Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Где же следы прошедших страданий? Я вижу голодного деревенщину, а не отринувшего желания аскета.

Я, не спеша, проглотил очередной кусок и, вежливо улыбнувшись, ответил:

— Ты можешь продолжать назидания сколько хочешь. Мне больше достанется.

Митра весело отозвался:

— Ты, Муни, находишься в плену заблуждений. Я могу наставлять тебя на путь истинный и с набитым ртом.

Доказывая справедливость своих слов, Митра принялся за лепешки.

Лата сияла радостью. За эти несколько месяцев, разделивших нас, она потеряла часть своей напряженной стремительности. Кажется, даже линии ее тела стали более округлыми, налились теплом и светом, как спелый плод. Под горным солнцем смуглее стала ее лунная кожа, но по-прежнему светел был взгляд ее продолговатых глаз, распахнувшихся мне навстречу с такой искренней радостью, что у меня перехватило дыхание. Все-таки, что бы я там себе ни воображал, я никогда раньше не видел в ее взгляде ничего, кроме заботливой нежности апсары, встревоженной судьбой младшего брата. Теперь же, сидя за столом на деревянной лавке и слизывая с губ чуть горчащий мед, я чувствовал себя царем на троне и откровенно наслаждался ее пристальным вниманием.

После трапезы Митра и Джанаки поспешили к Накуле, взявшему на себя охрану долины. Мы с Латой вышли из дома на яркий зеленый ковер, по которому время от времени пробегали прозрачные изумрудные тени облаков. Наш дом был сложен из огромных бревен на платформе из валунов, собранных здесь же. Чувствуя себя еще слабым, я сел на солнечном припеке, наслаждаясь новообретенной свободой жизненных сил, струящихся в оболочке тела. Лата присела рядом. Глянцево блестели ее голые руки и плечи.

— Ты стала еще прекрасней, — просто сказал я ей. Лата улыбнулась немного недоуменно. Изумрудные блики, как тени мыслей, скользили по ее лицу.

— Видел бы ты меня месяц назад, — сказала Лата, закидывая назад голову, чтобы подставить лучам солнца нежное, как бутон лотоса, лицо. — Я чуть не лишилась рассудка от тревоги. Находясь здесь, у престола божественных сил, я была бессильна помочь тебе. Как суеверная крестьянка, я сняла все цветочные украшения и гирлянды, заплела волосы и не выходила из дома. В краях, откуда я родом, женщины верили, что в отсутствие любимого главное — сберечь свою магическую силу и послать ее тому, кого ждешь. В те дни, когда твоя жизнь висела на волоске, я, апсара, собрала всю свою силу в единый луч и пробилась в Двараку, в сердце Кришны. Ни Пандавы, ни разорванный узор Братства, ни вся армия Панчалы уже не успели бы тебе помочь. Я проклинала хитросплетения кармы, превратившей нас в игральные кости на столе властелинов, я умоляла Кришну вмешаться. Ведь это он послал тебя под меч Дурьодханы. Он один неподвластен Высокой сабхе, и никто не знает границ его мощи. «Может быть, — думала я, — он способен рассечь черный зонт, накрывший тебя в Хастинапуре». И Кришна откликнулся на мой дальний зов. Он послал к вам Крипу — могучего патриарха, способного оспорить волю Дурьодханы. Да, Высокая сабха требует невмешательства, но у Крипы перед вами был долг Учителя. Перед этим долгом все остальные обязательства теряют смысл. Я не знаю, на каких путях настиг Крипу призыв Кришны. Добрая весть, что Крипа мчится тебе на помощь, неожиданно вошла в мое сердце и зажгла в нем огонь надежды. Только тогда я прервала свое добровольное затворничество и вышла на свет солнца, чтобы восстановить силы. Но с тех пор голоса богов замолчали во мне, — тихо добавила Лата.

— Так значит, это не сказки горцев — апсара, говорящая с богами? — внезапно понял я. — Как тяжела твоя ноша.

Лата не ответила. Очи ее сердца теперь были обращены в неведомые мне потайные глубины. Это было так обидно и осязаемо, как будто она вырвала свою ладонь из моих горячих пальцев. Некоторое время мы сидели молча, потом заговорили о вещах незначащих, скользящих по поверхности нашей жизни. Фразы не находили продолжения и не складывались в узор. Глазами я следил за режущим полетом ласточек. Полет был полон замысловатых пируэтов, он не давался взгляду, рвал плавную линию, растворяя в воздухе свое начало и завершение.

«Зримое воплощение нашего разговора», — подумал я. Это было неудобно, непривычно, занозисто. В замешательстве и стеснении чувств мы побродили немного по округлой ладони холма, поддерживающей храм и террасы скудных полей. Я не знал, как вести себя с Латой. Раньше все было просто и ясно: богиня позволяла послушнику принести на свой алтарь цветы поклонения, в ответ одаривая его своей заботой. Изменила ли что-нибудь наша близость в незабываемом безумии Сомы? Это был ритуал, где вместо молитвы пламя брахмы изливалось в любви. Точно так же в песнях чаранов небесные апсары снисходили в ответ на страстные мольбы к царям и отшельникам. Они дарили им ночь любви, оставаясь незапятнанными и не задетыми кармой.

— Зачем ты здесь, почему не в спокойной Двараке? — спросил я Лату.

— Кто знает, где сейчас безопасней, — просто ответила она, — мы не принадлежим себе, связанные общей кармой Братства. Путь к освобождению — отрешенность от чувств, сущность освобождения — безвозвратное растворение в природе, слияние с божественной волей. Чтобы спасти тебя, я разрушила гармонию, которую сама же и создавала. Мой долг перед Пандавами заставляет меня теперь обратить все силы на то, чтобы снова восстановить золотой луч связи с волей небожителей. Пойми, это моя карма. Уйти или уклониться невозможно. Может быть, я — единственная струна, еще соединяющая мир Высоких полей с миром людей.

Что мне оставалось делать? Только смириться. Новыми глазами смотрел я в тот день на Лату и не мог не удивляться, как мало похожа она на тот образ, вернее, глиняный слепок, который стоял у алтаря моего сердца долгие месяцы нашей разлуки. Статуя сошла с постамента. Прямая и светлая, облаченная упругой плотью, с загадочной улыбкой на свежих губах, длинной шеей и покатыми плечами предстала предо мной моя Лата. Нет, она не была похожа на статую. Она была вся — невидимое, неуловимое движение. Даже сейчас, когда мы медленно гуляли по зеленой траве, текущей в прохладном ветре, в ее сердце копилась, ходила волнами тонкая сила будущего порыва. Я со смиренным восторгом рассматривал каждую черточку лица любимой, радуясь новообретенной ясности своего зрения, открывая все новые доказательства неповторимой прелести МОЕЙ АПСАРЫ.

* * *

Мы много гуляли в тот первый день. Именно гуляли, а не преодолевали пространство, торопясь к какой-либо цели. Мы гуляли, наслаждаясь ветром и солнцем, собирали цветы и дарили их друг другу. И хоть обладание Латой теперь казалось мне только сном, подаренным Сомой, на сердце было плавно, легко и трепетно, словно на вершине холма в солнечный день. У подножия горы прямо за деревней мы набрели на развалины. Здесь Лата прижалась к моему плечу и сказала:

— Вот место, где я проходила свой первый ашрам. — ее губы улыбались, а глаза, приблизившиеся к моим, были полны влаги и переливов оттенков, как сапфиры. — Я не подозревала о том, что могу стать дваждырожденной, пока не случилась самая страшная трагедия в моей жизни — умерла моя мать. Отца я не знала. Наверное, он был дваждырожденным, а может быть, и просто диким охотником. Думаю, что Высокая сабха не подозревала о моем существовании до тех пор, пока я не прошла через второе рождение. Правда, тогда мне казалось, что я тоже умираю. Мать была единственным близким мне человеком. Когда она заболела, я чувствовала ее мучения. Ночами, когда боли становились нестерпимыми, я сидела у ее постели, держала ее за руку и ощущала, как уходят ее силы. Болезнь поразила ее внезапно, и она не могла противостоять ей, а я не умела управлять пробуждающимися во мне силами. Момент ее смерти я ощутила, словно лопнула струна, соединяющая наши сердца. Боль пронзила меня от пальцев ног до корней волос. Я почувствовала страшное одиночество в этом мире. Рука матери в моих ладонях вдруг стала мягкой как воск, лишилась внутренней формы. Через эту руку, как сквозь дыру в плотине, утекала и моя жизнь. Осознав это, я чуть не завыла от тоскливого ужаса и отбросила мертвую руку. Мне было тогда четырнадцать лет. Как я страдала, поняв что второй попытки вернуть мать уже не будет!

Через несколько дней ко мне пришел риш. Он забрал меня в эту долину, проведя кратчайшей дорогой через заповедные горы. Тогда я не запомнила ни этой дороги, ни его лица. Я жила в сплошном кошмаре, потеряв связь с внешним миром. Лишь здесь я вырвалась из смирительных пут собственной воли, и моя душа закричала от боли уже в полный голос. Это был крик только что прозревшего сердца. Мне снились крысы и черные водовороты. Я корчилась от муки воспоминания и не видела солнца. В меня вселился ракшас. Я слышала скрежет его зубов и стоны умирающей матери. А потом сквозь бесконечный кошмар звуков стала пробиваться скорбная нежная мелодия. Она тосковала и плакала вместе со мной. Она вела меня из черной бездны одиночества в светлый храм сострадания и памяти. Сколько терпения понадобилось нашим братьям в ашраме, прежде чем очи моего сердца постигли общий узор. В светлом потоке добра и любви растворилась боль невозвратной утраты. Пришел покой, прояснилось сознание. Вот здесь я вышла из темной кельи на свет. Брахма с Высоких полей живительной амритой лилась в мои обожженные слезами глаза. Я бродила под высокими кедрами, пьянея от аромата смолы, с удивлением ощущая, как сухая хвоя мягко ложится под мои босые ноги. Только здесь я слышала дивную небесную музыку гандхарвов, только здесь солнечные видения, как стаи журавлей, входили в мой сон, звали, молили, околдовывали. И сейчас мне кажется, я вновь слышу этот зов. Но я уже не девочка в первом ашраме. Мне надо понять, постичь если не разумом, то сердцем, кто эти боги, чьи голоса тревожат мою душу.