Сталин против Зиновьева - Сергей Сергеевич Войтиков

class="p1">6. После перерыва начался допрос Мрачковского. Держится спокойно. Все показания подтвердил и уточнил. Совершенно угробил [Ивана Никитича] Смирнова. Смирнов вынужден под давлением показаний и прокурора подтвердить в основном показания Мрачковского. Даже хорошо, что он немного фрондирует. Попал благодаря этому [в] глупое положение. Все подсудимые набрасываются на Смирнова»[1590].

Зиновьев уже давно находился в прострации, Лев Борисович Каменев держался достойно – как всегда. Он проявит большевистскую стойкость и в самые последние минуты своей жизни. На следующий день Каганович с Ежовым телеграфировали Сталину:

«1. В утреннем и вечернем заседаниях допрошены: Мрачковский, Евдокимов, Дрейцер, Рейнгольд, Бакаев и Пикель.

2. Наиболее характерным из их допросов является следующее: а) Мрачковский целиком подтвердил всю фактическую сторону своих показаний, [данных] на предварительном следствии, и уточнил эти показания. Особенно убедительны показания в отношении роли Троцкого и [И.Н.] Смирнова. Это наиболее важное в показаниях Мрачковского; б) Евдокимов полностью подтвердил показания на предварительном следствии и дополнил рядом важных деталей. Наиболее убедительны в его показаниях подробности убийства Кирова по прямому поручению Троцкого, Зиновьева, Каменева, его – Евдокимова и других; в) Дрейцер подтвердил все показания на предварительном следствии. Особо остановился на роли Троцкого, Смирнова и Мрачковского. В отношении их дал подробнейшие показания. Особенно нападал на Смирнова за попытку последнего замазать свою роль в организации террора; г) Рейнгольд целиком подтвердил данные на предварительном следствии показания и уточнил их в ряде мест. Наиболее характерным в его показаниях является: подробное изложение двух вариантов плана захвата власти (двурушничество, террор, военный заговор); подробное сообщение о связи с Правыми и о существовании у Правых террористических групп (Слепков, Эйсмонт), о которых знали Рыков, Томский и Бухарин; сообщение о существовании запасного Центра в составе Радека, Сокольникова, Серебрякова и Пятакова; сообщение о плане уничтожения следов преступления путем истребления как чекистов, знающих что-либо о преступлении, так и своих террористов; сообщение о воровстве государственных средств на нужды организации при помощи Аркуса и Туманова; д) Бакаев целиком подтвердил показания на предварительном следствии. Очень подробно и убедительно рассказал об убийстве Кирова и о подготовке убийства Сталина в Москве. Особо настаивал на прямой причастности к этому делу Троцкого, Зиновьева, Каменева, Евдокимова. Немного преуменьшая свою роль, [Бакаев] обижался, что они раньше ему не все говорили; е) Пикель целиком подтвердил показания, [данные] на предварительном следствии. В основном повторял показания Рейнгольда. Особое внимание уделил самоубийству Богдана, заявив, что фактически они убили Богдана, что покончил самоубийством по настоянию Бакаева. Накануне самоубийства Богдана Бакаев просидел у него всю ночь и заявил ему, что надо либо утром покончить самоубийством самому, либо они его уничтожат сами. Богдан избрал первое предложение Бакаева.

3. Особо отмечаем на процессе поведение следующих подсудимых: а) Смирнов занял линию будто бы он, являясь членом троцкистско-зиновьевского центра и зная о террористических установках, сам не участвовал в практической деятельности организации, не участвовал в подготовке террористических актов и не разделял установок Троцкого – Седова. Перекрестными допросами всех подсудимых Смирнов тут же неоднократно уличается во лжи. Под давлением показаний других подсудимых, Смирнов на вечернем заседании вынужден был признать ряд уличающих его фактов и стал менее активен; б) Зиновьев при передопросах прокурора о правильности фактов, излагаемых подсудимыми, подавляющее большинство наиболее важных из них признает. Оспаривает мелочи, вроде того, присутствовали точно те лица или другие при разговорах о планах террора, и т. п. Держится более подавленно, чем все остальные; в) Каменев при передопросах прокурора о правильности сообщаемых подсудимыми фактов подавляющее большинство их подтверждает. В сравнении с Зиновьевым держится более вызывающе. Пытается рисоваться, <изображая из себя вождя>.

4. Некоторые подсудимые, и в особенности Рейнгольд, подробно говорили о связи с Правыми, называя фамилии Рыкова, Томского, Бухарина, Угланова. Рейнгольд, в частности, показал, что Рыков, Томский, Бухарин знали о существовании террористических групп Правых.

Это произвело особое впечатление на инкоров. Все инкоры в своих телеграммах специально на этом останавливались, называя это особенно сенсационным показанием.

Мы полагаем, что в наших газетах при опубликовании отчета о показаниях Рейнгольда [не следует] вычеркивать имена Правых.

5. Многие подсудимые называли Запасной центр в составе Радека, Сокольникова, Пятакова, Серебрякова, называя их убежденными сторонниками троцкистско-зиновьевского блока. Все инкоры в своих телеграммах набросились на эти показания, как на сенсацию, и передают в свою печать. Мы полагаем, что при публикации отчета в нашей печати эти имена также не вычеркивать»[1591].

Так был перекинут очередной мостик к будущим процессам, «делам» и расстрелам. Вечером 21 августа М.П. Томский поделился со своей супругой впечатлениями от огульной критики в свой адрес на партсобрании в Главном управлении ОГИЗ:

– Если бы ты знала, как все эти дни (дни процесса. – С.В.) и вчера меня пинали, смешивая с грязью, и кто пинал? Это грязные рублехвататели, никогда не болеющие за партию, я их знаю, как облупленных. Я всегда урезывал их корыстные аппетиты к советскому рублю. Я бы и это вытерпел до конца, если бы знал, что физически вынесу, но мозг мой горит, и я чувствую, что не выдержу. Пойми, после того нервного заболевания, которое я перенес, второе будет еще хуже. Меня разобьет паралич – отнимется язык, кому я буду нужен? Я сам себе не нужен! [1592]

Видимо, еще весной к Бухарину в редакцию «Известий» пришел бывший секретарь Томского Н.И. Воинов. Рассказал Николаю Ивановичу, что Михаил Павлович «…в полном одиночестве, в мрачной депрессии, что к нему никто не заходит, что его нужно ободрить»[1593]. Воинов попросил Бухарина навестить Томского, но Николай Иванович, по его признанию, «не выполнил этой простой человеческой просьбы…»[1594]

Утром 22 августа Томский застрелился. Михаил Павлович оставил письмо на имя И.В. Сталина, в котором доказывал свою невиновность. По свидетельству А.И. Рыкова, когда он узнал о самоубийстве Томского, то «…был более склонен думать, что это в результате его болезненного состояния, потому что он в период заболеваний неоднократно думал о самоубийстве»[1595]. Надо признать, что у самоубийства было две причины. Первая – политическая, которая была очевидна: кольцо вокруг Томского стремительно сжималось. Вторая – медицинская: у Михаила Павловича давно были серьезные проблемы со здоровьем. В своем письме от 27 августа членам Политбюро ЦК ВКП(б) Бухарин фактически признал, что с его стороны отказ о посещении Томского был ошибкой, поскольку «…и пессимистические политические настроения нередко вырастают на неполитической почве, которая в свою очередь может быть производной от политики»[1596]. Но сталинцы, а потом и их Хозяин, читая предсмертное послание Томского, сразу же вспоминали полумедицинскую-полуполитическую подоплеку предсмертного письма Иоффе. И для них не имело никакого значения, что самоубийство Адольфа Абрамовича было актом борьбы, а Томского – жестом отчаяния. Позднее, 4 декабря, Сталин скажет на Пленуме ЦК ВКП(б): «…если я чист, я –