Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

– Смотрите, ребята! Пушки везут.

Из-за поворота дороги послышалось конское ржание и окрики возниц:

– Н-но, пошла! Чего стала… Н-но, пошла!

Показалось первое орудие – трехдюймовая пушка, которую везла взмыленная упряжка. Возницы погнали лошадей в гору, и орудие заколыхалось так, что закачалось навешенное на него солдатское снаряжение.

Артиллеристы были все из запаса, в большинстве своем люди в летах. Они старались помочь лошадям, толкая орудие, но скорость движения была такова, что они, пожалуй, только висли на пушке добавочным грузом. Последним шел низкорослый пожилой резервист. Струйки пота текли по его запыленному лицу, оставляя светлые полосы, козырек фуражки приходился где-то между ухом и глазом, оттянутый тяжелыми сумками с патронами пояс съехал вниз. Мундир собрался мешком выше пояса, две пуговицы расстегнулись, и в открывшуюся прореху выглядывала толстая фланелевая рубаха с клеймом. Брюки были слишком длинны, а поскольку на солдате были не сапоги, а башмаки, то он заправил брюки в носки, так что они безобразно раздулись, и закрепил их булавками. Когда упряжка, двинувшись под гору, прибавила ходу, он почти побежал за ней, не глядя по сторонам, озабоченный единственно тем, чтобы не отстать.

Лучи вечернего солнца там и сям падали меж стволов елей на дорогу, над которой висели тучи комаров, редевшие всякий раз, как по дороге проезжала пушка. Несмотря на мрачность елей, летний вечер был спокоен и прекрасен. Зелено светился мох, когда на него падал свет, и вспыхивал металл орудий, отражаясь в лучах солнца.

Дорога гудела, фыркали лошади, солдаты кричали на них, погоняя, министр продолжал говорить:

– …Отважные мужчины Финляндии! Мы родились свободными, свободными жили и с поднятой головой выступаем против тех, кто хочет отнять у нас свободу. Наш путь ясен, и мы знаем его. Он предначертан великими делами наших отцов, драгоценным наследием, которое они нам оставили.

Старый солдат, тяжело дыша, бежал за своей пушкой. Бойцы пулеметного взвода, собравшись у дороги, уже не слушали министра и с интересом рассматривали орудия. Артиллерия выглядела внушительно, несмотря на отчаянные жалкие усилия пожилого человека угнаться за подводой.

– Таких старых не следовало бы посылать на фронт, – проворчал кто-то.

Рядовой Сало был всецело зачарован видом этих, в сущности, уже устаревших трехдюймовок. Засунув руки по мужской привычке в карманы, попыхивая зажатой в углу рта сигаретой, он с восхищением сказал:

– Вот это пушки так пушки, ребята. Как начнут плеваться, так сразу у врага волосы дыбом.

События на Восточном фронте выбили Лахтинена из душевного равновесия. Он держался в стороне, когда о них заговаривали в его присутствии, и старался доброжелательным тоном смягчить свои критические высказывания. Он все же не мог удержаться от того, чтобы не приглушить чересчур высокопарные проявления восторга, когда слышал их. Так и теперь он отозвался на слова Сало такой репликой:

– Маловата салака для рождественской рыбки. Может статься, и у неприятеля кое-что есть. Было бы куда как хорошо, если б пули летели только в одну сторону. Но боюсь, что и нам изрядно достанется.

– Я не знаю, какое у русских оружие. Но под Белостоком и дальше они не могут похвастать победами. Похоже, им там туго приходится, уж не знаю почему.

– Иначе и быть не может, раз на них напали неожиданно… Но, по-моему, нам не стоит так уж рваться в бой. Чтобы не было неприятностей в будущем… Не так уж все стремятся в бой, как об этом болтают…

– Не знаю. Только, говорят, ребят из Эстерботнии пришлось привязывать к деревьям, чтобы они не начали атаку раньше времени… Теперь враг увидит, как нападать на маленьких, как это и было в Зимнюю войну.

Спор прервался: неподалеку в лесу послышался треск.

– Они занимают позиции, ребята. Скоро начнут бабахать.

Солдаты переглянулись, потом молча разбрелись по кострам. Картежники продолжали игру.

– Линту сдает карты. Можно поставить табак вместо пяти марок. У меня нет больше денег. Ну, играем дальше.

Все было готово, но несколько солдат продолжали возиться со снаряжением. Тишины, в сущности, следовало избегать: в таком настроении тут слишком легко возникали нежелательные образы. Едва отдавая себе в этом отчет, солдаты готовились к грядущим событиям. В этот вечер они долго не ложились спать. Время от времени поступали известия, настраивавшие их на еще более серьезный лад. У шоссе расположился полк солдат запаса. Кто- то рассказывал, как много орудий стало на позиции. В какой-то части двое разведчиков остались на той стороне.

– По мне, так пусть делают, что хотят. А мы поспим.

Хиетанен натянул шинель на голову, остальные последовали его примеру.

II

– Подъем, ребята! Уже началось!

В палатке сразу стало оживленно. Солдаты на ощупь хватали в темноте фуражки и пояса. Все высыпали наружу, иные уже с вещмешками за плечами.

Справа, со стороны шоссе, слышалось одиночное буханье орудий. Глухой звук выстрелов раздавался по ту сторону границы, и через некоторое время следовал взрыв. Солдаты молча прислушивались к этим звукам. В остальном в лесу было по-ночному тихо. Лишь изредка на верхушке ели начинала щебетать какая-то ранняя пташка. В бледном свете летней ночи лица казались иссиня-белыми. Люди старались даже дышать осторожно. Наконец кто-то нарушил молчание, сказав шепотом:

– Из орудий стреляют.

– Из орудий.

– Бьют по шоссе.

– Издалека лупят. Даже свиста не слышно.

– Если немножко повернут – снаряды будут рваться у нас.

Это были опрометчивые слова. Некоторые беспокойно зашевелились, другие потянулись к лопатам. Из командирской палатки вышел прапорщик Коскела. К нему с обеспокоенным видом подошел подносчик патронов первого пулеметного взвода рядовой Риитаоя. Посмотрев по сторонам, Риитаоя тихим неуверенным голосом спросил у Коскелы:

– Господин прапорщик, если они повернут, снаряды будут падать у нас?

Коскела, казалось, на секунду задумался: что ответить этому парню из Средней Финляндии. Он не вполне понял, что имел в виду Риитаоя, и поэтому спросил:

– Что повернут?

– Орудие повернут. Сейчас они стреляют по шоссе, а если немного повернут, снаряды будут падать у нас?

– А-а, вот оно что. Нет. Они ведут огонь по шоссе. Они не станут стрелять наугад сюда, в лес.

Лицо Риитаои расплылось в простодушной улыбке. Страх был так велик, что, когда он рассеялся, Риитаоя едва мог удержаться от смеха и даже пытался пошутить:

– Я тоже так думал, господин прапорщик. Зачем им стрелять по лесу? Они ведь ничего про нас не знают. Принимают нас за зайцев.

Появление Коскелы сняло напряжение и с других.

– Ну, затянули пушки свою песню, – сказал Хиетанен Коскеле, а Ванхала хихикнул про себя: «Песню… хи- хи. Пушки запели. А пули что делают? Свистят? Хи-хи».

– Эти у шоссе слишком много шумели, – сказал Коскела. – Слишком близко подъехали на автомобилях. Сами виноваты, что им расквасили нос. Итак, через полчаса выступаем. Мы идем с третьей ротой. И еще одно: свяжите ремнем два ящика с патронами. Так будет удобно нести их через плечо, и руки не будут затекать.

Коскела замолчал, но солдаты чувствовали, что он еще не все сказал. Он откашлялся, два раза сглотнул и продолжал:

– Да, наверное, надо сказать вам еще кое-что. Ведь я уже стреляный воробей. Хотя чего тут еще скажешь, только одно: не теряйте самообладания. Когда надо – умейте действовать быстро, но помните: поспешишь, как говорится, людей насмешишь. Зря трястись бессмысленно, но и легко расставаться с жизнью тоже не стоит, она ведь у нас одна. Враг охотно ее заберет, если только сможет. Целиться надо в пояс, это вернее всего выводит человека из строя. И все время думать о том, что перед тобой тоже просто люди. Свинец сражает их точно так же, как и нас.

Рядовой Сихвонен, родом из того же прихода, что и Рахикайнен, но полная противоположность ему, чересчур усердный и нервный, сказал:

– Спокойствие и еще раз спокойствие. Поспешишь – людей насмешишь. Ясно. Самообладание в первую очередь.

– Ага. Итак, снимайте палатки и укладывайте их на машины.

Палатки были сняты, уложены в мешки и погружены на машину. Обоз находился на некотором расстоянии от них, и там в свете белой ночи похаживал Мякиля, проводя последний смотр своему имуществу. Солдаты, относившие палатки, спросили, не даст ли он им чего-нибудь поесть, и Мякиля ответил:

– Все в свое время. Рацион пока не увеличен, так что все остается по-прежнему.

Фельдфебель Корсумяки тоже не спал, и солдаты удивились, когда этот обычно такой угрюмый старый человек дружеским тоном сказал:

– Ну, ну, дай по куску хлеба ребятам в карман – не обедняешь.

Мякиля дал каждому по куску сухого ржаного хлеба, но просил их не рассказывать об этом другим: