Шолохов - Валентин Осипов

Очень прошу Вас, дорогой товарищ Сталин, разъяснить мне, в чем существо допущенных мною ошибок.

Ваши указания я учел бы при переработке романа для последующих изданий.

С глубоким уважением к Вам М. Шолохов».

Совсем немногие рисковали пускаться в объяснения со Сталиным. И тон вроде бы почтительный «дорогой… учту… с глубоким уважением…», а взыскующий.

Светлана Михайловна дополнила: «Отец забыл, что спустя время написал еще одно письмо. Вторично просил Сталина принять для разговора или хотя бы письменно объяснить, в чем же „грубейшие ошибки“. Но ни ответа — ни привета». В камень стрелять, стрелы терять.

Сталин. Он не пожелал снизойти до объяснений. Без него нашлись толкователи. Издательскому начальству дали понять, что в романе должен появиться еще один персонаж.

В издательство вызывают внештатного редактора. Этот послушный литератор, работник «Правды», берет в руки подхалимское перо. Роман обретает сцену — Сталин и народные ходоки… Вот же как прицельно отдалось от давнего письма.

Грядет 70-летие И. В. Сталина. Вёшенцу предложено написать для «Правды» статью к 21 декабря, к юбилею. Десять лет назад он сочинил статью — необычную — к 60-летию. Какой быть новой? Всматривается день за днем в «Правду». Каждый день приветственные статьи. Размером со страницу определили соратникам вождя. Писателям отдавали места не меньше, чем на 200–250 строк, чаще на 300–400, кое-кому доставались почетные подвалы — усердствуют собратья по литцеху. Один поэт дважды поспел с поздравлениями: сперва напечатал стихи, через три недели огромную статью. Такая награда в связи с тем, что он один из руководителей Союза писателей. Еще один поэт выступил с гимнотворчеством: «Пусть весны долгой, долгой чередой / Несут над Вашей славной сединой…» Потом он — в безопасные для этого времена — отдаст всего себя развенчанию Сталина. Готовится (правда, почему-то без Шолохова) открытое письмо «Наш вождь, наш учитель, наш великий друг». Под ним собралось несколько десятков подписей: Фадеев, Панферов, Гладков, Полевой, Горбатов, и еще, еще, втянули даже Сергеева-Ценского.

Избыток предъюбилейных чувств не отменил политической бдительности: 8 декабря Суслову передают документ с критикой «Нового мира». Покинуть бы Шолохову этот неблагонадежный журнал, но нет, не уходит из редколлегии.

ЦК следил, кто как писал о Сталине. Маленков получает донос об одном нерасчетливом писателе-бедолаге: «В романе И. В. Сталину отведено две страницы, бледных и невыразительных, а Гитлеру — десять страниц». Это о Василии Гроссмане и его романе «За правое дело».

Шолохов отправил свое приветствие в Москву. Получилось оно совсем небольшим, чуть больше 60 строк. Когда «Правда» за 20 декабря пришла в Вёшки, свою заметку он не сразу и обнаружил на второй странице; ее втиснули в толпу одических статей. Он явно не погрешил против своих же слов в статье 1939 года: ни «многословием», ни «эпитетами», ни «частыми упоминаниями» не злоупотребил.

По большей части это заметка не о юбиляре, а о его матери: «Маленькая скромная грузинская женщина…» Шолохов не полукавил. Она и на самом деле была такой — скромной.

Таков немногострочный вклад автора трех романов во вседержавный юбилей вождя.

С 1950 года он больше никогда ни с чем не обращался к Сталину.

И второе политическое событие. ЦК дает согласие выдвинуть Шолохова кандидатом в депутаты Верховного Совета. Он был хорошим для Дона депутатом. В том числе и потому, что представал, напомню, с младых лет своим среди своих. Сохранился рассказ казака с хутора Остроуховский Павла Васильевича Пономарева:

«Встретился я с Михаил Александровичем в самую что ни на есть горькую для меня пору. Одно время я жил в Донецке, а после войны вернулся на родину. Пошел работать в лесхоз. И тут начались на меня гонения: „Не хочешь быть колхозником? Ну, мы тебе покажем! Мы тебе укорот сделаем…“ Обложили, как волка. Коровенку в хуторское стадо пускать не разрешают… За то, что нарушал запреты, шесть месяцев принудиловки присудили. Пытался жаловаться: и в район, и в область писал, как на дно моря… Хоть бежи с родных мест…

Шел я однажды по Зимовой луке делать санитарную рубку. Осветление называется. А в душе темь кромешная. Гляжу — навстречу какой-то человек, в фуфайке, в сапогах. „Здорово, рыбак“, — говорит. А я ему: „Я — не рыбак, а рубак“. — „А чего, дескать, такой хмурый?“ — „Жизнь, — отвечаю, — не светит“. — „За что же это она на тебя осерчала?“ — „А ты кто такой веселый?“ — обозлился я. „Шолохов“, — отвечает. Поначалу я малость растерялся, а потом слово за слово и рассказал…»

Шолохов ввязался в это дело. Казак интересно подытожил: «Судимость с меня сняли и корову в ее правах восстановили…»

Покушение на Джека Лондона

Домочадцы заметили: прочно оседлан стул у письменного стола в кабинете на втором этаже. Снова ночные бдения. Он признался — сочиняются новые главы военного романа. Но при этом как было все время, так и остается: не хочет отключаться от жизни.

Идет письмо ученому из Ростова — озаботился: «Опасаюсь, что для Вашего словаря не найдете Вы издателя, и по той простой причине, что едва ли в наше время сыщутся „сердобольные“ люди…» Речь шла о попытках издать «Словарь народных говоров». Шолохов через несколько лет с превеликим огорчением убедится, что и столичные издатели пренебрегают такими изданиями, и встанет в строй радетелей этих памятников культуры.

Идет письмо депутата в райком — встревожен: «Прошу оказать возможную помощь… Он тяжело контужен во время войны, страдает припадками эпилепсии, снят с военного учета и к труду неспособен…»

Идет письмо историку в Воронеж — доброжелателен. Тот хотел узнать, откуда писатель брал факты истории для «Тихого Дона». — «Все, что служило мне подсобным материалом в работе над „Тихим Доном“, погибло в 1942 году. Что касается архивных материалов — боюсь, что и в Ростове они не сохранились за годы войны. Впрочем, советую Вам обратиться туда, быть может, кое-что уцелело. Помимо облархивов я воспользовался материалами из библиотеки ЦК ВКП(б)…»

Писал и вспоминал не только проклятую войну и своих тогдашних недругов. Вспомнилось прошлогоднее письмо директора Института марксизма-ленинизма при ЦК партии. Он переслал писателю фотокопию письма Сталина далекого голодоморного года и шолоховский мандат делегата довоенного партийного съезда. И сообщил: эти важные для истории раритеты, как написал, «случайно» были найдены одним полковником «в Вашем доме при отступлении наших войск». Заключил просьбой: «Михаил Александрович! Убедительно прошу подлинник письма тов. Сталина разрешить оставить на хранение в Архиве ИМЭЛ. Жду ответа…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});