Гангутцы - Владимир Рудный

— П-роволочные заграждения на берегу есть?

— Там, где пристань, нет. Но кругом минировано.

— П-ридется с тобой Д-умичева послать… Не то он совсем окис…

— Один пойду. Шума меньше. — Богданов посмотрел на все еще тихого, подавленного Думичева и пожалел его. — Сережа будет ждать на берегу, если помощь понадобится…

В это утро матросы Фуруэна с особым интересом следили за берегом противника. Богданов и Желтов забрались на вершину скалы. Не терпелось посмотреть, как поведут себя финны, когда обнаружат пропажу шлюпки.

Рассеивался туман. Откуда-то потянул дымок. С того берега донеслись голоса — проснулись.

Прячась за кустарник, пробежал к заливчику худощавый финн.

Богданов представил себе лицо этого солдата. Вот обалдеет-то, когда увидит на месте шлюпки обрубленный конец!..

И действительно, солдат настолько растерялся, что встал во весь рост над валунами, где обычно торчал нос шлюпки. Отличная мишень для Желтова. Желтов хотел выстрелить, но на этот раз его остановил Богданов:

— Не мешай… Посмотрим, что дальше будет…

Солдат побежал обратно. Он куда-то скрылся, потом вынырнул из-за холма с бритоголовым шюцкоровским унтер-офицером.

— Ох и шкура этот унтер… — шепнул Желтов. — Гоняет он своих чижиков, морду им бьет. Говорят, он раньше тут, на Фуруэне, лютовал. Когда Фуруэн брали — сбежал. А твой тезка на него зуб имеет.

— Меньшой?

— Ага. «Живым, говорит, этого бритоголового захвачу да в похлебке утоплю».

Богданов ухмыльнулся: видно, насолил его другу этот унтер.

Солдат и бритоголовый унтер бегом проскочили к заливчику. Да, шлюпки не было… Оба повернулись к Фуруэну и замахали кулаками. Бритоголовый унтер вдруг развернулся и ударил солдата.

— Не трожь бритоголового! — Богданов схватил Желтова за локоть. — Он мне пригодится!..

Желтов удивленно вскинул свои рыжие глаза на Богданова: как же такую тварь да не трогать? Но Богданов так сердито смотрел на финский берег, что Желтов все понял.

— Что же ты медлишь? Бей по солдату! — Богданов тяжело засопел. — Жалеешь. Он, мол, от этой скотины пострадал! Да? А тебя он пожалеет?..

Желтов вздрогнул, прицелился и выстрелил. Солдат упал.

— Ну, все! Рассердились ф-иники! — встретил их Щербаковский.

Началось нечто невообразимое. Стреляли, как во время штурма. Час, другой, третий продолжался обстрел. Матросы лежали в укрытиях, томясь от безделья.

— Давайте песни петь, — предложил Желтов своим соседям по укрытию.

— Давайте. — Богданову тоже тошно стало лежать и слушать, как рвутся мины и снаряды. — Жаль, Сережа, твоей «солдатской бодрости» тут нет…

— Баян на передовой остался. — Думичев имел в виду Петровскую просеку, как будто только там была передовая, а тут, на островах, тыл.

— А ты бы у капитана Гранина призанял, — поддел его Желтов. — По знакомству…

— Ладно, ч-убастый, старое поминать. Сам капитан и то ему п-ростил…

Думичев нехотя затянул свою любимую «Разведку». Но пел он без обычного задора, печально пел:

Мы сгрудились у костра,Говорит ему сестра:— Как, пробравшись в финский тыл,Пулемет ты утащил?

Остальные бодро подхватили:

В огне, говорит, обо мне, говорит,Скучал, говорит, как видно,Врагам, говорит, снегам, говорит,Дарить, говорит, обидно.

На том берегу стихло. Финны слушали, как поют русские. А матросы пели вначале тихо, потом все громче, им стали подпевать товарищи в других укрытиях, и вскоре весь гарнизон Фуруэна пел. Пели песни старинные и современные, грустные и боевые. А Богданов, как запел Думичев про разведку, сразу вспомнил лыжные походы с меньшим по финским тылам, друга, с которым его так нелепо развела жизнь, хотя больше года они служили рядом, в одном гарнизоне. Богданов теперь ждал Богданыча со дня на день, даже надеялся, что тот, может быть, принесет ему весть от Любы.

Только Щербаковский не пел. Он дожидался, когда же противник опять станет расходовать мины и снаряды.

Но финны не стреляли, они слушали.

Такая идиллия явно не устраивала Щербаковского.

— Хватит шюцкоров развлекать! — зло перебил он запевал. — Давайте «Д-уню»…

Все знали, что за «Дуню» имел в виду Щербаковский. На мотив «Дуни» Думичев обычно распевал песенку, напечатанную в газете, в отделе «Гангут смеется».

На этот раз ее лихо затянул Желтов:

На горелой финской елиЧерны вороны сидели,Э-эх-эх, ха-ха,Черны вороны сидели.— Знаешь что, — сказал один, —Есть один убитый финн,А в краю, где ветер свищет,Не один, а целых тыщи.Полетим в ту сторону, —Молвил ворон ворону, —…Но они не долетели —Их в дороге финны съели…

Обстрел возобновился.

— Товарищ мичман! А их унтер, кажется, понимает русский язык? — обрадовался Богданов.

— Не меш-ай, — отмахнулся Щербаковский, — это им г-олос чубастого не по вкусу. — И продолжал монотонно считать: — Д-вести тридцать один, д-вести тридцать два, д-вести тридцать три, д-вести тридцать четыре…

Когда обстрел стих, Богданов спросил:

— Сколько, товарищ мичман, насчитал?

— Т-риста. — Щербаковский, довольный, погладил бородку. — Т-риста мин на Фуруэн. Мины с Ленинградского фронта. В-зяли и выложили нам, к-ак на блюдечко… В-от она, наша помощь Ленинграду…

— А все-таки, по-моему, этот бритоголовый понимает русский язык! — настаивал на своем Богданов.

— Ну, сп-еленай этого унтера, раз он тебе нравится! Он каждую ночь ша-атается по мысу, п-оверяет п-осты… Да еще тезку своего обрадуешь… Этот бритоголовый его ст-арый знакомый…

Богданов решил идти за «языком» один, потому что при таком соседстве островов не было смысла переходить через пролив группой и поднимать шум.

На третьи сутки пребывания на Фуруэне он собрался в поход.

* * *

Все было продумано. Он проникнет на тот берег, подстережет на мыске унтера, оглушит его и перетащит вплавь на нашу сторону. В засаде — Думичев и Желтов. В случае нужды они помогут.

В карман трусов Богданов вложил два индивидуальных пакета. На себя, помимо трусов, надел только тельняшку и флотский ремень с бляхой, к ремню прицепил финский нож, флягу и наган. Наган — как холодное оружие, потому что все равно стрелять нельзя будет.

Вечер настал на этот раз ранний, темный и беспокойный. Опять ждали шторма.

Богданов уже приготовился в путь, когда его срочно потребовали к телефону.

— Меня? — взволновался Богданов.

— П-ерсонально! — Щербаковский торжественно передал ему трубку.

Богданов сграбастал ее своей ручищей, не скрывая волнения.

— Поздравляю вас, Александр Тихонович, вам телефонограмма из госпиталя, — услышал Богданов голос комиссара отряда. — Читаю. Записывайте…

Томилов продиктовал:

— «Поздравляю сыном… десяти с половиной фунтов точка». Записали?.. «Здоровый запятая крикун точка». Записали, товарищ Богданов? Дальше. «Напиши как назвать точка. Целую точка. Подпись Люба». Все!..

— Спасибо, товарищ комиссар.

— А имя придумали?

— Не успел.

— Хорошо. Мы всем отрядом вам поможем, — пообещал Томилов. — Вот и Борис Митрофанович поздравляет вас. Как услышал про десять с половиной фунтов, решил третьего Богданова отдать в приказ. Зачисляем на довольствие. Как сына отряда. На Ханко хотите съездить?

— Хочу, товарищ комиссар.

— Под утро пойдет «Кормилец». Поспешите. У вас теперь, кажется, своя шлюпка есть? Впрочем, обождите минутку… Передаю трубку, товарищ Богданов.

В трубке послышался удивительно знакомый голос:

— Кто говорит?

— Богданов Александр. А это кто?

— Александр Богданов.

И оба рассмеялись.

— Сашок! Здравствуй!

— Здорово, если не врешь.

— Правду, правду говорю. Это я, меньшой. Вот ведь где встретились. Ночью приду за тобой, добро?

— Приходи. Только возьми барказ побольше.

— Багажа много?

— Будет багаж. Сегодня разживусь.

— Пакуй крепче.

— Будь спокоен…

Они хорошо понимали друг друга и снова смеялись.

— Я и забыл тебя поздравить, — спохватился вдруг Богданыч. — Лично поздравлю, хорошо?

— Хорошо. Подожду. — Богданов положил трубку.

Усталое лицо расплылось в улыбке. Его поздравляли, а он будто не слышал.

— С наследником, Александр Тихонович, — шептал Желтов.

— На Х-орсен вернемся — ф-ейерверк устроим! Т-ты уж оставайся п-переживать, старшина. Не ходи сегодня. Другого… б-бездетного пошлю…

— Нет-нет, товарищ мичман. Я пойду!

Богданов, провожаемый Думичевым, пошел к проливу, к месту, откуда ему предстояло идти в эту ночь на тот берег.