КГБ - Олег Гордиевский

Только двое из английских агентов, работавших под контролем Молодыя при техническом обеспечении Коэнов, были осуждены — Гарри Хафтон и его любовница Этель Джи. Хафтон (кличка «Шах») полностью соответствовал стереотипу английского шпиона, цинично описанному Молодым после его возвращения в Москву. Он работал клерком в Управлении подводных вооружений в Портленде, и с помощью Этель Джи, которая работала там же в архиве, он без особого труда мог добывать совершенно секретные сведения о противолодочной обороне и ядерных подводных лодках. На след Молодыя МИ5 помогли напасть данные о Хафтоне, которые были получены от Михала Голеневского, агента ЦРУ в польской УБ. Мемуары Хафтона, написанные им через десять лет после того, как он вышел из тюрьмы, красноречиво свидетельствуют о том, как Молодый успешно обманывал его. В своем московском интервью Молодый ясно дал понять, что считал таких агентов, как Хафтон, обиженными богом и судьбой. Хафтон же наивно полагал (как и Вассалл, когда вспоминал свои встречи с Родимым), что с самой первой встречи с Молодыя «их связывали прочные узы дружбы.» Хотя Хафтон и заявил, что раскаивается в том, что занимался шпионажем, он также признался, что то, что началось под нажимом, превратилось под влиянием теплой дружбы с Молодыя в деятельность, которая ему нравилась: «Нас объединяло настоящее чувство товарищества!» Хотя Молодый был весьма сексуально активен и у него было немало любовниц, ему удалось убедить Хафтона, что «интимные отношения с любой из них были абсолютно исключены».

В 1961 году суд приговорил Молодыя к двадцати пяти годам тюремного заключения, Коэнов к двадцати, а Хафтон и Джи получили по пятнадцать лет. В 1964 году Молодыя обменяли. КГБ не предпринял никаких серьезных попыток, чтобы освободить остальных. Правда, некоторые из агентов Молодыя так и не были раскрыты. В своих мемуарах Молодый утверждает, возможно и справедливо, что он получал информацию из источника в микробиологическом исследовательском центре в Портон Дауне, который он называет «центр бактериологической войны». В отрецензированном варианте мемуаров, который готовился к изданию Службой А (управление активных действий ПГУ) с помощью Филби, содержится абсурдное утверждение, что главная задача Молодыя в Портон Дауне заключалась в том, чтобы помешать осуществлению безумных планов нацистского преступника, который собирался распространить в Англии новый штамм чумы, а потом обвинить в этом КГБ: «Что может быть более благородным, чем задача сорвать преступные планы маньяков, разрабатывающих смертоносные яды и микробы для уничтожения людей?»

О значимости Молодыя свидетельствует и тот факт, что во время работы Гордиевского в ПГУ он был единственным из послевоенных нелегалов, которого поместили в пантеон героев-разведчиков в Зале Славы ПГУ. Молодый умер в 1970 году, когда ему было всего сорок восемь лет, после продолжительных возлияний на пикнике в жаркий летний день. Гроб с телом выставили в фойе клуба Дзержинского. Сослуживцы несли его многочисленные награды на бархатных подушечках. Сам председатель КГБ Юрий Андропов пришел, чтобы отдать последнюю дань памяти чекиста. Однако у других нелегалов КГБ слава Молодыя вызвала и зависть. Один из его современников, проработавший пятнадцать лет в Западной Германии, с горечью пожаловался Гордиевскому: «Молодый был неудачником. Дело он завалил, а вытащить его было ой как недешево. Я пятнадцать лет проработал и не попался, а про меня никто и не слышал!»

Во Франции агентов КГБ было раскрыто меньше, чем в Англии, но советская разведка действовала там, пожалуй, не менее успешно. До 1966 года Московский центр уделял Парижу особое внимание, поскольку там располагалась штаб-квартира НАТО. Одним из советских агентов, внедрившихся в НАТО, был Жорж Пак, впервые завербованный в Алжире в 1944 году. Пак работал заведующим канцелярией и советником при нескольких министрах в послевоенной Четвертой республике. В конце 1958 года, накануне образования Пятой республики, первым президентом которой стал генерал де Голль, он начал специализироваться на вопросах обороны. В течение последующих четырех лет он постоянно имел доступ к секретным военным документам, сначала во французском Генеральном штабе, потом в институте национальной обороны, а затем в штаб-квартире НАТО. Со своими последними двумя операторами, сначала с Николаем Лысенко, а потом с Василием Власовым, он встречался раз в две недели и передавал им документы о Медонском лесе и других объектах в окрестностях Парижа. Среди переданных им документов был весь натовский план обороны Западной Европы. Операторы Пака постоянно заверяли его, что своей деятельностью он напрямую влияет на советскую политику. Пак был настолько тщеславен, что убедить его в этом труда не составляло. Позже он приписывал себе заслугу в мирной развязке Берлинского кризиса 1961 года, после которого была возведена Берлинская стена:

«Шоссе были блокированы, воздушные коммуникации находились под угрозой, Хрущев проверял боеготовность союзников. Как раз в это время у меня состоялся разговор с советником посольства (в действительности оператор КГБ), с которым я периодически встречался. Он сказал мне, что его правительство исполнено решимости довести свою политику до конца. Я возразил ему, сказав, что союзная сторона тоже настроена столь же решительно. Он спросил, смогу ли я предоставить ему письменное доказательство этого. Вот тогда я и передал ему документы (об организации обороны Западного Берлина). Недели через две он сообщил мне, что если Хрущев и отступил, то только благодаря предоставленной мной информации. Я сделал это, чтобы сохранить мир, и благодаря мне мир был сохранен.»

Пак также утверждал, что ему показывали личное письмо от Хрущева. Убежденный в своей исключительной роли, Пак и не догадывался, что еще когда он впервые получил доступ к натовским документам, у КГБ уже был еще один агент в штаб-квартире НАТО — Хью Хэмблтон, двуязычный канадский экономист, которого МГБ начало готовить еще в 1951 году. С 1957 по 1961 год Хэмблтон на встречах со своим советским оператором Алексеем Федоровичем Тришиным, которые проходили раз в две недели, передал столько натовских документов, от военных планов до экономических прогнозов, что резиденту КГБ Михаилу Степановичу Цымбалу (он же Рогов, работал в Париже с 1954 по 1959 год) пришлось создать специальное подразделение, которое занималось их обработкой. Это подразделение продолжало работать и при преемнике Цымбала Анатолии Ивановиче Лазареве.

На некоторые встречи Хэмблтона с Тришиным приезжал большой черный фургон, в котором была оборудована лаборатория КГБ для переснятия натовских документов на месте.

Как и Пак, Хэмблтон сделал незаурядную карьеру в качестве агента КГБ, которая продолжалась на протяжении двадцати лет и в последующем основывалась скорее на осознании собственной значимости и авантюризме, чем на идейных убеждениях. Тришин всячески старался подогреть самомнение Хэмблтона. Так, он неоднократно говорил ему, что документы НАТО, которые он достает, — «чистое золото», что они представляют исключительную ценность и их читают члены Политбюро. Иллюзии Хэмблтона о собственном величии еще больше укрепились после того, как он был приглашен в Москву, чтобы за ужином обсудить международные проблемы с председателем КГБ Юрием Андроповым.

Пожалуй, самой успешной операцией КГБ во Франции во время холодной войны было внедрение во французскую Службу внешней документации и разведки (СИДЕ). Сразу после бегства на Запад в 1961 году Анатолий Голицын утверждал, что в СИДЕ действовала агентурная сеть КГБ под кодовым названием «Группа Сапфир». Он также утверждал, что в 1959 году у начальника ПГУ Александра Сахаровского был полный план реорганизации СИДЕ, составленный ее директором генералом Полем Гроссэном. Сахаровский также регулярно получал копии отчетов СИДЕ. Показания Голицына стали выглядеть более достоверными после того, как он предоставил сведения, которые помогли арестовать и осудить Жоржа Пака в 1963 году. Он также сообщил, что КГБ было известно о планах СИДЕ создать отдел, который бы занимался сбором научной информации в США. Такой отдел приступил к работе летом 1962 года. Но у Голицына были лишь обрывочные сведения об операциях КГБ во Франции, и большая часть его информации не носила конкретного характера. Даже те сведения, которые в конечном итоге привели к аресту Пака, фактически лишь помогли сузить первоначальный круг подозреваемых до семи человек. И только наблюдение за семеркой помогло разоблачить Пака. Откровения Голицына получили слишком широкую огласку в СИДЕ, и поэтому было невозможно установить длительное скрытое наблюдение, подобное тому, которое помогло разоблачить Пака. Расследование затруднялось еще и тем обстоятельством, что после заявлений Голицына широкое распространение получили теории заговора, подобные тем, которые в США побудили Джеймса Энглтона заподозрить начальника отдела соцстран ЦРУ Дэвида Мэрфи. В Англии такие же теории привели к тому, что у Питера Уайта и других возникли подозрения относительно генерального директора МИ5 сэра Роджера Холлиса. Во Франции, так же, как в США и Англии, авторы теорий заговоров во многих случаях пришли к ошибочным выводам. Источники в СИДЕ утверждают, что хотя в конце концов часть сети «Сапфир» и была раскрыта, «самой крупной рыбе удалось ускользнуть». По материалам следствия судебных дел возбуждено не было.