Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

На дороге они остановились. Треск стрельбы справа затих: противник отошел через лес, опасаясь обхода со стороны первой роты.

Только теперь у них было время обдумать случившееся.

– Капитан и Миелонен убиты.

– Нет, Миелонен не убит. Я видел, как он подбежал помочь капитану.

– Ну и треску же было, ребята. Кожух пулемета раскалился докрасна. Попробуй-ка, пощупай.

– И ни одного убитого русского, – сказал Хиетанен. – Ни одного. Я смотрел, когда шел.

Коскела протер рукавом кителя кожаную полоску на своей фуражке и сказал, глядя в землю:

– Каарна погиб от выстрелов танка… Дал себя убить.

Никто не нашелся, что ответить на это горькое замечание Коскела, и его лицо скоро приняло обычное бесстрастное выражение. Оставшийся вечер он молчал и глядел в одну точку перед собой.

– Кто знает, может быть, он жив, – предположил кто-то вполголоса, но ему возразили:

– Напрасная надежда. Ты что, не видел, как болталась у него нога?

Прапорщик Карилуото шагал взад и вперед по дороге. Ему не сиделось на месте. Светлые волосы развевались над сияющим лицом, фуражку он засунул за пояс. Казалось, это переполнявшее его чувство вернувшейся веры в себя требовало, чтобы он был без головного убора: фуражка могла бы приглушить шум атаки, неслышно для других звучавшей у него в ушах. Подошел лейтенант Аутио, и Карилуото поспешил ему навстречу.

– Молодцы ребята! Неплохое начало, – проговорил Аутио, но слова прозвучали казенно, как бы по долгу службы: свои истинные чувства лейтенант обычно держал при себе. – Ну, как все это было?

– Все пошло хорошо, стоило только начать. Сперва казалось, что мне ни за что не поднять их… Но Каарна…

– Я слышал.

Выражение лица Аутио не изменилось. Он прошел Зимнюю войну и уже имел кое-какой опыт.

– Я не знал, что у них там танк, а то бы дал тебе противотанковое орудие. Ну что ж, спасибо! Начало неплохое. А как потери?

– Вуорела, автоматчик. Я оставлю с ним двух человек, санитары-то ушли с Каарной.

Только сейчас, в разговоре с Аутио, Карилуото вспомнил первые минуты атаки. Краска залила его лицо, и он избегал встречаться глазами с Аутио. Однако, когда Аутио упомянул о танке, Карилуото ухватился за эти слова: да, проклятый танк, голыми руками его не возьмешь… Самообладание вернулось к нему, чувство стыда стало отступать. Он так обрадовался этому, что принялся расхваливать Каарну:

– Мы потеряли выдающегося солдата. Погиб отличный боец.

– Да. – Аутио пнул ногой камень. – Каждая человеческая жизнь одинаково бесценна. Но Каарна отдал свою слишком дешево. К этому тебе придется привыкать… Теперь, конечно, Ламмио станет командиром роты. – И, уже уходя, добавил:

– Третий батальон пойдет дальше, как только будет разведана местность. Мы станем лагерем здесь. Палатки и кухни прибудут, когда накормят третий.

V

Карилуото возвратился к своим солдатам.

– Чертов танк! Если бы не он!

Он повторял эти слова снова и снова, уже забыв, что все они приняли танк за противотанковое орудие, и цеплялся за утверждение, будто они ничего не могли поделать с ним голыми руками. Через несколько минут он уже твердо верил, что только поэтому взвод и залег на болоте.

Теперь он снова был тем бойким прапорщиком, который обучал солдат на пожарище. Вспоминая о Сиркке, он вновь чувствовал себя настоящим мужчиной. Сиркка была для него святыней. Его знакомство с этой девушкой началось честь по чести, и ничто не мешало им вступить в брак. Теперь и с этим делом все стало ясно. Он обвенчается в чине капитана, а то и майора армии Великой Финляндии и при первой возможности поступит в военное училище. Так точно! Юристом он быть не хочет.

Карилуото мысленно уже видел себя молодым кадровым офицером. По наивности и молодости он строил в воображении картины и планы, в которых впоследствии наверняка постыдился бы себе признаться.

Достав из планшета две пачки сигарет, Карилуото беззаботно-весело крикнул:

– Курить, братцы! Всякий, у кого есть рот поперек хари, получит сигарету. Вurschi [Денщик (нем).], раздать сигареты!

Немецкое слово у него в связи с его недавними мыслями о военном училище – как наследие «железной немецкой армии». В слове самом по себе не было ничего плохого, плохо было то умонастроение, в котором оно употреблялось и которое опасной заразой ложилось на душу внутренне чистого юноши. Но существовал один фактор, не дававший подобным умонастроениям расцвести слишком пышным цветом, и этим фактором была война.

Со стороны болота приближалась странная процессия. Два человека несли третьего, привязанного тремя поясами к березовому стволу. Четвертый, Риитаоя, спотыкаясь, шел сзади, нагруженный вещмешками. Привязанный к березовому стволу был Вуорела, а два носильщика – посланные ему на помощь солдаты.

– Ну, как дела?

Носильщик, шедший первым, запыхавшись, произнес:

– Яакко кончился.

Они не могли даже перевязать его, так как раненный в живот Вуорела, агонизируя, сильно метался. Они чуть не плакали от отчаяния, пытаясь успокоить парня, Но он даже не узнал их. Солдаты приспособили березовый ствол под носилки и, найдя в болоте Риитаою, заставили его нести вещмешки.

Отсутствие Риитаои было уже замечено, но никто не отправился искать его. Кто-то вспомнил, что видел его на краю болота, зарывшегося в землю, целого и невредимого.

Солдаты опустили свою ношу на землю. Карилуото, все еще под влиянием пережитых им возвышенных чувств, произнес чуточку торжественнее, чем следовало бы:

– Так, ребята. Вуорела ушел от нас первым. Есть у него земляки?

– Мы с ним из одного прихода, но на гражданке не были знакомы. Он с какого-то маленького хутора.

– Я напишу его родным… Сказать им несколько слов утешения – наш долг и обязанность.

Порыв Карилуото был неподдельным, пусть даже его слова и звучали несколько книжно. Подавленные, смотрели они на мертвого. Его мундир был пропитан кровью. Болотная вода добела отмыла подошвы его башмаков. Особенно тягостно было видеть его щиколотки, прихваченные ремнем. Второй ремень приходился на поясницу, третий – на шею. Страшнее всего было лицо: сквозь загар и болотную грязь проступала какая-то желтизна, зубы были безобразно оскалены. Некоторых солдат мутило, и они отворачивались.

– Положили его у дороги.

Всем сделалось легче, когда Вуорелу унесли. Взгляды пулеметчиков обратились теперь на Риитаою. Тот стоял в стороне и стыдливо улыбался. Никто не сказал ему ни слова, лишь Лехто бросил злобный взгляд и презрительно фыркнул.

Они смутно чувствовали, что боялись все, только у Риитаои страх проявился отчетливее, чем у других. И боевой клич, который казался им тогда таким возвышенным, тоже был не чем иным, как проявлением страха и ярости, необходимой, чтобы этот страх побороть. Они не испытывали особой гордости оттого, что не струсили: завтра будет новый день, новый бой. Они слышали о том, что впереди находится линия укрепления. Но что проку глядеть перед собой остановившимся взглядом? Картофельный суп и палатки уже в пути, а до завтра еще бесконечно долго.

VI

– Ребята, тут все-таки лежит один.

– Где?

– Да вот, в кустах. Офицер. Пластинки на воротнике.

Все сбежались посмотреть на убитого. В можжевельнике лицом вниз лежал русский лейтенант – с таким же оскалом, как у Вуорелы, только теперь он не вызывал никаких чувств, кроме любопытства.

– Гляди, как далеко он отполз. Под ногтями еще земля.

– Не больно-то они заботятся о своих. Видать, оставили живым.

– Крепкий парень. Десяток метров на руках прополз.

Солдаты с серьезными лицами стояли вокруг мертвого, разглядывая его, потом Рахикайнен постучал стволом винтовки по каске и сказал:

– Алло! Ну-ка, скажи, холодно у русских в аду!

Ванхала огляделся, улыбнулись очень немногие, и он тоже сдержал смех. Рахикайнен принялся снимать с мертвого знаки различия.

– Я заберу их.

– Дай мне один.

– Черта с два! Слишком маленький чин, на всех не хватит. Погодите, пока не сыграют в ящик птицы покрупнее.

Другие скорчили недовольные гримасы, но красные пластинки уже исчезли в бумажнике Рахикайнена.

– Если кто сумеет доказать, что убил его, тогда отдам. А так лучше не просите.

Претендентов не нашлось, и пластинки остались у Рахикайнена. Но первоначальная робость была уже преодолена. Один из солдат взял ремень, красивый новый командирский ремень. Вывернули карманы. В них нашли кожаный футляр, в котором оказалась зубная щетка, расческа, набор пилочек для ногтей и флакон с одеколоном.

Хиетанен щедро попрыскал одеколоном на грязные солдатские гимнастерки, и они хохотали, как дети. Один из бойцов вильнул задом и сказал:

– Занимайте очередь. По две сотни с носа.

Другой размазал одеколон грязной пятерней по лицу.