Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

— Страшно, — прошептала Танюшка, прижимаясь ко мне. Пламя костра металось неподалеку в такт песне…

… - Наша Вольница бьёт поклоны лбомДогмы рабские вбиты молотомКрылья дерзкие срезаны серпомГорло стиснуто тесным воротомНаша Вольница зарешёченаМеченых аркан в темноте настигКость щербатая, кнут-пощёчинаСтражи верные безмятежностиНашу Вольницу Ливень выхлесталОтрезвила хмарь тёплой водкоюВыцвели шелка хором выкрестовВехи топлены липкой рвотоюЧох!Наша Вольница без одежд пришлаНаша Вольница болью корчиласьНаша Вольница бьёт поклоны лбомНаша Вольница зарешёченаНаша Вольница……Ястребы аркановХолод ятаганов…

— Воля, — тихо сказал я, крепче обнимая Танюшку. — Да. Хорошо поют.

— Мне так этого парня, колю, жалко, — Танюшка повозилась под боком. — Я разговаривала с девчонками, он с тех пор, как пропала его девушка, сам не свой… Негров убивает, убивает, убивает — никак насытиться не может… Ой, Олег, ты только прости, но я подумала, что со мной было бы, если бы ты… пропал или погиб. Я бы просто умерла, наверное… А этот Марио что к тебе приставал?

— Откуда знаешь? — лениво поинтересовался я.

— Девчонки рассказали, — ответила Танюшка. — Они меня тоже расспрашивали, — Танюшка толкнула меня в бок, озорно посмотрела снизу вверх: — " — Марио ему: "Ты, говорят, хороший фехтовальщик? Давай схватимся!" — ой, он же задиристый, как не знаю кто! А этот, ну, Олег, ему так спокойно: "Скоро ты это увидишь," — ну прямо как в книжке или в кино! А сам он, этот Олег, девчонки — такой гордый, рука всё время на палаше… Он, говорят, во всей Европе лучший на клинках! Тань, а ты про него расскажи, а?!"

— Тань, хватит, — смущённо, но одновременно и со смехом ответил я. Она очень похоже передразнивала девчоночью трескотню, и я помимо воли поинтересовался: — Ну? Рассказала?

— Ой, какой же ты тщеславный… — она коротко и сильно щёлкнула меня в нос. — Рассказала. Рассказала, что ты самый смелый, самый умный, самый красивый, самый-самый на свете. Правильно?

— Не знаю, — хмыкнул я, потирая нос. — Вам виднее, мисс.

— Почитай мне что-нибудь, — попросила она. — Пожалуйста…

— Не всегда чужда ты и гордаИ меня не хочешь не всегда.Тихо-тихо, нежно, как во сне,Иногда приходишь ты ко мне.Надо лбом твоим густая прядь —Мне нельзя её поцеловать.И глаза большие зажженыСветами таинственной Луны.Нежный друг мой, беспощадный враг,Так благословен твой каждый шаг,Словно по сердцу ступаешь ты,Рассыпая звёзды и цветы.Я не знаю, где ты их взяла,Только отчего ты так светла?И тому, кто мог с тобой побыть,На Земле уж нечего любить…

— Это Гумилёв? — тихо спросила Танюшка. Я молча коротко кивнул. — Почему ты его так любишь, Олег?

— Он учит, каким должен быть мужчина… и как надо относиться к чести, войне и женщине. А здесь только это и имеет значение, Тань. Вот веришь или нет — только это.

— Почитай ещё, — попросила она. — То. Про лес.

— В том лесу белёсоватые стволыВыступали неожиданно из мглы.Из земли за корнем корень выходил,Словно руки обитателей могил.Под покровом ярко-огненной листвыВеликаны жили, карлики и львы.И в песке следы видали рыбакиШестипалой человеческой руки.Никогда судьба сюда не завелаПэра Франции иль Круглого Столла,И разбойник не гнездился здесь в кустах,И пещерки не выкапывал монах…Лишь отсюда в душный вечер грозовойВышла женщина с кошачьей головой —Но в короне из литого серебра.И стонала и металась до утра,И скончалась тихой смертью на заре,

Перед тем, как дал причастье ей кюре… — я умолк, а Танюшка тихим, очень хорошим каким-то голосом задумчиво дочитала:

— Это было, это было в те года,От которых не осталось и следа.Это было, это было в той стране,О которой не загрезишь и во сне…

— Я придумал это, глядя на твои, — вновь заговорил я, касаясь пальцами Танюшкиных волос: — Косы — кольца огневеющей змеи,

На твои зеленоватые глаза,Как персидская больная бирюза.Может быть, тот лес — душа твоя,Может быть, тот лес — любовь моя…Или, может быть, когда умрём,Мы в тот лес отправимся вдвоём…Мы в тот лес отправимся вдвоём…

… - У тебя красивая девчонка.

Я обернулся. Колька-атаман стоял на камне чуть повыше меня. Я молча положил ладонь на камень и коротким прыжком взлетел туда же. Посмотрел вслед Танюшкиной тени, растаявшей в черноте ночи. И подтвердил:

— Красивая.

— Иринка тоже была красивой, — Колька достал из ножен меч-скьявону. — Ты и правда хорошо фехтуешь? Марио все уши об этом прожужжал.

— Я хорошо фехтую, — кивнул я, вытаскивая из ножен палаш и показывая клинок Кольке.

— Давай попробуем здесь? — Колька топнул ногой. — Не сходя с камня. Кто кого заставит отступить.

За его спиной была широкая трещина, врываясь в которую, гневно шипело море. Я помедлил и, убрав палаш, положил руку на плечо казачонку — тот коротко вздрогнул и посмотрел на меня с удивлённым испугом.

— Не надо, — тихо сказал я. — Не помогает это. Хоть в кровь разбейся.

— Странно, — недоумённо ответил Колька. — Плакать хочется. Всё это время хочется плакать. А не получается. Так больно… так больно-о…

Игорь БасаргинБыла любимая,Горел очаг…Теперь зови меняНесущим мрак!Чужих шагов в ночи растаял след…С тех пор я больше не считал ни месяцев, ни лет…

Была любимаяИ звёзд лучи.Теперь зови меняТы — смерть в ночи!Я просыпаюсь ночью, и вперёдПо выжженным краям вновь месть меня ведёт…

Была любимаяИ свет небес.Теперь зови меняТворящим месть!Со мною встретился — и вот оно.И кто там ждёт тебя вдали — мне всё равно.

Была любимаяИ лес весной.Теперь зови меняКошмарным сном!Дробятся кости и огонь трещит —Крик не поможет и мольба не защитит…

Была любимаяИ смех в горах.Теперь зови меняДарящим страх!Поставит выживший на карте знак —Меня там больше нет, меня скрыл мрак.

Была любимая,И смех, грусть.Теперь зови меня —Не отзовусь!Пока чиста дневных небес лазурь,Я сплю и вижу прошлое во сне — до новых бурь…

… - Ты посмотри, что он рисует!

Ленка и смеялась, и одновременно кипела от гнева, протягивая мне блокнот Олега Крыгина. Я, если честно, не в настроении был рассматривать художества моего тёзки сейчас, но альбом взял — Ленка уж больно настырно мне его тыкала.

Я перелистнул последние страницы, заложенные Ленкиным пальцем — и невольно рассмеялся. Олег редко рисовал карикатуры, предпочитая серьёзный и даже романтический взгляд на жизнь. Но уж если брался — они ему тоже удавались. А это были "карикатуры наоборот". Олег изобразил "старичков" нашего племени в совершенно не подходящих им по характеру ситуациях.

Вадим — в кожаной куртке, пиджачной тройке с галстуком, сияющих туфлях, с надменным значительным лицом опирался на передок новенькой "девятки".

Ирка в бикини выплясывала канкан на столе, уставленном закусками и бутылками, вскинув длинную ногу в туфельке с острой шпилькой каблука.

Наташка в спортивном костюме с подвёрнутыми штанинами, босиком, шуршала по дому с пылесосом.

Басс — с очками на носу! — сидел за бухгалтерским столом, что-то считая на калькуляторе левой и записывая в гроссбух — правой рукой.

Ленка в халате и шлёпанцах сидела за телевизором с сонным лицом, лопая из стоящей рядом коробки шоколадные конфеты.

Андрей был изображён за студенческой кафедрой, взъерошенный, старательно записывающий какую-то лекцию в распухшую от вставок тетрадь.

Я в компании двух каких-то потёртых смурных личностей за кособоким столом распивал ноль семьдесят пять портвейна, грызя воблу.

Танька в дурацкой панамке копошилась в аккуратном, прилизанном огороде с тяпкой в руках.

Себя он не нарисовал. И Арниса почему-то.

— Паразит, — я снова засмеялся, протягивая блокнот Ленке. — На, верни хозяину.

Стягивая куртку, я снова отошёл в темноту. Россыпью горели костры. Снова глубоко вдохнув чистый, становящийся уже прохладным ночной воздух, улыбнулся. Да, опять война, опять весна, и мы точим клинки. Нас позвали, и мы пришли. Чем бы это не кончилось — с нами наша честь. "Дэн эре хейст трейе!" "Твоя честь — верность!" эти слова я в своё время прочитал в дневнике Лотара и восхитился их лаконичной определённостью — а потом оказалось, что это слова Гитлера. С ума сойти. Перед дедом стыдно, но всё чаще и чаще закрадываются в мою детскую голову мысли о том, что не всё так просто с теми, кого мы называем "фашисты". Встретить бы хоть одного живого свидетеля… Хоть бы одного…