Гангутцы - Владимир Рудный

— Хочу, — тихо сказал Алеша.

— Вот за это мы и будем драться. Слыхал, в госпитале какой родился орленок?.. Тебе конкурент, а?

— Я слышал — плачет. Сначала подумал, что матросы подражают. Балуются.

— Это, Алеша, жизнь торжествует, — серьезно продолжал Расскин. — Кругом огонь, война, кровь. Сколько народу погибает! А жизнь все равно торжествует, рождаются новые люди. И вот мы этого мальца таким вырастим человеком — на радость всей земле.

Расскин поднялся и, прощаясь с Алешей, сказал:

— Ну, лети, орленок, дерись и живи!.. Кино будешь смотреть?

— Я пришел наших поискать кого-нибудь из отряда.

— У-у-у! Тогда поспеши. Твой Иван Петрович в доме отдыха, если не ушел в бухту Тверминнэ к капитану Кудряшову. Впрочем, возможно, он смотрит фильм. Желаю тебе удачи. А про «Двести тридцать девятый», как только его отремонтируют, сообщу тебе…

Показывали фильм «Мы из Кронштадта». Алеша вошел в зал в середине сеанса и пошел вдоль стены, отыскивая кого-либо из отряда.

Он глянул на экран: белогвардейский полковник допрашивал связанных матросов. «Ты кто?» — спрашивал белогвардеец комиссара. «Член партии коммунистов-большевиков», — отвечал комиссар. Белогвардеец — к следующему: «Ты кто?» Матрос Артем Балашев, исподлобья глядя на врага, бросает: «Альбатрос. Скиталец морей. В очках, а не видишь?» Белогвардеец подошел к юнге: «Ты?» И юнга гордо ответил: «Красный балтийский моряк!»

Алеша услышал голос Бархатова в зале:

— Как наш орленок!

«Наши здесь!» — обрадовался Алеша.

А с экрана доносилось: «А вы?» И в зале захлопали ответу кронштадтца-гитариста: «С лишенцами не разговариваю».

«Коммунисты, выходи!» — кричал белогвардеец. Связанных матросов повели к обрыву.

В зале слышен был только стрекот проекционного аппарата, доносившийся из квадратного окошка кинобудки.

«Ребенка оставьте, ироды!» — сквозь зубы кричали матросы перед смертью. Но и юнгу столкнули в мере вместе с героями-кронштадтцами.

— Что же ты смотришь, Иван Петрович? — крикнули в зале, когда белогвардеец сбросил с обрыва последнего из матросов.

Алеша встрепенулся, услышав:

— П-усть живут до конца с-сеанса.

Согнувшись, Алеша побежал по проходу между рядами.

— Товарищ мичман, это я, Горденко…

— П-подлечился?

— В дом отдыха отпустили.

— С-адись. М-олчи. Смотри.

Но Алеше не сиделось.

— Вы отсюда к Кудряшову?

Щербаковский не ответил.

Алеша зашептал ему на ухо. Щербаковский кивнул, Алеша стал пробираться к выходу.

Алеша не стал ждать оказии и заковылял к дому отдыха пешком.

От быстрой ходьбы разболелась нога. Тяжела первая прогулка после госпиталя. Но Алеша терпеливо переносил боль — он торопился к Кате.

— Катю Белоус не видели? — спросил он незнакомую медицинскую сестру.

— Уехала раньше, с матросами. Снова будет в эвакоотряде работать.

Алеша, не показывая своего направления в дом отдыха, повернул обратно.

В Доме флота он никого не застал. Уже отзвучал в зале возглас Артема: «А ну, кто еще хочет в Петроград?!» И все товарищи Алеши уехали на восточный фланг полуострова: там, как шепнул раньше Алеше Щербаковский, готовилась вылазка на финские острова.

На попутном грузовике Алеша в эту же ночь помчался на восток полуострова, решив во что бы то ни стало догнать группу Щербаковского.

* * *

В слабо освещенной сводчатой комнате старинного подземелья на острове Хесте-Бюссе перед началом операции отдыхала вся группа Щербаковского. Кроме матросов с Хорсена тут находились многие средние командиры, политруки, штабные работники, пожелавшее пойти с Щербаковским в поход.

В ожидании сигнала, не расставаясь с оружием, все вольно отдыхали на койках.

Спалось плохо. Некоторые тихо переговаривались.

На одной из коек лежал Алеша. Он уткнулся лицом в подушку, стараясь уснуть. Не спалось. Алеша часто поднимал голову и опасливо поглядывал на дверь. Он ведь значился в отпуску и к Щербаковскому присоединился без специального на то разрешения. Алеша боялся, чтобы его присутствие не обнаружили еще до посадки десантников в шлюпки. А Щербаковский, уже доложивший об участии Горденко в десанте командиру, нарочно поддерживал в Алеше убеждение, будто он «заяц». Он посмеивался, глядя, как прячется Алеша.

В помещение вошел командир части капитан Кудряшов — в его ведении находились восточные острова. Он шел от койки к койке и вдруг остановился, удивленный:

— Филиппов! Как вы сюда попали?

Молодой худощавый интендант с черной бородкой, обрамляющей бледное лицо, вскочил с койки.

— Так я же сменился с дежурства, — лепетал он. — Я же давно вас просил, товарищ командир… Вы же обещали послать меня в операцию…

— Обещать обещал, не спорю. Но сегодня кто разрешил вам отправиться? — Кудряшов, видимо, не очень-то сердился и даже гордился своим начпродом.

— Так вы уж разрешите, товарищ капитан… — умолял начпрод.

— А кто вас взял с собой?

Начпрод молчал, не желая подводить Щербаковского.

— С-ознайся, начпрод, — подал голос Щербаковский. — С Ив-ваном Щербаковским п-пожелал пойти в бой! Мы его от вас сп-рятали, товарищ к-апитан. Вы м-мимо проходили по пристани и даже не заметили…

— Хорошо! — согласился Кудряшов. — Сходите на операцию, потом отсидите трое суток за нарушение дисциплины. Ясно?

В комнате рассмеялись. Начпрод стоял ни жив ни мертв.

— А оружие есть? — смягчил тон Кудряшов.

— Есть, товарищ капитан. — Начпрод подхватил с койки ППД и протянул Кудряшову.

— Вот молодец! — повеселел Кудряшов. — Даже автомат раздобыл. Ай да начпрод!.. Надо пойти посмотреть, нет ли там у Егорова «зайцев».

Кудряшов открыл дверь в соседнюю комнату, где отдыхала другая группа десантников, и с порога крикнул:

— А ну, войско, сознавайся, — кто тут «зайцы»?

Никто не откликнулся.

Кудряшов покачал головой и ушел.

— Ш-ары на стоп! — провозгласил Щербаковский свою любимую поговорку. — Орленок, м-ожешь перевернуть фотографию!

Алеша поднял голову от подушки, едва его не задушившей, и сел на постели, улыбаясь.

— Ну, «з-аяц»! — воскликнул Щербаковский. — Г-говори спасибо Ивану П-етровичу. Ив-ван Щербаковский, если захочет, целую роту спрячет. Ив-ан Щербаковский обошел весь мир, исключая Албанию и Китай. П-по всем морям п-лавал, на всех купцах. Сам м-малайский губернатор остался в д-дураках перед Ив-ваном Щербаковским!..

В комнате уже никто не спал. Матросы с Хорсена с удовольствием слушали разглагольствования Щербаковского и гордо поглядывали на всех остальных, еще незнакомых с бурным нравом Ивана Петровича и с нетерпением ожидающих подробностей его взаимоотношений с малайским губернатором.

Алеша же сидел на койке, довольный собой. Он снова пойдет в бой, в разведывательный поиск. Госпитальная палочка осталась на материке, Алеша зажал меж колен новенький карабин, чувствуя себя великолепно в родной семье «детей капитана Гранина».

Глава пятая

На новом участке

Гранин снова командовал дивизионом на Утином мысу. От долгой бессонницы, от нервного переутомления он давно чувствовал себя больным, но скрывал это от окружающих. Но вот в дождливые осенние дни он простыл, проведя сутки в сырости на Гунхольме. День он ходил в жару, не сдаваясь болезни. Отрядный врач заявил, что на месте он ничем помочь не может — надо отлежаться в сухом помещении, в госпитале.

— Коновалы вы! — рассердился Гранин. — То суете пилюльки да микстурки. А когда надо человека вылечить, так впору бабку ищи, чтобы пошептала…

Как прознало командование базы про его болезнь, Гранин понять не мог. Когда позвонили с ФКП и передали ему приказ генерала Кабанова отправиться на Ханко, Гранин с подозрением взглянул на Пивоварова и Томилова: «Уж не вы ли доложили, други?»

В тот же день, больной, с перевязанной шеей, Гранин снова прошел по гарнизонам архипелага, словно чувствуя, что ему уже не вернуться в отряд. Он побывал на бугорке Старкерна, где погиб комсомолец-сержант Нечипоренко, посидел на фетисовской скале на Эльмхольме, под голой, обглоданной огнем и октябрьскими ветрами березкой, полежал на Фуруэне в дзотике с Бедой, зашел в Кротовую нору — простился с гвардией отряда, всем писарям на КП пожал руку и стал звать с собой Пивоварова:

— Ты же, Федя, больнее меня. Пойдем уж вместе.

В ротах переживали уход Гранина. Когда в сумерках «Кормилец» отошел от пристани, Гранин увидел на высотах Хорсена матросов, размахивающих ему вслед бескозырками, и отвернулся, заслонив ладонью глаза, как от яркого солнечного луча.

— Что, Борис Митрофанович, чирьи одолели? — сочувственно кивнул на перевязанную шею Шустров.

— Эх, Василий Иванович! Что чирьи!.. Полсердца у меня здесь, полсердца там…