Храм фараона - Зигфрид Обермайер

Согнувшись, они вошли в узкий проход и некоторое время должны были почти ползти, пока не наткнулись на широкую галерею, которая поднималась вверх и заканчивалась у погребальной камеры.

Рамзес остановился и посмотрел вверх на мощные камни. Слуги застыли, словно статуи. Их факелы трещали в жарком душном воздухе, и лишь этот треск нарушал тишину гробницы.

Рамзес кивком подозвал сына и наклонился к уху Хамвезе.

— Ты полагаешь, он не чувствует, что мы ему мешаем? Он, Озирис-Хуфу? — прошептал он с беспокойством.

Хамвезе успокаивающе покачал головой:

— Я принес его ка богатые жертвы и надеюсь, что он насытился и доволен. Кроме того… Ну, ты сейчас сам все увидишь.

Они вошли в маленькую камеру, и Хамвезе указал на потолок.

— Здесь была встроена ловушка. После погребения приспособление, которое должно было наполнить помещение падающими вниз каменными блоками, разобрали. Один из них все еще висит вверху.

— А где остальные?

Хамвезе пожал плечами:

— Мы, к сожалению, не первые непрошеные гости. Те, которые пришли до нас, не принесли Озирису-Хуфу никаких жертв. Но они опустошили его погребальную камеру. Посмотри сам.

Фараон и жрец зашли в погребальную камеру, похожую на зал. Потолки и стены ее были облицованы изысканным гранитом. Саркофаг Озириса-Хуфу состоял также из благородного камня, но он стоял открытым и был пуст. Рамзес смущенно склонился над опустошенной гробницей и заметил удивленно:

— Здесь нет никаких картин, никаких надписей, ничего. Может быть, гробница была не окончена и Хуфу похоронили в каком-нибудь потайном месте?

— Я не знаю, но, по-моему, вряд ли. Впрочем, надпись есть…

Хамвезе кивнул слугам и приказал одному забраться на плечи самого сильного из них. На ярко освещенном теперь потолке вспыхнуло имя царя, написанное красными знаками: Хуфу.

— Очень странно, — заметил Рамзес, — сегодня каждый верит в то, что загробная жизнь закрыта ему, если в гробнице не написаны важнейшие тексты из Книги Мертвых, не говоря уже обо всем другом, что жрецы считают совершенно необходимым. А этот фараон удовольствовался только своим именем.

— В то время думали по-другому. Только царь, по их мнению, мог стать Озирисом. Он сам решал, кого из жен, друзей и родственников он возьмет с собой. Но с тех пор произошел полный переворот, и Озирис стал спасителем всех людей. Ты тоже знаешь об этом… Посмотри сюда. — Хамвезе указал отцу на две возвышавшиеся на два локтя от земли узкие и развернутые одна на север, другая на юг шахты. — Они ведут на воздух и должны были быть выходом для птицы ба. В любом случае, время доказало, как мало преимуществ в том, чтобы делать гробницу столь хорошо видной издалека. Ложные двери, лабиринт, наполненные мусором проходы не смогли остановить святотатцев. Единственным решением является полностью безопасное укрытие.

Рамзес покачал головой:

— То, что я вижу, заставляет меня сомневаться, что можно сделать гробницу на столетия невидимой. Что ни изобретай, когда-нибудь жадный до золота пустынный разбойник все равно наткнется на вход, и тогда…

— Тогда нам остается лишь уповать на милость богов, — ответил Хамвезе уверенно. — Я предлагаю вместе вознести молитву Озирису…

Рамзес покачал головой. Он почувствовал внезапно настоятельное желание побыть одному. Что-то безымянное коснулось его, царь ясно почувствовал, что Оно здесь, в помещении, и пытается привлечь его внимание.

— Иди со слугами в переднее помещение. Я хотел бы побыть здесь некоторое время один.

Удивленный Хамвезе молча поклонился и вышел вместе со слугами. Рамзес, скрестив ноги, сел на полу и весь отдался тишине и темноте, царившим в погребальной камере. Он мысленно попытался провести грань между этим и потусторонним миром и поэтому тихо произнес несколько стихов из гимна Озирису:

Высоко на своем троне ты сияешь над мирами,Когда люди видят тебя, сердца их полны радости.Ты истинно первый среди богов,В твоих руках скипетр и плеть,На твоей голове белая корона Атеф,Ты призван быть царем людей и богов…

Рамзес замолчал, увидев, как над пустым гробом замерцал бледно-зеленый свет, который медленно обрисовал контуры мумии.

Рамзес не ощущал ни удивления, ни ужаса. Фигура оставалась нечеткой, но можно было различить голову с длинной церемониальной бородой и короной из перьев, скрещенные руки со скипетром Хека и спеленатые ноги.

«Кто ты?» — спросил Рамзес мысленно.

«Я — Начало и Конец, в моих руках лежит Время, и миллионы лет для меня одно мгновение. Я Хуфу, Мен-Кау-Ра, Хоремхеб, Сети, Рамзес — первый и последний человек. Ты во мне, а Я в тебе, вечный, бессмертный…»

Голос этот наполнил погребальную камеру, и одновременно у Рамзеса возникло ощущение, как будто голос исходит от него. Два последних слова долго отдавались в нем. И он не забыл их звучание, пока жил. «Вечный, бессмертный…»

Такка быстро свыклась с новой жизнью. Она весь день проводила в хлопотах и ждала главного момента: возвращения Пиайя с работы, разговора с ним, пока он купался или сидел с кувшином пива в саду и отдыхал от работы. Он не всегда беседовал с ней, иногда разговор их длился только четверть часа, а то и меньше. Девушка чувствовала его нежелание говорить и тотчас удалялась. Если же мастер был в хорошем настроении, то приглашал ее сесть. И тогда, как правило, ненавязчиво расспрашивая его, она узнавала много нового и интересного. За полтора месяца своего пребывания здесь Такка узнала от него о Кеми намного больше, чем за все годы жизни в крепостном гарнизоне.

Однако она не могла полностью разобраться в своем новом хозяине. В его жизни было что-то, о чем он не говорил, в эту область он не позволял вторгаться никому.

Должно быть, в его жизни были такие тяжелые времена, предполагала Такка, что он охотно забыл о них. И она подумала о первых месяцах своего рабства в крепости Кумма. Она рассказала ему все о своей жизни и даже об изнасиловании наемниками. Она видела, как этот рассказ задел его чувства, какое отвращение он испытывал к тем наемникам.

— Эти примитивные люди выместили на тебе горечь своего жалкого существования, — сказал он тогда, помолчав. — Это не извиняет их, однако ты должна знать взаимосвязи. Простой воин здесь презираем всеми слоями населения. Даже раб из имения доброго господина не поменялся бы с ним местами. И всеобщее презрение пробуждает в этих людях ненависть ко всему миру.

— У моего народа было совсем по-другому. Каждый парень после обрезания становился воином и служил вождю и племени. Мои братья еще совсем маленькими упражнялись в стрельбе из лука, метании камней и владении копьем. Каждый свободный мужчина гордился тем, что может быть хорошим и нужным племени воином. Однажды я слышала, как моя мать сказала: «Горе с этими мужчинами, они только и рвутся на войну. Слишком долгий мир для них — сущее наказание». — Она вздохнула. — Может быть, этим и объясняется, что мой отец решился на бессмысленное восстание против египтян. Сегодня я понимаю, что не было ни малейшей надежды на успех. Они должны были жестоко поплатиться за это, мужчины моего племени…