Солдат великой войны - Марк Хелприн

— Так будет проще.

— Не возражаю, — ответила галлюцинация на итальянском с сильным немецким акцентом.

— Ты что, не можешь говорить без акцента?

— Боюсь, что нет, но и твой немецкий не так уж безупречен.

— Да, но ты — продукт моего воображения, поэтому должен говорить по-итальянски безупречно.

— Ты думаешь, что только представляешь меня себе? — спросила галлюцинация.

— Я точно знаю, что ты — плод моего воображения.

— Как интересно. Никогда не встречал человека, который разговаривал бы со мной в полной уверенности, что я — плод его воображения. Судя по твоей одежде, ты, без сомнения, сумасшедший. Я прав? Где твоя психиатрическая лечебница? Ты сбежал или тебя выпустили, чтобы ты поел цветов?

— Исчезни, игрушка. — Алессандро прогнал галлюцинацию взмахом руки.

— И не подумаю!

— Исчезни! — приказал Алессандро, щелкнув пальцами. Галлюцинация улыбалась, не двигаясь с места. Алессандро выпрямился, отступил на шаг, восхищаясь розовым кустом, высоким, как он сам, с десятками сочных желтых цветков. — Мне кажется, никто в мире не понимает роз.

— Кроме тебя, разумеется. Ты их ешь.

— Помолчи. С едой это не связано. Все говорят о шипах и цветах. Забудем про шипы: накалываются на них только идиоты. Самое удивительное в розах — роскошные женственные цветы, которые привлекают тебя ароматом, нежностью, цветом, словно это действительно женщина, и растут не на кусте с шипами, а на кусте, который такой неловкий: неустойчивый, долговязый, худой и очень он похож на девушку, которая из гадкого утенка превращается в самую красивую женщину мира. С шипами это никак не связано. По этой части каноны метафоры, поэтические и визуальные, необходимо пересмотреть.

— Что ты делал до того, как стать сумасшедшим?

Алессандро объяснил и опять принялся за цветы.

— То есть ты — итальянский военнопленный, который ест цветы от голода и думает, что я — галлюцинация.

— Совершенно верно, — в словах Алессандро слышался сарказм. — Это я и есть.

— Намерен ли ты вернуться к болгарам, которые тебя пристрелят?

— Конечно.

— Я собираюсь задать тебе вопрос, — продолжала галлюцинация, — и твой ответ определит, будешь ты жить или умрешь. Не так уж часто в жизни все решается так просто.

Алессандро посмотрел на галлюцинацию, которая подошла ближе и выглядела неестественно реальной, даже зубы не отличались от человеческих.

— Ты должен ответить абсолютно правдиво, потому что совсем скоро выяснится, солгал ты или нет.

— Правда — это единственное, что у меня осталось.

— Ты ездишь верхом?

— Не хуже кавалериста.

— Тогда будешь жить. Мы выступаем на рассвете.

* * *

Два крепких солдата, одетых почти как галлюцинация, нашли Алессандро, который лежал, уткнувшись лицом в землю, а его правая рука сжимала розовый куст. Они подняли его и помогли подняться на холм.

— Тебе повезло, макаронник, — сказал один. — Тебя спас Штрассницки, и теперь перед тобой широкая дорога.

С вершины невысокого холма Алессандро увидел зеленый луг рядом с рекой, которая вытекала из синего озера. Яркое многоцветье, открывшееся ему, больше всего напоминало эпизод из «Неистового Роланда», а не войну, которую он знал, такой образ представляют себе люди, уходящие на войну, чтобы потом жестоко разочароваться.

Образовав идеально прямую линию, сотни гнедых и вороных лошадей арабских кровей и неотличимые друг от друга паслись между лагерем и рекой. Сотня белых палаток — брезент натянули так туго, что он него отскакивали бы монетки — стояла буквой «V», обращенной открытой стороной к реке. Составленные вместе седла, винтовки и сабли напоминали миниатюрные пирамиды, в центре каждой торчала пика с флажком. Часовые с суровым видом маршировали по периметру лагеря и между сложенного пирамидами оружия, которое сверкало в лучах заходящего солнца. Пыхтели водяные бойлеры и плиты из хрома и бронзы, в топках ярко пылал огонь.

Между фургонами и лошадьми стояли длинные столы, уставленные тарелками, фужерами и столовыми приборами. На открытом огне жарилась оленина, около машины для приготовления льда стояла огромная цинковая лохань, наполненная битым льдом и бутылками шампанского.

Офицеры и солдаты носили ту самую красно-синюю форму, во что Алессандро никак не мог поверить. На некоторых не было ничего — они плавали в реке или выходили на берег после вечернего купания. Другие читали, писали, играли в шахматы.

Алессандро провел рукой перед глазами и закрыл их. Когда открыл, ничего не изменилось.

— Первый бельведерский гусарский полк, — пояснил один из солдат. — Императорская гвардия.

* * *

Скоро Алессандро очутился в ванне с обжигающе горячей водой. После того как он долго тер себя мылом, цирюльник наклонился над деревянным краем и побрил его, ни разу не порезав. Потом подстриг. Алессандро намыливался трижды и вылез из ванны чистым и аккуратным, словно собирался предстать перед Богом.

Ему дали серые штаны из саржи с синей полосой, высокие, почти до колен, сапоги для верховой езды, синюю рубашку из египетского хлопка, коричневый кожаный ремень с бронзовой пряжкой и бронзовые шпоры. Сунули в руку оловянный гребень и велели причесаться и закатать рукава.

Ум Алессандро, его выправка и самообладание выделяли его не только среди пленных, но и среди солдат и офицеров.

— Кто я? — спросил он у цирюльника.

Тот обратился к офицеру, который ответил, что спрашивать надо у Штрассницки. За обедом пленные и обслуживающий персонал сидели за теми же столами, что солдаты и офицеры. Алессандро посадили за один стол со Штрассницки, но достаточно далеко от него.

Устрицы подали не в раковинах, а в салатнице, но свежие, и это так потрясло Алессандро, что он даже не спросил, каким образом в кавалерийской части, расквартированной на венгерской равнине, в разгаре лета потчуют устрицами на льду. За ними последовала черная икра с четвертинкой лимона, шинкованным яйцом и кубиками лука. Младший офицер, сидевший рядом с Алессандро, извинился за то, что обычного рыбного блюда не будет.

— Даже не упоминайте об этом[83], — ответил Алессандро.

— Почему не стоит об этом упоминать? — с недоумением спросил офицер.

Алессандро взглянул на молодого офицера и ответил:

— Просто такое выражение. Оно означает: «Все и так превосходно».

Офицер наполнил шампанским фужер Алессандро. Главным блюдом была оленина, поджаренная на углях. Под мясо подали великолепное красное вино в графинах, салат из эндивия и помидоров, молодой картофель, поджаренный в оливковом масле с паприкой. На десерт — торт «Захер» и черный чай «Дарджилинг».

— Вы всегда так едите? — поинтересовался Алессандро соседа.

Младший офицер, чех, смущенно покраснел.

— Иногда мы едим очень просто: консоме, салат, копченая рыба с перепелиными яйцами и лимоном, а потом чай, фрукты и шнапс.

— А как насчет кормежки в полевых условиях?

— Это и есть полевые условия.

— А боевые пайки?

Младшему офицеру, определенно набравшему излишний вес, хотя щеки светились здоровым румянцем, начал надоедать этот допрос. Ответ прозвучал резко:

— В бою мы едим то же, что и все: сэндвичи с гусиной печенью, пирожные с трюфелями, турецкие сушеные абрикосы и бренди из фляжки.

— А когда вы возвращаетесь в казармы? Что тогда?

— Отвечать не буду.

— Пожалуйста.

— В казармах шеф-повар и его помощники словно сходят с ума. Они просто счастливы снова увидеть свои кастрюли, мраморные столешницы и ледники. Возвращаясь в казармы после полевых лишений, мы, конечно, пируем, особенно когда император осчастливливает нашу столовую своим присутствием. Ты, возможно, даже увидишь его.

— Даже не верится.

Солдаты и офицеры за десертом не засиделись, но Алессандро, не зная, что ему делать, остался за столом. Офицер высокого ранга со знаками отличия, такими же загадочными, как и его акцент, подошел к Алессандро.

— Фельдмаршал желает тебя видеть.

— Фельдмаршал? — переспросил Алессандро.

— Граф Блазиус Штрассницки. Слышал о нем?

Алессандро покачал головой.

— Не волнуйся. Чем меньше ты о нем знаешь, тем больше ему понравишься. Пошли.

Ломая голову, какие мотивы побудили фельдмаршала пригласить пленника в свой шатер, Алессандро решил задать вопрос, прежде чем возникнет опасность вновь оказаться перед расстрельной командой.

— Этот Штрассницки, он не… э…

— Кто мы, по-твоему? Греки?

* * *

Штрассницки сидел в палатке на складном стуле. Мундир снял, рукава рубашки закатал. Одеждой почти не отличался от Алессандро, разве что цветом штанов — красные, и сапог — черные. Стул стоял среди низких столиков, заваленных картами, блокнотами для донесений, книгами, газетами, журналами, деревянными чехлами для биноклей, ручками и прочим.