Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

охотишь?

— «Подымем коле-но-пре-клонен-ного», пишут. Хочу на ноги, не на коленках перед землей, а на ногах.

— Мал ты, верно ведь. А выставка — не ребячье дело.

— Я пойму. И мамка согласна отпустить, овечку на дорогу продает.

Посовещались мужики и все-таки решили, что посылать Афоньку не следует: Москва может отправить его назад.

— Домохозяин ведь я полный, и наряды несу без отлички, а здесь отличка… Почему?

— Москва не знает наших порядков, не будет разбираться, хозяин ты аль нет, увидит, что ребенок ты, и вернет, а нам выговор.

Не послали Афоньку, и такой бумажки «Пчелинцев Афанасий Павлыч из деревни Полые Воды командируется в Москву на выставку» не дали. Тогда и мать решила: «Не отпущу без бумажки от Совета, мал».

Убежал Афонька во двор, в хлев, сунулся головой в угол. Долго ходили у него плечи и вихор на макушке вздрагивал — до слез обидели парня.

IV

Афонька вернулся с поля после вечернего десятичасового поезда. Мерин измучился донельзя и, придя домой, сразу лег, что делал очень редко.

— Ну, чего изводишь себя и лошадь мучишь? — упрекнула мать.

— Кончил. Все посеяно, теперь только овес дожать и…

— Садись ешь, остынет суп.

— Мамка, самовар согрей, я вымоюсь, загрязнился на пашне.

Афонька вымылся и вместе с грязью сбросил с себя половину усталости.

Мать заснула, Афонька не спал: в эту ночь он решил уехать на выставку. «Пахоту перевернул, спасибо мерину — вынес… Овес без меня дожнут, одна полоска осталась».

Афонька оделся, вышел во двор, там взял мешок из амбара, положил две буханки хлеба, новые лапти в запас и вернулся в избу, сильно хлопнув дверью. «Пусть мамка думает, что я лег спать. Не пустила, не поладила добром, тайком уйду. Не прощусь — сама виновата. Побеспокоится и сообразит, что на выставку уехал, и будет ждать», — оправдывал и успокаивал себя Афонька.

Неслышно вылез он в окно, из-за наличника достал деньги (зарабатывал их по праздникам на дорогу).

В огороде нарыл картошки и надергал репы — все уложил в мешок. Остановился. Спали Полые Воды, и даже щенок Зорька спал.

— Ну, сарайчики, хлевочки, прощайте! Приеду, перетряхну вас.

Выдернул из тына рычажок на дорогу, подумал: «Вернусь, на свое место поставлю», перебежал лужки, гумна. Росистая трава смочила ноги. Пока еще не утонули в тумане Полые Воды, повернулся к ним:

«Прирос. На неделю, на две еду, а жалко».

Бежал луговиной, через реку по тонкой гибкой лаве, и мысли бежали скачками. «Научимся всю луговину за один день выкашивать. И тебя, реченька, куда-нибудь приспособим, чтобы не зря текла. Сорокина и Хомутова в Москве, чай, встречу, вот удивятся».

В Полянах стоял двенадцатичасовой поезд. Афонька поопасился встречаться с Петром Семеновичем и не купил билета.

Паровоз дышал огнем, в темных вагонах гремели копыта, ржали лошади, мычал скот…

Афонька вскочил на площадку. «Не пустили, все равно еду. Сам себе делегат. Узнаю в Москве, верно ли, что ребят посылать нельзя».

Меж лесов гулкой просекой катил поезд. Навстречу бежали телеграфные столбы, как скованные узники, и показывали номера, отметки на своих спинах.

«Сам себе делегат, удостоверенья-то нет — жалко. — Афонька пощупал в кармане свое свидетельство об окончании начальной школы в деревне Полые Воды. — Может, оно вынесет»…

Из лесов поезд выбежал в поля, закружились, заплясали вокруг него ночные холодные ветры. Афонька перешел в пассажирский вагон, присел на скамейку и заснул.

Разбудил его контролер.

— Вставай! Что-то долго ты спишь… Билет!

Афонька встрепенулся, огляделся: лежит он на скамейке, под головой мешок, контролер теребит его за плечи, ждет билет.

— Сколько ты проспал, знаешь? — говорят люди. — Целый день спал.

— Устал я: вчера только ночью посеял озимое — и сразу в поезд.

— Билетик, билетик!.. — торопил контролер.

— Нету. Безбилетный. Вот деньги. — Афонька подал узелок с деньгами.

— Куда ты, в Москву? Штраф с тебя следует.

— На выставку я.

— Документы!

Афонька развернул свидетельство об окончании начальной школы.

— Этого мало. Такой, что тебя на выставку посылают, есть?

— По своей воле еду, сам себе делегат…

— Ишь какой хитрый! — в вагоне засмеялись, все ближе придвинулись к Афоньке.

Контролер пересчитал деньги, подал их обратно:

— Мало, не хватает до Москвы. Ссадить придется.

— В Москву, стало быть, не попаду? — Афонька побледнел: и здесь мешают ему.

— Ну пошли, пошли! — Контролер тянул парня за рукав. — Некогда с тобой растабаривать.

— Денег мало, говоришь. Я за них с лошадью три дня работал, — продолжал рассуждать Афонька. — Дорого берете за билеты.

— Ты скоро? — Контролер стал грозен.

— Довези, мне попасть надо на выставку. Я за хозяина. Мамка и двое маленьких дома. Землю работать буду учиться, из бедности выползать. Не ссаживай, скоро ведь Москва.

— А в Москве куда ты без денег?

— Объясню все, небось пустят на выставку.

Пассажиры вступились за Афоньку, начали уж собирать деньги на билет.

— Пойдем, доедешь в вагоне с экскурсантами, там без билета можно. — И контролер отвел Афоньку в специальный вагон.

В вагоне ехал дедушка в лыковых лаптях и в синем домотканом кафтане. Из-под картуза лезут длинные седые волосы, обложили все лицо, торчат только нос да уши. Внимательные глаза прячутся за бровями, следят украдкой за всем.

Поглядел на дедушку Афонька, и сразу спокойней стало: «Не один я голая деревенщина, а и он тоже».

С десяток мужиков в черных суконных поддевках, в больших сапогах, видно, что не от сохи, имеют другой промысел. Из разговора узналось: знаменитые коневоды и овцеводы из