Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Закончив рассказ, Арджуна замолчал, улыбаясь своим потаенным воспоминаниям.

— Зачем же мы едем в горы? — тихо спросил Джанаки.

— Это вы узнаете, когда мы прибудем на место, — ответил Арджуна. Видя обескураженное выражение наших лиц, он снисходительно добавил. — Мудрый совет может обернуться страшнее любого оружия…

* * *

И снова бесконечный подъем в горы. Величие открывающейся горной страны не только восхищало, но и подавляло. То, что издали казалось лишь складкой на теле горы, оборачивалось огромной расщелиной. Длительные переходы, изматывающие людей и вьючных животных, почти не приближали нас к пикам, увенчанным царственными диадемами снегов и облаков. Щербатые клыки горных отрогов замыкали горизонт вокруг нас. Казалось, наш отряд уходит в разинутую пасть чудовища, окаменевшего со времен рождения земли. Под копытами коней все чаще были лишь голые камни да сухая трава, струящаяся под ветром, как дым костра.

Не все кшатрии выдержали тяготы пути. У некоторых из них кружилась голова, затруднялось дыхание и шла кровь из носа. Нам пришлось оставить их на попечение темнолицых жителей какой-то затерянной в этих горах деревушки.

Снежный горный воздух, простая чистая пища и, главное, невидимая поддержка друзей-дваждырожденных еще позволяли мне держаться. И все же долгие переходы, разряженный воздух перевалов и груз воспоминаний, которые я вез, как мешок с камнями, на своих плечах, истощили меня. Я уже не коротал время на привалах беседами с Арджуной и Накулой, а проваливался в сон, как в черную воду забвения. Во время дневных переходов Митра и Джанаки ехали рядом со мной, следя, чтобы я не упал с лошади.

Горы предстали не гранью преодоления, а безнадежным частоколом, и горная дорога вела в никуда, петляя меж холодных неприветливых валунов.

Я чувствовал себя таким пустым и легким, что каждый порыв ветра мог выбить меня из седла. Усталость облепляла меня, как растопленный воск. Перед глазами — то тени кшатриев Хастинапура, то сияющая морда желтоглазой обезьяны, то испуганные глаза Прийи, уходящей от меня по узкой темной улице. Только была ли это Прийя или Лата? Мне никак не удавалось этого рассмотреть при тусклом свете, проникавшем в пустой храм моего сердца сквозь майю внешнего мира. Пелена была перед глазами. Ритмичный перестук копыт отдавался в ушах перебором четок. Казалось, не будет конца видениям в этом медленном завораживающем восхождении, превратившемся в нескончаемый храмовый ритуал.

Красными колоннами вставали внизу стволы сосен. Над головой под синим сводом ветры славили поднебесную обитель богов, а ледники сияли алтарями, окутанными огнем брахмы. Уже потом, когда ко мне вернулась способность рассуждать и мыслить, я узнал, что наш отряд, едва углубившись в горы, повернул на восток и вошел в безлюдные земли, изредка навещаемые только охотниками племени киратов. Где-то далеко на юге остались границы Хастинапура, и ни военным дозорам, ни шпионам Дурьодханы, стянутым к Панчале, было не под силу найти наши следы. Мы не знали дороги, по которой вела нас устремленная воля Арджуны, пока, преодолев очередной перевал, не спустились в заповедную долину. Нам пришлось буквально прорубаться сквозь зеленые заросли к широкому лугу, через который шла тропинка к зеленому холму, увенчанному каменным островерхим куполом. Долину окружали могучие ребра гор то густо-коричневого, то ярко-охристого цвета. Отдельные скалы и лощины казались линиями и бугорками на ладони матери-земли, раскрытой жестом защиты. Водяные потоки ниспадали широкими каскадами, словно прозрачные одежды, соскальзывающие с темнотелой красавицы. Несколько тонких столбов сизого дыма поднимались неподалеку от храма. Наши кони пошли быстрее, и вскоре мы выехали на широкую тропинку, огибавшую холм и заканчивающуюся у небольшой деревушки, прилепившейся к зеленому склону. Деревянные дома на каменных платформах стояли в живописном беспорядке, словно пригоршня игральных костей, рассыпанная небрежным игроком. Земля вокруг них была разлинована аккуратными террасами, на которых трудились крестьяне. От околицы шла прямая, как стрела, тропинка вверх к храму. Отсюда он был хорошо виден: каменные стены, казалось, вырубленные из монолитной скалы, венчал островерхий шлем купола, рвущийся в небо и надежно укоренившийся в земле.

У затененного входа в храм неподвижно застыла женская фигура в белой одежде. Чистая, как снег, полоса ткани обливала ее бедра и плечи, а верхний конец покрывала был наброшен на голову, защищая лицо и прекрасные глянцево блестящие волосы женщины от солнца. Выбившийся из-под ткани черный локон трепетал на ветру, свидетельствуя, что перед нами живая женщина, а не изваяние богини.

— Она похожа… — прошептал я и осекся. Неужели я никогда не избавлюсь от ее образа…

— Апсара-целительница! — воскликнул, не скрывая восторга, наш узкоглазый проводник.

— Заповедная долина, — выдохнул Митра, — здесь люди слышат голоса небожителей. Мы дошли, Муни, дошли!

От этих слов во мне словно лопнула какая-то последняя напряженная струна. Я закрыл глаза и радостно отдался прозрачному потоку бесчувствия.

* * *

Запах очага, коровьего навоза, деревянных стен… Как давно я не возвращался к сладостным ощущениям детства. Я снова дома, в деревенской хижине, и сейчас мать принесет мне горячего молока… Медленно, стараясь не расплескать очарование картин, открывшихся внутреннему взору, я раскрыл глаза и увидел мирный огонечек масляной лампы, стоявшей у моего изголовья. Стены и потолок были из крепких толстых бревен, надежно защищающих от дождя и холода, но пропускающих могучее дыхание жизни. Я скосил глаза вниз и увидел, что деревянный пол застлан шкурами. Может быть, это дом охотника? А потом, как бы в ответ на безмолвный призыв, неслышно ступая по мягким шкурам, в круг света вошла женщина. Вошла и раздвинула границы дома, наполнив его лунным сиянием, ароматом жасмина и радостью движения.

Я лежал молча, боясь отогнать остатки сна и увериться, что эта серебристая фигура — лишь бесплотный отблеск луны. Но видение не исчезало. Волна теплой брахмы коснулась сердца, а вслед за этим прохладные, чуть влажные губы дотронулись до моего горячего лба.

— Лата, — прошептал я, — все-таки нашел… Ласковая грустная улыбка озарила ее лицо, а потом тьма снова занавесила мой телесный взор. Сквозь забытье я слышал два голоса, звучавших глухо, словно эхо, прорвавшееся из недр пещеры.

— Едва шевелится ваш повелитель брахмы, — ворчал чуть хриплый голос старика.

Ему отвечал нежный, струящийся, почти забытый голос той, которая осталась так же далеко, как и закрытая зонтом брахмы Дварака.

— Пять лет назад он не знал иного мира, кроме своей деревни. Он — один из последних, кто прошел посвящение в наших ашрамах, — говорил женский голос.

— Да, не повезло ему, — прозвучало в ответ, — восхищаться легендами о патриархах и героях, а, придя в братство, увидеть кровожадных властолюбцев и обессилевших старцев. Жаль, что война не пощадит даже таких молодых, только что прозревших. Жил себе парень в тихой деревне, горя не знал. Так нет же, привела ему карма Учителя. Теперь он обречен вместе с нами. А ведь он даже, наверное, не очень-то представляет, куда несет его поток жизни.

— А мы представляем? Туманные пророчества хороши в устах чаранов, а нам нужна истина, тогда, может, не придется погибать ни ему, ни нам. — Разве не за этим здесь ты и вот теперь Арджуна…

Мне на лоб легла прохладная нежная рука, отгоняющая туман забытья. Знакомая светлая сила… Цветущий жасмин, созвездия над головами, серебряное сияние серег и диадемы… Память о встрече с тобою, словно капля на донышке чаши… Л-А-Т-А!

— Смотри — он шевелит губами. Хочет что-то сказать? — услышал я снисходительно-озабоченный голос мужчины.

— Он уже с нами. Слава богам! — голос Латы звучал с неподдельной радостью. Волна теплоты и заботы нахлынула на меня, лаская и убаюкивая как руки любимой. Я плыл в этой теплой воде без мыслей и сил. С миром людей меня связывали лишь тонкие нити чувств. Вернее, одно тонкое, но яркое чувство серебряной струной звучало во мне, не давая моей душе покинуть этот мир. Я провалился в сон, ясно осознавая себя счастливым.

* * *

Утром мне показалось, что ночные голоса у моего изголовья были лишь наваждением майи. Но заскрипела дверь, и в комнату вошел старец, одетый в короткую юбку и пятнистую шкуру леопарда, а вслед за ним — Лата. Она была все так же молода и прекрасна. Горное солнце сделало ее кожу более смуглой, но зато ярче сияли на лице звездные глаза. Поговорить с Латой старый брахман мне не разрешил. Он завел длинный разговор о моей жизни в Хастинапуре, о том, что я ел и что думал, как часто погружался в самосозерцание и молился в храмах.

— Вы больны. — назидательно сказал брахман. — Расспрашивая вас, я пытался понять, в чем корень недуга. Слишком много обрушилось на вас в последние месяцы. Человек со зрячим сердцем не может находиться в городе, подобном Хастинапуру, не опасаясь сойти с ума. Жители Хастинапура защищаются от злых помыслов друг друга обычной человеческой тупостью. Вас же мог спасти только щит брахмы. Но тогда вы лишились бы и тех преимуществ, которые позволили вам так много понять и сделать… Вас буквально разорвала надвое воля Пандавов и Кауравов. Ваша открытость позволила вам остаться в живых. И все-таки сил едва хватило. Не знаю, зачем Арджуна взял вас с собой в горы. Телесные страдания при истощившихся душевных силах могли свести вас в царство Ямы.