Сложенный веер - Сильва Плэт

Она надеется, что разговор окончен и можно уйти уже из этой страшной комнаты, где так много трупов и так пахнет кровью. Но когда она пытается встать, лорд Дар-Эсиль хватает ее за рукав и снова усаживает рядом с собой.

— Расскажи мне еще.

— Лорд Корвус, нам надо…

— Мне уже ничего не надо, — горько говорит он. — Просто расскажи мне.

— Расскажи ему, — вторит Вероник над головой у Лисс. — Я все сама сделаю. Глушилку я нашла и вырубила. Сейчас подойдут наши, вынесут трупы… потом я позвала надежных людей из Совета. Чтобы не верещали. Такуда придет, Гетман, Джерада и Гарка — верийские представители, еще кое-кто из наших. Будем решать, что делать. Я же не могу просто сообщить парням с Аккалабата о смерти лорд-канцлера. Тут нужна легенда. Но вы разговаривайте. Я распоряжусь, чтобы вас не трогали. Только перейдите вон туда на диван. И, Корвус, знаешь что… оставь в покое тело.

От этих слов Лисс передергивает, но на аккалаба они производят нужное действие. Он отпускает Сида, последний раз прикасается к спокойному белому лбу губами и переходит вместе с Лисс на широкую кожаную банкетку у дальней стены. Там они и сидят все время, пока в комнате ходят, сменяя друг друга люди в военной и гражданской форме, выносятся носилки, звучат на разных языках команды, отдаваемые по коммуникатору…

Но они ничего этого не видят и не слышат. Потому что уставший от чужой жизни под чужим именем мужчина рядом с Лисс, которому только гордость и непомерная сила воли позволяют держать израненную спину прямо, хочет знать все. И впервые за годы, прошедшие со своей смерти, может узнать хоть немного. И Лисс честно отвечает на все эти «А тогда Хьелль что?», «А Сид что сказал?», «И как долго вы сидели там, на поляне?» Некоторые вопросы ставят ее в тупик, например, научилась ли танцевать Хелла или кто чешет Кори во время альцедо, но в целом Лисс справляется. Вплоть до самого последнего вопроса:

— Кто из нас скажет Хелле?

Нет, Лисс, конечно, помнит, что она не собиралась доверять это сообщение кому бы то ни было. Но если лорд Корвус считает…

— Кстати, Хьелль знал, — неожиданно произносит он. И поясняет:

— О том, что я жив и где я. Сид тогда улетел на Когнату. А Вероник как раз прилетела на Аккалабат. И разревелась прямо на приеме у королевы, узнав, почему меня нет за спинкой трона.

— И разревелась прямо на приеме у королевы, да, — Вероник присаживается возле мужа, проводит рукой по его волосам. — Я как с ума сошла, Лисс. Это ведь была любовь с первого взгляда. Безнадежная и единственная в моей жизни. Корвус Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата.

Глядя, как железная Вероник трется носом о щеку мужа, а он нежно обнимает ее одной рукой, тоже можно сойти с ума, решает про себя Лисс. Жизнь определенно богаче, чем наши представления о ней. Есть многое на свете, о друг Горацио! Век живи — век учись. Помрешь все равно дураком. Точка. Кавычки закрыть.

Вероник между тем продолжает:

— Вылетела из тронного зала на лестницу, села на ступеньку и реву в три ручья. Думаю, что ж я такая несчастная, встретила раз в жизни, полюбила… и было хорошо за несколько пространственных переходов просто знать, что он есть. И вдруг — не стало. Я только темноту видела впереди, в своей собственной жизни.

Хьелль проходил мимо и меня там засек в таком состоянии. Проводил до лошади и так недоуменно спрашивает: «Вы его любили, что ль?» Я говорю: «Да». Он мне: «По-настоящему?» Я: «Больше жизни».

Как сейчас, помню этот разговор. Он держал поводья, долго смотрел на меня, вдруг говорит: «Тогда поехали».

И привел меня к Корвусу. Когда мы открыли дверь и я увидела, что от него осталось… мне захотелось убежать на край света. Это была человеческая руина. Он никого не подпускал к себе неделями. Грязные спутанные волосы, лицо, расцарапанное в кровь, изгрызенные ногти. Говорить он тоже уже не мог. Какие-то обрывки бессвязные: где мои крылья?.. что скажет моя королева?.. Полуодетый — у него отобрали все, на чем можно было повеситься, а остальное он сам разорвал: считал, что из-за одежды у него не отрастают крылья.

Я сделала шаг назад, инстинктивно, и наткнулась на Хьелля. Он уже догадался, облил меня презрением одним взглядом и заорал в ухо тихо-тихо (я никогда и не думала, что можно так тихо орать): «Любите, да? Вы говорили, что любите! Так что же Вы? Забирайте. Лечите. Спасайте. Любите. Или не можете? Не хотите? Боитесь? Плохо вымыли Вам лорд-канцлера и причесали? Дурно воняет?»

И пока он нес подобную ересь, вдвигал меня в комнату, все ближе и ближе к Корвусу. Когда я была в трех шагах, то разревелась уже, рухнула перед ним на колени и обняла. Хьелль напрягся — оттаскивать: по привычному сценарию Корвус был должен броситься на меня. Но он просто обхватил меня руками за шею и плакал. Без ругательств, без безумного бреда, в котором провел несколько месяцев. Как ребенок, плакал. И я плакала.

Помолчав, Вероник добавляет:

— Дар-Халем потом мне помог его вывезти. Сиду ничего не сказали. Ничто не должно было мешать ему стать неуязвимым лорд-канцлером Аккалабата. Из окна выкинули тело какого-то мятежника, повешенного накануне. Тейо Тургун съездил, достал из кучи мертвецов, которых должны были зарыть в чистом поле. Они с Хьеллем распустили слух, мол, труп так изуродован, что хоронить можно только в закрытом гробу. Всем так хотелось, чтобы лорд Корвус был уже мертв, что никто не докапывался.

А у нас здесь настала новая жизнь. Раны зажили быстро, а когда мы выбрались из психологической пропасти, в которой он много лет блуждал после этих страшных событий, то приняли решение: Аккалабатом мы не интересуемся и за жизнью мальчиков не следим. Так больнее, но и честнее. И он, — Вероник кивает на мужа, отрешенно слушающего весь этот рассказ о себе, — до последнего выполнял свое обещание, данное мне тогда: жить жизнью Корто — простого делихонского служаки. Делать небольшую карьеру, работа — дом, дом — работа. Тихое семейное счастье. Много же мы грешили в жизни, если заслужили его только на несколько лет.

Они долго молчат. Каждый думает о своем, и деловая суета вокруг, в которой все громче раздается перекрывающий другие голос Такуды, не задевает троицу, сидящую на диване. Все окружающие понимают, что их сейчас нельзя трогать, что им ни до кого нет дела, что между ними происходит нечто более важное, чем дырки в системе безопасности Конгресс-центра или новые ситийские саундшаттеры. Через десять минут недостатки секьюрити и вопрос о санкциях за «скрытое производство» снова выйдут на первый план, и каждый из троих будет отвечать на вопросы, давать показания, предлагать решения, но не сейчас.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});