Альму на кладбище. Поминок не справляли, даже родню не пригласили, соседей попросили помочь с похоронами. Иоргис Вевер, а также и Андр все это хотели уладить по возможности скорее и тише. Саулит теперь прислуживал в Салакской корчме, его на похороны не позовешь. Но Валдае, помощник Банкина, пришел с удовольствием. Голос у него хуже, чем у Саулита, — читал невнятно, чересчур быстро и шепеляво. О скончавшейся в тексте было сказано немного, но зато вдоволь говорилось об опечаленных близких, об одиноком, снедаемом скорбью вдовце. Конечно, Саулит прочел бы и о сиротках, но Балдав был догадливее: быстро взглянул поверх книги и, не увидев около гроба ни одного ребенка, пропустил ненужное место. Из богадельни явились только Пакля-Берзинь и Качиня Катлап, другие не пришли, хорошо зная, что Иоргис Вевер не поставит бутылки с водкой. «Баптист этакий, сам не пьет и другим не даст!..»

Не только бутылки с водкой, но даже креста Иоргис не привез на кладбище. «Довольно она носила крест в своей жизни, — сказал он Андру, — пусть легче ей спится». Всю ночь, пока Альма лежала в клети, он стругал и резал у плиты на кухне. Теперь поставил на могилку красивую и гладкую дубовую дощечку с выжженным по краям узором и надписью на правильном латышском языке: «Альма Осис». Вместо принятых обычных года рождения и смерти — маленькая звездочка и крестик. Довольный Иоргис радостно смотрел на свою работу.

Странное дело: пока Альма была дома, ее не замечали, лежит она или ходит, но теперь Вайнели совсем опустели, это чувствовали оба.

Начались заморозки, пахать уже нельзя было, льна, чтобы чесать, в Вайнелях не было, ехать в лес — рано, надо ждать снега, и Андр шатался по дому, страшно скучая без дела. Книги лежали на полке нетронутыми, газеты складывались в стопки неразвернутыми, даже сам Иоргис Вевер по вечерам не садился читать, зять своим тихим, мрачным присутствием мешал уюту и желанию сесть за книгу. Кончились прежние разговоры о сложных явлениях жизни, — тесть и зять уже не могли подойти друг к другу, что-то разделяло их. Что-то неизвестное и невидимое — тяжелое, как горе, несокрушимое, словно стена, возникло между ними, и с каждым днем они становились все более и более далекими друг другу.

Андр перебрался в комнату, у него не было никакого желания походить на сыновей Викуля — лезть на чердак и спать у трубы. Иоргис клеил скрипку для какого-то айзлакстца. Это была работа, требующая тщательного исполнения: лампа на столе подвинута совсем близко, мастер вплотную приник к ней. С открытыми глазами лежал Андр в постели. Обычно он засыпал только к утру, но сейчас ему казалось, что сон явился бы сразу, он уже стоит рядом у изголовья и ждет, когда кончится это невыносимое потрескивание и улетучится противный смрад от нагретого котелка с клеем. Огромная уродливая тень металась по комнате, иногда поднимаясь на потолок, потом вдруг опять перебегала на печь, падала к самому полу. Это беспрестанное мелькание перед глазами казалось нарочитым, дразнящим и немного угрожающим. Андр наконец не вытерпел, — грубо, по-мальчишески сердито выкрикнул то, что накопилось на душе не только за этот вечер, по за все время.

— Не заслоняйте свет! Надвинулись, как туча…

Спустя некоторое время Иоргис Вевер действительно отодвинулся. Тень над изголовьем Андра откачнулась в угол. Скрипка тихонько стукнула о стол, а котелок с клеем — о пол. Вевер, скрипнув стулом, повернулся в сторону кровати.

— Это правда, — сказал Иоргис как всегда спокойно и обдуманно, словно говорил больше себе, чем другому. — Мы все время заслоняем друг другу свет.

— Я вам никогда не заслоняю, — отозвался Андр еще резче.

Другой на месте Иоргиса рассердился бы, и началась бы ссора, но он давно отвык возмущаться грубостью, умел говорить спокойно и ясно.

— Двух мужчин в одном доме слишком много. А может быть, и мало. На станции братья Лупаты тоже не живут вдвоем, у них есть третий, которому они служат. У нас нет третьего, поэтому мы заслоняем свет друг другу — как ни встань, все мешаешь.

Андр хотел вскочить и крикнуть: «Отстаньте вы со своими притчами и окольными присказками, говорите, чтобы можно было понять!» Но Иоргис Вевер словно предвидел это.